Гафур. Роман. Книга 1. Фантастика

Я автоматически отметил про себя это «нашу» и решил приподняться на локтях, чтобы посмотреть, скольких еще людей объединяет это слово, но не смог этого сделать, т.к. выпитая мною тухловатая вода, которую в меня влил старик, вконец меня обессилила. И снова нестерпимо захотелось спать. Но! Мне просто необходимо было знать в компании каких людей я оказался, поскольку добрая половина всех людей из близлежащих стран хотела бы моей смерти. За последние два десятка лет наша шайка успела создать себе замечательную рекламу. Старик это, конечно, понял и приподнял мою голову так, чтобы я мог видеть людей, бывших вместе с ним.

Их оказалось совсем немного: молодая, высокая женщина, закрывавшая лицо платом от песка да двое пацанов. Одному, который постарше, было по виду уже за двадцать, а тот, кто поменьше, был совсем еще малец, лет, я думаю, десяти – одиннадцати. Был у них также и ослик, очень грустного вида, на котором был навьючен весь их скудный скарб в двух тюках.

– Это моя жена и мои дети – просто сказал старик, указав рукой в сторону своей жены и своих детей, стоявших поодаль от нас.

– Ты кто? – вновь заговорил он, обращаясь ко мне. И я обратил внимание на то, что этот дивный, древний дед очень походит внешностью на отца нашего Авраама, сошедшего к нам сюда прямиком с гравюры Альбрехта Дюрера.

– Мое имя Гафур, – сообщил я старику свое имя, которым, надо сказать, в этом мире я дорожил.

– И откуда же ты, Гафур? – снова задал мне вопрос этот дед, устало присаживаясь рядом со мною на песок.

– Из Хель – Баллузы – полушепотом солгал я, ляпнув первое, что пришло мне в голову.

Он довольно долго молча смотрел в сторону, поверх меня, как бы разглядывая что-то на горизонте, а потом сказал.

– Если ты Гафур из Хель – Баллузы, то я тогда Юрий Гагарин. Я знаю Гафура из Хель – Баллузы. И ты – не он… Гафур умер много лет назад от старости. Впрочем, – продолжал навязчивый дед, – если ты хочешь, мы будем называть тебя Гафуром, хотя я думаю, что ты – один из тех, чьи мертвые тела мы видели в изобилии четыре дня назад.-

«Это значит, что я теперь остался совсем один…» – подумал я.

Мы немного помолчали. Я молчал, потому что хотел, чтобы разговор вёл старик, давая мне информацию самостоятельно. Потому, что во время беседы с незнакомыми людьми, твой разговор обязательно выдаст сферу всех твоих интересов. Ты невольно всегда будешь склонять разговор либо к тому, что тебе хотелось бы узнать, либо к тому, о чем тебе хотелось бы заявить. И то, и другое будет проявлением сферы твоих интересов. А это опасно. Потому что мне ничего не известно об этих людях, очень странным образом встретивших меня в пустыне. С гораздо большей вероятностью ко мне с небес сошли бы ангелы, чтобы меня спасти, чем повстречались бы люди в пустыне, где на сотни лиг вокруг нет ничего живого.

Поэтому я молчал. Молчал и старик, видимо, по той же причине. В конце концов, ему это надоело, и он сказал с нескрываемым ехидством, обращаясь ко мне:

– Хорошая погода сегодня. —

– Да, неплохая. – Согласился я. – Несколько жарко.-

Он продолжал меня рассматривать, нисколько не скрывая своего интереса к моей персоне.

– Подвинься—ка немного, сынок, – сказал, наконец старик, – мне нужно набрать воды в запас. Потому что нам еще идти и идти. А следующий колодец будет в двух днях пути отсюда.-

С этими словами он просто взял меня и откатил в сторону, ни капельки не церемонясь. И меня удивила та лёгкость с какой он всё это проделал. Это означало одно из двух – либо он был необычайно силен для своих лет, либо же я вконец отощал. А всего скорее имели место оба фактора.

