Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек

* * *

Конец 50-х. Мне двенадцать, я курсант Оренбургского суворовского военного училища. Жесткая была школа, зато, наверное, полезная. Оказаться далеко от теплого родительского дома, в казарме, жить по команде, терпеть и не хныкать – тяжело, но всякое лишение когда-то вознаграждается сполна.

Сам виноват. Как-то отец, придя со службы, обронил: им в военкомат пришла разнарядка из Суворовского училища на двух мальчишек из Томска. Я вскинулся: хочу! Мать долго сопротивлялась, а отец почти сразу сдался: ну хочешь так хочешь, неволить не буду.

Едва ли не с первых дней в Оренбурге я понял, что погорячился, однако сдавать назад было поздно, не по-мужски. Пришлось терпеть.

Утренняя пробежка и зарядка на улице – в любую погоду, хоть в дождь, хоть в мороз. Наряды вне очереди (сортир драить до зеркального блеска или ночью у тумбочки стоять, когда все спят). Летние лагеря на реке Сакмара и приказ прыгать в воду с пятиметровой высоты, а не прыгнешь – опять наряды вне очереди.

Эти наряды «вне очереди» сыпались на мою голову постоянно. Особенно от старшины взвода сверхсрочника Лопухина, этот взрослый человек отчего-то невзлюбил меня с первого дня.

– Суворовец Снегирев! – зловеще выкликал он, построив взвод.

– Я!

– Наряд вне очереди!

– За что? – обижался я.

– Два наряда вне очереди! – зверел Лопухин.

– Да что я такого сделал?

Старшина багровел. И с садистским удовольствием озвучивал окончательный приговор:

– Три наряда вне очереди и лишение увольнение. Вам все ясно, товарищ суворовец?

– Так точно! – соглашался я сквозь выступавшие на глазах слезы.

Ну а дальше – как положено: чистишь всю ночь картошку на кухне, трешь мастикой бесконечные коридоры, стоишь у тумбочки дневального по роте…

Командиром взвода у нас был майор Бузаев. Командиром роты – подполковник Данильченко. Начальником училища – генерал-майор танковых войск Овчаров. Только много позже дошло: все они прошли через фронт, были участниками «той» войны. Но тогда война была еще близко, о ней не любили вспоминать ветераны, не умели расспрашивать молодые.

А теперь уже и мы, мальчишки той поры, стали ветеранами. И кого-то уже и нет.

Валерка Б. пошел по линии военной контрразведки, я встретил его в 1981-м в Афганистане, в Герате. Ну сели, выпили, вспомнили. Какой-то он был странный в тот вечер – тревожный, глаза чужие. Никак не получался у нас душевный разговор. А на следующее утро Валерка попал в засаду. В цинке повезли его на родину в Новосибирскую область. Получается, чувствовал, видел свою судьбу?

Борьку П. сгубила извечная русская болезнь. Пошел по чекистской линии, контрразведчик. Но что-то надломилось в душе, сгорел быстро.

Саня К. хорошо двигался вверх, раньше других стал полковником, грушник, разведчик. Но потом облом: кто-то из предателей его засветил, сломал карьеру. Правда, он и на гражданке не потерялся, завел свой бизнес, пару лет назад встретил его в одном престижном месте – вполне состоявшийся человек.

Единственный пацан из нашего взвода стал генералом, командовал бригадой морской пехоты.

С Олегом Ш. в начале 90-х работали вместе, тщетно пытаясь вписаться в капитализм.

Увы, большинство как-то потерялись, растворились в этой долгой и непростой жизни, ничего не знаю про них.

Вот я написал вначале, что «кадетка» была хорошей школой. Но если по-честному, то надо признать: с тех пор я ненавижу ходить строем, меня воротит от запаха казармы и от звука передергиваемого автоматного затвора. Армия – дело нужное, но в правильно устроенном мире совсем не обязательное.

* * *

Летом 1964-го мы, три закадычных друга, одноклассники по школе № 37, написали родителям записки с одинаковым текстом: «Уходим в поход. Не волнуйтесь. Вернемся через две недели». Спозаранку мы сели в электричку, приехали в город Новокузнецк, на автобусе добрались до берега реки Томь и стали строить плот.

