В гостях у Папского Престола

В гостях у Папского Престола
Владимир Дмитриевич Нестерцов

Если вы любитель необычных приключений, то эта книга для вас. Вместе с героем романа вас ожидает разгульная жизнь средневекового студента, познание тайн боевых искусств казачества, «сладкий» плен амазонок Причерноморья, возглавляемых дочерью Александра Македонского. И наконец вы проникнете в самые скрываемые от всех тайны Ватикана, предотвратите покушение на Папу и обретете в подарок эликсир бессмертия.

Глава I

– И где этот маленький попрыгунчик? Где этот хлопчик спрятался?

Дед Панас ходил по двору усадьбы и заглядывал во все щели, подыгрывая мне, маленькому мальчику, который, спрятавшись за малиновым кустом, тихо посапывал, не желая ранним утром делать обязательные «войсковые упражнения», как называл их разыскивающий сейчас меня дед. Это входило в обязательную программу моего воспитания, которую разработал мой отец-полковник войска Запорожского, носивший звучную фамилию Белодед. Я был младшим в семье, состоящей из трех братьев и двух сестер. Как отец умудрился в столь лихую годину создать такую большую семью, покрыто тайной. Но после его возвращения из очередного военного похода наша семья количественно расширялась. Каждому из детей отец предусмотрел свою систему воспитания, заранее определив направления нашего дальнейшего развития. Если старшие братья пошли по пути отца и их, учитывая постоянные военные конфликты, готовили к воинской службе, то меня решили воспитать в духе светских традиций. Кроме латыни, польского и турецкого языков, грамоты, математики и других дисциплин я должен был постигать и азы военной науки под руководством деда Панаса и деда Миколы, старых боевых побратимов отца, выделявшихся из среды казачества своим характерным военным почерком. Они вместе и по отдельности занимались со мной разными военными упражнениями и военными «хитростями». И вот сегодня мне следовало осваивать пращу и бросать камни, вырабатывая меткость и умение быстро, на глаз, определять расстояние, лежащее передо мной и целью. От этого зависели и сила удара, и качество поражения цели. Но мне не нравилось бросать эти гадкие камни, а просто хотелось поспать в такое теплое раннее утро. Поэтому я и спрятался за кустом и сидел, тихо посапывая, в надежде, что меня не найдут и мне удастся еще подремать хоть чуть-чуть.

Между тем поиски моей особы продолжались. Я не был обнаружен ни в конюшне, ни в сарае, как в прошлый раз, не оказалось меня и в хлеву, и в стоге соломы, приткнувшемся возле ограды. Почесав затылок и сдвинув соломенный брыль на бок, дед Панас, подмигнув подошедшему к нему деду Миколе, сказал:

– И ума не приложу, где может быть этот Юрко. От негодный хлопчисько! Вроде бы все посмотрел, а найти не могу. Недаром мы с вами, Микола, учили его маскироваться. Видите, как он уже умеет прятаться: даже мы не можем его углядеть.

– Способный хлопчик, – расплылся в улыбке дед Микола. – Раз вы устали его шукать, пан Опанас, то давайте присядем на лавочку и выкурим по люльке ядреного турецкого табачку. Я только что его накрошил и страсть как хочу попробовать.

– 

Не заперечую, пан Микола. Вы маете рацию!

И они, тихо переговариваясь между собою, присели на лавочку и из кисета Миколы заправили свои глиняные люльки. Раскурив их, они стали с наслаждением вдыхать дым, который ветерком относило в мою сторону. Крепкий табак, достигнув моего убежища, стал щекотать мои ноздри и забивать легкие. Чтобы не выдать свои позиции, я сильно сдавил нос и задержал дыхание. Лицо мое стало красным от напряжения, а живот распирало от желания чихнуть. В конце концов, не выдержав этого издевательства, я громко чихнул, тем самым выдав свое месторасположение. Одновременно прокуренный воздух в моем животе взбунтовался и вырвался из нижней части полусогнутого тела.

