Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек

Леонид Владимирович принял меня в своем кабинете в Ясеневе, в комнате, мало похожей на казенный офис – с большими окнами, выходящими на лес и луга, и колонной посередине. На книжной полке стояли произведения классиков. Время было обеденное.

– Не хотите разделить со мной трапезу? – предложил генерал. – У нас сегодня пельмени.

– Но разве пельмени без водки бывают? – не очень удачно пошутил я. Интервью размером в целую газетную полосу появилось в «Правде» под названием «Без плаща и кинжала». Эффект был поразительный: все западные информагентства обильно цитировали Шебаршина и удивлялись, мол, вот как далеко зашла перестройка.

Когда я приехал в Ясенево в следующий раз – для того, чтобы завизировать у генерала текст, он принял меня еще любезнее. К тому времени мы уже о многом поговорили, обменялись книжными пристрастиями, я рассказал о своем афганском опыте. Шебаршин умел слушать. Теперь он повел меня по комплексу своих владений, расположенных сразу за МКАД, показал служебные помещения, бассейн, столовую, познакомил с комнатой истории разведки. Вот где я испытал тогда настоящий шок. На стендах были фотографии всяких довольно известных людей: академик, писатель, журналист… Оказывается, все они в разные годы работали на разведку.

Шебаршин искренне забавлялся, видя мое изумление.

Еще спустя месяц или два я опять побывал в Ясеневе, когда там рассекретили несколько агентурных дел и приняли решение обнародовать их в прессе. Мне выделили комнатушку и свалили на стол старые папки с тесемками, которые содержали настоящий клад – историю авантюрной жизни агента-нелегала Дмитрия Быстролетова, орудовавшего в Европе в 30-е годы под разными прикрытиями. Я написал тогда в газету три «подвала», и это тоже был настоящий прорыв и для СМИ, и для перестройки.

А последний рабочий контакт у нас с Шебаршиным случился в дни августовского путча 1991 года. Его тогда, сразу после ареста Крючкова, назначили председателем КГБ, но пробыл Леонид Владимирович в этой должности рекордно короткий срок – всего сутки. Возможно, к счастью для себя. И вот где-то в этом промежутке он позвонил. Был, как всегда, деликатен:

– Владимир Николаевич, вы знаете, что такое «Вымпел»?

Конечно, я знал. Так называлось секретное подразделение ПГУ, сформированное исключительно из офицеров и предназначенное для диверсионных операций за кордоном в ходе возможной войны. Знал я про него, поскольку многие из вымпеловцев прошли Афганистан, а там трудно было не пересечься.

– Да, – ответил, – знаю.

– А вы не могли бы взять интервью у командира «Вымпела» полковника Бескова?

– Тема?

– Вы понимаете, сейчас, когда путч подавлен, нашлись охотники измазать наших ребят грязью, – с горечью объяснил генерал. – Стали говорить, что будто бы «Вымпел» собирался штурмовать Белый дом. А это не так.

– Если это действительно не так, тогда я готов.

– Слово офицера. Я высылаю машину.

Так я оказался – опять-таки первым из всех журналистов – на сверхсекретной базе «Вымпела» в Балашихе. Там меня встретил Борис Петрович Бесков, встревоженный, огорченный, удрученный. И поведал, что и как делали его бойцы в те три дня, когда решалась судьба России. Поминутно разложил ситуацию.

Я уж не знаю, мое ли интервью помогло или что-то другое, но в последовавших затем разборках спецназ ПГУ в числе сторонников путча не фигурировал.

Что дальше? Судьба Шебаршина сложилась трагически. Борис Ельцин, назначивший его главой КГБ, ровно через сутки под давлением своего «демократического» окружения снова отправил генерала «в лес», как на сленге называли штаб-квартиру ПГУ в Ясеневе. Вскоре пришедший командовать Лубянкой Вадим Бакатин решил показать, кто в лавке хозяин: он без всякого предварительного разговора с начальником разведки прислал ему в замы своего человека, что противоречило и тогдашним правилам, и здравому смыслу. Шебаршин в знак протеста подал в отставку.

Я подозреваю, в глубине души он надеялся таким образом привлечь внимание президента к тому, что спецслужбой руководит дилетант, что так дела не ведут. Увы … Ушел и ушел. Плевать. Время было такое: государством пришли рулить наперсточники, а он был Профессионал с большой буквы. Такие тогда стали не нужны.

Так в пятьдесят шесть лет генерал-лейтенант Леонид Шебаршин сделался пенсионером. Я хорошо помню тот период его жизни, потому что мы часто встречались – и у него дома, и у друзей. Врагу не пожелаешь того, что пережил генерал. Он еще пытался как-то карабкаться: создал и возглавил Фонд экономической безопасности, написал несколько очень хороших книг, играл в теннис. Но по большому счету все уже было позади. Удар следовал за ударом. После тяжелой болезни ушла из жизни его жена.

Написанные им книги не были мемуарами, а были скорее исповедями. Попыткой разобраться в том, как прожита жизнь и что же со всеми с нами случилось. Иногда очень горькими были эти исповеди. И всегда очень умными.

При встречах я в шутку говорил генералу:

– Не своим делом занимались. Вам бы писателем стать.

– Да будет вам, – отвечал он с самоиронией, как и положено умному человеку, читавшему Толстого, Чехова, Шукшина и Бродского.