Теперь я лежал на животе в двух метрах от камня и от старика и по – прежнему не мог пошевелиться от слабости и боли в спине. Старик же, призвав на помощь старшего сына, стал откатывать камень в сторону, и им это удалось. То, что было под камнем, окончательно повергло меня в изумление. Я увидел, что под камнем лежит здоровенная, круглая деревянная крышка и что крышка эта закрывает отверстие тоннеля приблизительно, метрового диаметра, выложенного изнутри туфом. Скорее даже, тоннель этот более напоминал не колодец, в котором могла бы быть вода, а вентиляционный горнопроходческий шурф, уходящий вниз на неизвестную мне глубину под углом около семидесяти градусов.

Я думаю, что этот тоннель уходил вниз очень глубоко, раз старик рассчитывал тут почерпнуть воды. Старший сын старика, трудившийся вместе с ним, крикнул в открывшееся отверстие протяжное «А» и тут же получил подзатыльник. Это «А» звучало довольно долго, что убедило меня в правильности того, о чем я догадывался – проложить в середине пустыни почти вертикальный тоннель метрового диаметра на глубину – как я понимал, – не менее пятидесяти метров, могли только очень серьёзные люди плюс, конечно, очень серьёзная техника. Мне становилось интересно и тревожно… И откуда этот удивительный дед прослышал про Юрия Гагарина?

«Но вот ведь коллизия судьбы – подумалось мне, – я чуть не помер в пустыне от жажды, лежа на колодце!»

В течении всего этого дня я периодически терял сознание, воз-вращаясь к действительности всякий раз, когда меня снова и снова поили водой эти люди. Среди моих нескончаемых отключек был момент, когда мне дали пожевать немного брынзы. Но я был настолько обессилен, что не мог совсем двигать челюстями. Так что пищу пришлось отложить на лучшее время. Когда же я очнулся, не почувствовав вновь тяги к потере сознания, уже почти стемнело. Вещи этих людей, встретивших меня в пустыне, были разобраны, я лежал на каком – то тоненьком покрывале, а почти впритык ко мне лежал их ослик. Поодаль от нас горел огонек небольшого костра, над которым висел котелок на треноге и в нём что – то приятно булькало. У костра, на циновках полулежали трое из членов этой семьи. Отсутствовала женщина.

Я знал по своему опыту, что свет от костра на совершенно открытом пространстве, может быть опасен, т.к. в темноте пустыни обитает масса живности, которая может тебя сожрать, легко и просто придя на твой огонёк. Например, это мог быть один из пустынных львов. И я не видел для нашей компании совершенно никаких способов противостоять льву, если бы он вдруг решил здесь объявиться. Однако, эти люди, похоже, чувствовали себя совершенно спокойно, и это их спокойствие передавалось мне. Потому что в этот раз меня так же пронизывало и чувство голода, которого не было раньше. А это означало, что мой организм потихоньку набирает силы.

Старик с сыновьями о чём—то неслышно шептались, почти не нарушая своим скромным поведением основного закона песков, который гласит, что ты в пустыне – гость. Всегда. Даже если все твои предки на протяжении тысячи веков жили в пустыне, ты никогда не станешь для нее любимым чадом, но всегда будешь просто гостем.

Пустыня до крайности эгоистична. Ты находишься в мире, живущем по законам исключительно только своей собственной этики, которые нарушать нельзя, не рискуя при этом получить суровое наказание.

Пустыня может дать тебе всё – и пищу, и воду, и кров, и защиту. Если ты будешь неукоснительно следовать нехитрым законам, по которым живут бескрайние пески. Или же она может лишить тебя всего, что ты имеешь, способом, о котором ты даже не подозреваешь.

По степени неприятия человека поспорить с Бескрайними Песками могут только лишь Каменные Джунгли, если вы понимаете, о чем я.