Деды, чинно сидевшие на лавке, и ухом не повели в мою сторону, продолжая свое дело.

–Вы что-то чулы, пан Опанас? – спросил дед Микола.

–Да, вроде где-то что-то шумнуло, – ответил тот.

–Наверное, это гром, может, дощик будет, – задумчиво произнес Микола, хитро поглядывая на куст, за которым прятался я.

Я, конечно, понимал, что они давным-давно обнаружили меня, но делали вид, что ничего не замечают, давая мне возможность воспрянуть ото сна и освоить систему маскировки. То есть я должен был научиться отводить глаза. Говоря другим языком, необходимо было добиться того, чтобы на совершенно ровном месте меня не было видно. Пока получалось все наоборот: я каждый раз прятался так, что меня сразу находили. Я еще не был способен войти в то состояние, которое необходимо для того, чтобы освоить этот хитрый прием. Тем более, что очень хотелось поспать. Но из этого, впрочем, как и всегда, ничего не получалось, и я в клубах табачного дыма выбрался из-за куста и с поникшей головой предстал перед моими наставниками.

–А вот и наш казачок, – воскликнул удивленно дед Опанас и стряхнул с меня репейник, который мертвой хваткой вцепился в мои шаровары.

– Уже готов к занятиям, свеж и бодр яко агнец, – ласково погладил меня по голове дед Микола.

Подмигнув мне, он выбил пепел из своей трубки, спрятал ее в карман и, взяв меня за руку, повел на стрельбище. Оно было расположено в конце усадьбы и представляло собой плетень, на котором в ряд висели старые глиняные горшки. Они и были моей главной целью. Я должен был с различной дистанции поразить их сначала камнями, а затем пращой. Стрельбище было размечено прямыми линиями, определяющими расстояние до цели. Возле первой от плетня лежала куча засохших комков грязи, возле второй – камни, а последняя, самая дальняя, предназначалась для пращи.

–Ну, давай, козаче, начинай бой, – сказал дед Опанас и встал сбоку, чтобы присматривать за мной.

Я выдвинулся на первый рубеж, взял комок сухой грязи, взвесил его в руке, прицелился и закрыл глаза, чтобы вобрать в себя окружающую обстановку для нужного настроя. Постояв так несколько секунд, я снова открыл глаза и, взяв на прицел первый горшок, плавно запустил в него свой снаряд. Он, проделав в воздухе выкрутасы, так же плавно пролетел мимо цели. Я наклонился и взял второй кусок земли, но снова промахнулся, не рассчитав расстояние. Искоса глянув на наставника, молча стоявшего рядом, я запустил третий – но и он пролетел над целью. Мне стало стыдно, и я, опустив руки, молча посмотрел на деда. Тот спокойно подошел ко мне и, подняв комок земли, резко бросил его вперед. Послышался звонкий щелчок, и макитра закачалась от попадания.

–Вспомни, как я учил тебя разворачивать руку и соизмерять расстояние, и начни снова.

Я взял себя в руки и, закрыв глаза, мысленно представил свои действия. Затем, нагнувшись, взял комок и резко кинул его вперед, подталкивая к цели своим взглядом. И он попал именно туда, куда я его направил. Окрыленный успехом, я быстро побросал оставшиеся снаряды, которые в основном поражали лежащие впереди мишени. Перейдя на вторую позицию, я взялся за камни, от которых два глиняных горшка даже треснули.

–Ну а теперь давай поиграем с пращой.

И дед Опанас достал ее из своих шаровар и торжественно вручил мне.

– Только ты сильно ее не крути. Вся хитрость не во вращении, а в броске и зоркости глаза. Сначала бей в макитру, а затем вот в эту доску.

И он пристроил к плетню доску, на которой мелом был нарисован воин на лошади.