Когда я заходил в книжный магазин, то всегда набирал его телефонный номер:

– Что посоветуете?

– У вас ручка есть? Записывайте.

Благодаря этим советам моя библиотека стабильно пополнялась интеллектуальными шедеврами.

В его офисе – сначала он размещался под трибуной стадиона «Динамо», а в последние годы в переулке на Чистых прудах – всегда можно было застать разных людей, и не только ветеранов разведки. Общением с ним дорожили журналисты, политологи, священнослужители.

Все стремительно посыпалось на исходе зимы 2012 года. Сначала пришлось оставить любимый теннис: так скрутили его болезни. 24 марта, поздравляя генерала с очередным днем рождения, я не услышал в ответ обычных шуток, Леонид Владимирович был явно чем-то расстроен. Наш общий друг впоследствии пояснил: плохо себя чувствует. Несколько дней назад у него случился инсульт. Генерал стал терять зрение.

Ничего нет. Ни службы. Ни жены. Ни любимых книг. Ни будущего. Ничего. Темнота. Оставшись дома один, он достал из тумбочки наградной пистолет.

Говорят, самоубийство – не выход, говорят, это удел слабых.

Не знаю… Не мне его судить.

* * *

А память уводит все дальше, из потока времени всплывают другие эпизоды.

Был у меня в Кабуле один приятель, тогда майор, по имени Володя Редкобородый. Звание имел небольшое, зато лицом считался очень значительным. Потому что командовал группой офицеров, входивших в личную охрану главы государства Бабрака Кармаля. Дворец афганского руководителя снаружи охраняли местные коммандос, внутри за безопасность территории отвечали наши десантники, а во дворце все полномочия были у офицеров КГБ.

И вот этот Володя однажды меня здорово выручил.

…Иногда на встречах студенты журфаков спрашивают: «А могут ли журналисты на войне носить оружие?» Этот вопрос каждый раз ставит меня в неловкое положение. Конечно, не могут. И не носят. Нельзя. Нехорошо это. Но были и исключения. Во время Второй мировой войны носили – и наши, и западные (насчет немецких – не знаю). Во время нашего присутствия в Афганистане не просто носили, а буквально со стволами не расставались.

«Макаров» я наловчился носить за брючным ремнем сзади, он там был как влитой. Если летом в жару выходил из дома без пиджака, то надевал рубашку навыпуск, и никто мою пукалку не видел.

С оружием случались всякие неожиданности, ведь прав был классик: если на сцене есть ружье, то оно обязательно выстрелит. Но бывали забавные случаи и без пальбы. Вот об одном из таких я сейчас расскажу.

В Кабул тогда приехал секретарь ЦК комсомола Виктор Мишин. И по этому поводу афганский вождь Кармаль пригласил его, а также работавших там комсомольских советников, а заодно и меня, собкора «Комсомолки», к себе во дворец. Я немного опоздал, примчался, когда вся группа уже прошла. Естественно, на входе в резиденцию комсомольцев обшмонали, кто был при оружии свои стволы сдал на хранение.

И вот я залетаю, майор Редкобородый шипит: «Давай, пресса, шевелись» – и лично провожает меня в те покои, где сейчас появится вождь. Мы рассаживаемся за большим дубовым столом, причем мое место оказывается прямо в двух метрах от кресла, куда сядет товарищ Кармаль. И тут я холодею от страха, ощутив спиной металл своего «макарова». Господи, вот влип! Через минуту войдет глава государства, а его гость сидит с заряженным и готовым к бою оружием. Е-мое! Да свои же и пристрелят, только шевельнусь.

Я оборачиваюсь, сзади поляну зорко осматривает Редкобородый.

– Владимир Степаныч, – подчеркнуто уважительно зову его. – Подойди, дело есть.

Он недоволен, он же при исполнении, но подходит:

– Что случилось?

В двух словах объясняю ему суть дела. Ни один мускул не дрогнул на лице хранителя тела. Да и куда было ему деваться, сам же прошляпил потенциального диверсанта.

– Сиди тихо и не делай лишних движений, – только и сказал мне майор. А сам вернулся на свое место и пошептал что-то своим опричникам, расположившимся по углам. А в покои уже величественно входил глава Афганистана.

Дальше все прошло как по маслу. Секретарь ЦК Виктор Мишин заверил афганского лидера в том, что советская молодежь, верная заветам Ленина и интернациональному долгу, не оставит в беде афганскую молодежь. Бабрак Кармаль в свою очередь долго говорил про всепобеждающее учение марксизма-ленинизма применительно к своей стране. Я сидел тихо и не шевелился, затылком чувствуя пристальное внимание специалистов 9-го управления КГБ. Все-таки это не комфортно, когда такие специалисты держат тебя на мушке. Но все обошлось.

Несколько слов про судьбу героев этой истории. Бабрак Кармаль через пять лет был свергнут с трона тем же КГБ и затем несколько лет провел под домашним арестом на даче в Серебряном Бору. Он умер в 1996-м в Москве. Володя Редкобородый в 1991 году после провала путча ненадолго сам стал начальником 9-го управления КГБ и даже однажды по дружбе устроил мне поездку в эскорте Горбачева – от его дачи в Раздорах до Кремля. Правда, очень скоро Ельцин и Коржаков его схарчили, и Редкобородый, так и не получив генерала, ушел на пенсию. Комсомольский секретарь Виктор Мишин открыл в себе предпринимательские таланты и стал банкиром.