Моё пробуждение не осталось незамеченным, потому что маленький мальчишка, сидевший у костерка ко мне лицом, и всё время не сводивший с меня своих огромных глаз, кивнул в мою сторону, как только заметил, что я очнулся. Похоже, в отношении меня у них уже сложился некий план, потому что я был еще жив. Старший сын старика поднялся, и я увидел в руках у него какую—то посудину, от которой шел обильный пар. Голод и не унимавшаяся жажда мгновенно дали о себе знать.

Парень двигался в мою сторону, и теперь, когда свет от костра падал на его лицо сбоку, мне почудилось, что ему совсем не двадцать лет, как я решил поначалу. Да и двигался он совсем не так, как двигаются подростки. Было в его движениях нечто неуловимо знакомое. Но я не мог понять что именно. Возможно, он был значительно старше.

Поравнявшись со мной, он пал на колени и кивком головы поприветствовал меня, поставив перед моим лицом глиняную миску:

– С пробуждением! – Сказал мне этот человек, явно желавший выглядеть младше своих лет. – Вот, отец приготовил для тебя отвар из разных трав, потому что воду тебе больше пить нельзя. —

«А как насчет еды?» – подумал я. Но вслух, конечно, ничего не произнес.

– Пей. – Сказал он мне и приподнял мою голову так, чтобы я мог напиться. То, что оказалось в этой посудине, было ароматным отваром, имевшим неизвестный мне запах. А на вкус это питьё было горьким и терпким. После нескольких огромных глотков я почувствовал сначала, что во рту вяжет, как после черёмухи. Сразу же вслед за этим у меня онемел язык. В голове сильно зашумело, а затем я вдруг увидел, что всё пространство вокруг меня прогнулось, и мы с этим парнем оказались на дне гигантской воронки. А те, кто остался у костра, вообще сидели на практически отвесной стене. К горлу моментально подступила тошнота, усиливавшаяся возникшим головокружением. Я понимал, что этот прогиб пространства возник потому, что хрусталики моих глаз изменили свою геометрию под воздействием того наркотика, которым меня щедро напоили эти люди. Но это понимание было слабой компенсацией всё возрастающему страху.

В довершении всего я потерял всякую способность не только двигаться, но и просто пошевелить хотя бы пальцами рук.

Я был сильно напуган, но не в состоянии был даже подать виду. Тут старик встал из—за костра и зашагал ко мне, двигаясь вниз по вертикальной стене, постепенно переходящей в пологую поверхность. В руках он держал нож, зажав его между двух палочек, потому что лезвие этого ножа было раскалено докрасна и светилось, не предвещая для меня ничего хорошего. Старик вместе со старшим его сыном вновь положили меня на живот, и он сказал, обращаясь ко мне:

– Я знаю, что ты сейчас всё слышишь. Не бойся. Я напоил тебя сложным отваром из трав, который также содержит в себе яды четырех змей и скорпиона. Поэтому ты ничего не можешь сказать, ты недвижим и тебе не больно. Этот состав приготовлен мною по рецепту древних египтян, которые называли его «водою мертвых». Сейчас я, – продолжал объяснять дед, наклоняясь над самым моим ухом, – ножом вскрою тебе нарыв на спине в районе правой почки. Потому что если этого не сделать срочно, то до утра ты не доживешь. Я не желаю знать ничего о том, кто тебе нанес это изуверское увечье, но уверен, ты достоин того, чтобы тебе отбили почки. Ты ничего не будешь чувствовать еще очень долго, но ты и не потеряешь сознания. Поэтому, конечно, тебе будет немного страшно. Но боли ты чувствовать не будешь, – это я тебе обещаю. Не бойся. —

С этими словами они с сыном стали что—то делать с моей спиной, но я, как и обещал старик, ровным счетом ничего не ощущал, кроме некоторого усилия с их стороны. Голову мою как – будто закутали в вату. Пространство вокруг нас по – прежнему оставалось вогнутым, и в голове у меня усиливался шум. Но, вспоминая свои походы к дантисту, во времена, отстоящие от нас на много эпох, в мире, которого уже давно нет, я отметил, что действия этого старика были намного гуманнее, чем в городской стоматологии с продвинутой техникой. Эти люди, решившие мне помочь по причине, мне неизвестной, по крайней мере, не потребовали с меня медицинский полис.

