Бледный огонь

Дарящие самоцветы, и быстро приближается смерть.
Он задыхается и заклинает на двух языках
Туманности, ширящиеся в его легких.

Рывок, раскол – вот все, что можно предсказать.
Быть может, обретешь le grand nеant; быть может,
Протянешься опять спиралью из глазка клубня.
620 Как ты заметила, когда мы проходили в последний раз
Близ института: «Право, я не вижу
Различия между этим учреждением и адом».

Мы слышали, как гоготали и фыркали сторонники кремации, покуда
Могильщиков изобличал реторту,
Как помеху при рождении духов,
Мы все избегали критиковать религии.
Знаменитый Стар-Овер Блю рассмотрел роль
Планет как пристаней для душ.
Обсуждалась судьба зверей. Китаец дискантом
630 Разглагольствовал об этикете чайных церемоний
С предками и до какого восходить колена.
Я рвал в клочья фантазии Эдгара По
И разбирал детские воспоминания о странных
Перламутровых мерцаниях за гранью, недоступной взрослым.
Среди наших слушателей были молодой священник
И старый коммунист. IPH мог, по крайней мере,
Соперничать с церковью и с партийной линией.

В позднейшие годы он захирел:
Буддизм укоренился. Медиум протащил контрабандой
640 Бледное желе и витающую мандолину.
Фра Карамазов, бормоча свое идиотское
Все позволено, пролез в иные классы;
И, во исполнение желания рыбки-зародыша в матке,
Стая фрейдистов потянулась к могиле.

Это безвкусное предприятие кое-чем помогло мне.
Я понял, что надо игнорировать при моем обследовании
Смертной бездны. И когда мы потеряли наше дитя,
Я знал, что не будет ничего: никакой самозваный
Дух не коснется клавиатуры сухого дерева, чтобы
650 Выстукать ее ласкательное имя; никакой призрак
Не встанет грациозно, чтобы нас
Приветствовать в темном саду, близ карии.

«Ты слышишь этот странный звук?»
«Это ставень на лестнице, мой друг».

«Этот ветер! Не спишь, так зажги и сыграй
Со мною в шахматы. Ладно. Давай».

«Это не ставень. Вот опять. В углу».
«Это усик веточки скребет по стеклу».

«Что там упало, с крыши скатясь?»
660 «Это старуха-зима свалилась в грязь».

«Мой связан конь. Как тут помочь?»

Кто мчится так поздно сквозь ветр и ночь?
Это горе поэта, это – ветер во всю свою мочь,
Мартовский ветер. Это отец и дочь.

Позднее наступили минуты, часы, целые дни, наконец,
Когда она отсутствовала из наших мыслей, так скоро
Бежала жизнь, эта мохнатая гусеница.
Мы поехали в Италию. Валялись на солнце
На белом пляже, с другими розовыми и коричневыми
670 Американцами. Прилетели обратно в свой городок.
Узнали, что сборник моих очерков Неукрощенный
Морской Конь был «повсеместно восхваляем»
(За год разошлось триста экземпляров).
Вновь начались занятия, и на склонах, где
Вьются дальние дороги, был виден непрерывный поток
Автомобильных фар, возвращающихся к мечте
Об университетском образовании. Ты продолжала
Переводить на французский Марвеля и Донна.
То был год бурь: ураган
680 «Лолита» пронесся от Флориды до Мэна.
Марс рдел. Женились шахи. Шпионили угрюмые русские.
Лэнг сделал твой портрет. И как-то вечером я умер.

Клуб Крэшоу заплатил мне за то, чтоб я обсудил
«Чем Нам Важна Поэзия».
Я прочел мою проповедь, скучную, но краткую.
Когда я спешил уйти, чтоб избежать
Так называемый «период вопросов» в конце,
Один из тех придирчивых господ, которые посещают
Такие лекции только для того, чтобы сказать, что не согласны,
690 Поднялся и ткнул трубкой в мою сторону.

И тут оно случилось – приступ, транс
Или один из моих старых припадков.
В первом ряду сидел случайно доктор. Как по заказу.
Я упал к его ногам. Мое сердце перестало биться,
И несколько мгновений, как кажется, прошло,
Пока оно толкнулось и снова потащилось
По более решительному назначению.
Теперь прошу вас дать мне ваше полное внимание.
Я не могу сказать откуда, но я знал, что я переступил
700 Рубеж. Все, что я любил, было утрачено,