Наш плот «Сфема». Река Томь, 1964 г.

Шел проливной холодный дождь. Мы вылавливали в реке редкие бревна, оставшиеся от весеннего сплава, крепили их привезенными с собой металлическими скобами и к вечеру, дрожа от холода, соорудили вполне приличное плавсредство. На нем был настил из досок, палатка, рулевое весло, мачта, а на корме – место для разведения костра и приготовления пищи.

На мачту мы водрузили флаг с названием корабля – «Сфема». Оно сложилось из первых букв наших фамилий: Снегирев, Федоренко, Маслов.

Мы столкнули плот с песчаной отмели и поплыли, ничегошеньки не зная ни про эту реку, ни про опасности, которые нас поджидают, ни про то, где мы завершим свой маршрут.

Это было замечательное путешествие. С бурными порогами в первые дни пути, с ночными вахтами (а плыли мы круглые сутки), с разными приключениями. Единственное огорчение ждало нас, когда спустя неделю мы миновали город Кемерово: после этого река стала пахнуть фенолом, и уже не было никакой возможности готовить на речной воде кашу и чай. Испортили химики реку.

И так мы доплыли почти до Томска, до моего родного, самого любимого города. Тут пришлось сойти на берег, потому что кончились продукты и деньги. В ближайшей деревне мы продали местной бабке остатки гречневой крупы, а на вырученные копейки взяли билеты на автобус до города. А в Томске мои друзья.

Самое удивительное заключается в том, что экипаж «Сфемы» все последующие пять десятилетий оставался верен той школьной детской дружбе. И хотя живем мы далеко друг от друга, но созваниваемся и даже иногда встречаемся вместе. Украинец Витька Федоренко остался в Кузбассе, был шахтером, сейчас на пенсии. Потомок знаменитого мореплавателя Шурка Маслов-Беринг стал жителем Юго-Восточной Украины, инженером-коксохимиком, его все время приглашают на какие-то заводские наладки – то в Индонезию, то в Бразилию, то в Африку.

Иногда достаю из кладовки вахтенный журнал, всматриваюсь в поблекшие фотографии. Как же давно это было. А будто вчера…

* * *

Когда я оканчивал десятый класс, меня вызвали в горком комсомола и секретарь по идеологии Наташа Канторович в присутствии незнакомого человека неприметной внешности дала мне комсомольское поручение.

– Володя, – сказала она строгим голосом, – мы знаем, что в Суворовском училище ты изучал французский язык.

– Ну, это было давно, – ответил я, еще не понимая, куда она клонит.

– Мы также знаем, что ты регулярно покупаешь в киоске «Союзпечати» французскую газету «Юманите», – проявил свою эрудицию незнакомец.

Это было правдой. Учителя французского у нас в школе не было, и газета «Юманите» оставалась последней возможностью как-то совершенствоваться в иностранном языке, экзамен по которому предстояло сдавать при поступлении в университет.

– Так вот, Володя, – продолжала Наталья, – мы просим тебя, как комсомольца, взять шефство над одним французским мальчиком.

– Стать его постоянным и верным другом, – добавил незнакомец.

Тут я сильно удивился. Прокопьевск являлся такой заштатной дырой, что встретить там иностранца было никак невозможно. Легче было встретить инопланетянина, чем француза.

То гда секретарь горкома на пару с незнакомцем мне все объяснили. Оказывается, в город приехала уроженка этих мест, которую судьба давным-давно забросила во Францию. Там она вышла замуж, родила сына. И вот по какой-то причине (не помню уже – по какой) решила вернуться на родину. Естественно, соответствующие органы были этим очень встревожены. И хотя Прокопьевск не считался закрытым для иностранцев городом, там не было режимных объектов, но зато, как и везде, были соответствующие товарищи, зорко следившие за порядком.

Больше всего их заботил сын этой репатрианки, рожденный от француза, ни слова не понимавший по-русски. Как он себя поведет, оказавшись в чужой среде? Не выкинет ли какого-нибудь фортеля? Не запросится ли обратно на родину?