–Главное – попасть во всадника, а не в коня. Конь – существо доброе и всегда сгодится, а вот всадник, да еще басурман или лях, – это уже другое. Сначала просто попади в него, а затем будешь тренироваться попадать в различные части тела, чтобы не дать ему вытащить саблю или чтобы лишить его сознания, а может, еще чего другое. Пока он потянется за своими припасами, а ты его уже из пращи и достал. Праща – это очень полезное дело. Бывает, кончится порох, стрелы, пули, сломалась шаблюка, а у тебя еще есть праща и камешки под ногами, так что ты еще и повоюешь. Ну, давай, начинай.

И я, вложив в пращу снаряд, начал раскручивать ее над головой. В конце концов, она, свистнув, выбросила камень, который, попав в центр треснутого горшка, расколол его пополам. Так в течение часа я тренировал свой глазомер и мускулатуру. Горшки разлетались мелкими осколками, а я, войдя во вкус, почти не целясь, вновь и вновь попадал в цель. И в тот момент, когда я, казалось, достиг совершенства и стал попадать снарядом то в грудь, то в руку всадника на доске, дед прекратил мои упражнения.

–Ну, все, на сегодня хватит, пращу можешь носить с собой, вдруг сгодится. А теперь сядь на землю и успокойся.

И он вместе со мной уселся на теплую, пахнущую травяным ароматом землю. Поджав под себя ноги и вытянув вперед руки, я стал делать дыхательные упражнения, приводя себя в порядок. Перед закрытыми глазами мелькали то праща, то осколки горшков, то всадник, несшийся прямо на меня. Но постепенно эти картинки отдалились, и на смену им пришло чистое небо, на горизонте которого сияло яркое солнышко. Это я ощутил по тем теплым лучам, которые ласково скользили по моему телу. Постепенно все пришло в норму. Мы встали и подошли к скамейке, возле которой нас ждал дед Микола. В руках у него было ведерко только что набранной холодной колодезной воды. Я обреченно снял с себя одежду и закрыл глаза, готовясь принять на свое разгоряченное тело этот холодный водяной удар. Это происходило каждое утро, и я внутренне был готов. Но все равно, когда ледяной водопад покрывал мое тело, я сворачивался в комок, стараясь не подавать вида, как сводило мои челюсти и руки сами сжимались в кулаки. Это продолжалось мгновенье, затем ледяное покалывание сменялось теплом, а затем тело запылало, когда дед Опанас стал растирать меня льняным полотенцем. Переодевшись в сухую одежду, я вприпрыжку побежал в дом, где меня ждал завтрак. Яичница с помидорами и кружка молока со свежим хлебом подняли мне настроение. Но не тут-то было: в кабинете уже маячила тощая фигура дьяка Симеона, который мне преподавал нудную латынь.

–Будь здрав, отрок, – просипел он и осенил меня крестным знамением. – Готов ли ты к учению или, как вчера, будешь спать за столом?

–А как же! – воскликнул я. – Я даже сделал домашнюю заготовку, вот!

И я начал читать ему вслух.

Cicada cara, quam es fortunata!

Felicitate plus hominibus dotata!

In herbis mitibus aetatem agis

Roremque melleum deliciose trahis.

(Кузнечик дорогой, сколь много ты блажен,

Сколь больше пред людьми ты счастьем одарен!

Препровождаешь жизнь меж мягкою травою

И наслаждаешься медвяною росою.)

Дьяк медленно ходил по комнате, помахивая деревянной линейкой, изредка отгоняя мух, пытавшихся сесть на его длинный нос. Порой он перебивал меня, указывая на ошибки в произношении, и заставлял повторить ту или иную фразу или строку, но в целом остался доволен.

–Ну а теперь, чтобы запомнить это божественное произведение, закрой глаза, представь себе его во всей красе и прочти все сначала с чувством и проникновением.

Я оторопел от этого и вопросительно посмотрел на учителя. Но тот был неумолим. Медленно закрыв глаза, я попытался представить себе это стихотворение. Но ничего, кроме темноты и каких-то пятен, не увидел. Тогда я крепче зажмурил веки, стиснув их до боли, но тоже ничего не получилось. А дьяк в ожидании медленно мерил комнату своими длинными ногами, постукивая линейкой по руке. Иногда эта линейка опускалась и на мою бедную голову, вызывая всплеск чувств, которые сразу способствовали активизации моих способностей.