Тем временем, неожиданно из темноты возникла женщина, которую дед представил мне в качестве своей жены. Вид у нее был усталый. Видимо, она куда—то ходила, а теперь вернулась. Это также объясняло и то, зачем у нас горел костер на открытой местности. В пустыне нет ориентиров. Поэтому ночью в пустыне можно куда—то целенаправленно двигаться только имея своим ориентиром источник света.

Сначала она подошла к костру и обменялась несколькими краткими репликами с младшим сыном, погладив его по голове рукой, а потом сразу же двинулась к нам. Она что—то несла в нашу сторону, но я не видел что. Тем временем, операция, по—видимому, была закончена, потому что дед сказал, обращаясь к женщине.

– Прежде, чем будешь зашивать, нужно очистить рану. —

Произнеся эти слова, старик позвал жестом к себе младшего своего сына, и мальчишка, – тот, что сидел у костра, – подошел ко мне и тут же непринужденно помочился прямо мне в открытую рану. При этом женщина стояла, глядя куда—то в сторону, а старший сын старика хихикнул. И до моего слуха вновь донесся звук подзатыльника. Когда эта нехитрая дезинфекция была сделана, мать этого мальчишки стала что—то, чего я, опять же, не чувствовал, делать с моей спиной.

Больше ничего не происходило. Подождавши немного, когда мне будут наложены швы, ко мне снова подошел старик и вновь со мной заговорил. Голос его был тих, но при этом твёрд.

– Всё. – Сказал он мне. —Может быть ты будешь жить. Утром, когда ты очнешься, то, конечно, почувствуешь и боль и неудобства положения больного, оказавшегося в пустыне. Мы поможем тебе добраться до ближайшего селения, и там тебя оставим. Потому что у нас есть более важные дела, чем таскать по пустыне человека, повинного во многих и многих смертях. И кстати, – добавил он, – я удалил большой нарыв на твоей правой почке. В ней был надрыв. Кто тебя так бил? —

С этими словами он осторожно накрыл меня какой – то тоненькой накидкой и ушел обратно к костру, у которого уже сидели остальные члены его семьи. А я снова захотел спать и подумал: «Всё – таки, почему мне так спокойно в обществе этих, совсем незнакомых мне людей, которые, не спросивши у меня разрешения, режут меня ножом, предварительно напоивши разными ядами?»

Рядом со мною мирно сопел их ослик.

Глава 5. Финка

Утро. Обычное июльское утро в обычной деревне в Центральной полосе России. Слышится кукарекание неугомонного и очень клевачего петуха Маровых, мычание коров где-то вдалеке, на поле, и стрекот кузнечиков прямо под окном деревенской трехоконки, которое завешено грязной марлей. Возле моей головы жужжит назойливая муха, и где то совсем рядом тихий голос говорит: «Зайчик, вставай! А то проспишь всё Царство Небесное!»

Конечно, это бабуля уже испекла пироги. Потому что этот аромат… Ах!

Я легок, как мотылек. Я вскакиваю с соломенного матрасика, лежащего на простом дощатом некрашеном полу, и замечаю, что у меня, почему—то, ничего не болит. У меня не ноет и легко гнется во все стороны моя спина. Не ноют вечно больные ноги, и – о, Боже! – У меня во рту еще все зубы. Хотя нет, не все. Многих по—просту еще нет, потому, что они у меня еще не вылезли.

Сейчас мне десять лет.

Сон мгновенно сменяется на активный мой ритм, и я совсем не ощущаю этого перехода. Так бывает только в детстве, когда у тебя нет хронической депрессии и кучи прочих атрибутов бытия, свойственного тому возрасту, в котором детство уже вспоминается, как невосполнимая утрата. Как где—то позабытое счастье.