–Нет, – подумал я, – надо расслабиться и успокоиться, а затем попытаться восстановить в памяти ту обстановку, в которой я учил это произведение. Постепенно перед глазами вырисовался стол, за которым я тогда сидел, гусиное перо, торчащее в чернильнице, кусок сухаря, который я грыз, совмещая учебу с едой. Так постепенно, переходя от предмета к предмету, я подошел к книге, лежавшей тогда передо мной. И здесь я остановился. Мне не удавалось прочесть ее страницы. Буквы налезали одна на другую, выгибались в какую-то дугу и никак не хотели встать в строчку, которую я смог бы прочесть. Я уже мысленно наклонялся вперед над книгой, откидывался назад, присматривался сбоку, но все напрасно. Отчаявшись, я схватил ржаной сухарь и откусил кусок. И совершилось чудо! По мере того как я жевал, буквы, распавшись, сами стали собираться в строки и выстраиваться по смыслу. Вскоре передо мной предстало все стихотворение, которое как бы повисло перед моими глазами. На радостях я даже подпрыгнул на лавке и стал читать его дьяку. Закончив стихотворение, я посмотрел на него. Тот, приостановив свое хождение, одобрительно кивнул головой.

–Ну а теперь прочти вот эту страничку, – и он открыл лежащую передо мной книгу, показав линейкой то место, откуда мне следовало читать. Обреченно вздохнув, я продолжил изучение этого славного языка. Затем следовали математика, риторика, чтение и грамматика. От меня требовалось четко излагать свои мысли и вырабатывать красивый почерк. После каждого урока у стола валялась куча сломанных гусиных перьев, которые рассыпались от моих попыток научиться проводить тонкую ровную линию и делать красивые завитушки на концах букв. От этих моих стараний бедные гуси страдали немеренно, когда из их крыльев выдирали перья, чтобы приготовить письменные принадлежности для меня. В конце концов, постепенно мне это стало удаваться.

После обеда меня ждал короткий отдых, а затем я снова попадал в объятия моих наставников и осваивал сабельное мастерство. Саблю подобрали мне по моей руке из отцовских боевых запасов. Ножны ее были без всяких украшений, но по всему клинку шла арабская вязь. Она приятно ложилась в мою руку и загадочно поблескивала на солнце. Сабельная наука заключалась в том, что нужно было освоить не только то, как правильно ее держать, но и умело наносить и отражать удары. Нужно было уметь делать это в равной степени и правой и левой рукой, перебрасывая саблю в случае необходимости. Деды по очереди сражались со мной, а иногда вдвоем наскакивали с разных сторон, показывая всевозможные приемы защиты и нападения. А кроме этого еще приходилось осваивать науку рубки с плеча. От меня требовалось, чтобы я мог разрубить яблоко таким образом, чтобы две половинки остались на месте, а ветка лозы после удара не отскакивала сразу, а плавно ложилась отрубленной стороной набок. После таких упражнений сабля весила как стопудовая гиря, а руки наливались свинцовой тяжестью. Но больше всего мне нравились упражнения на лошади. Мой конь Гнедко, которого я выкормил с жеребенка, был отличным скакуном и понимал меня с полуслова. Мы с ним составляли единое целое. Я ни разу не позволил себе обидеть или ударить его. И он отвечал мне лаской и послушанием. Подойдет, положит голову мне на плечо и стоит, сопит, выпрашивая кусочек ржаного хлеба, а потом радостно кивает головой, словно благодарит за дружбу и угощение. А уж как мы с ним носились по полям и лугам, взлетали на пригорки, камнем падали вниз, стелились галопом по весеннему разнотравью! Здесь также надо было научиться не только стоять на летящей во весь опор лошади, но и, соскользнув по ее крупу на один бок, используя стремена и подпругу, вылезти с другой стороны и снова очутиться в седле. Владение этими и другими приемами не раз спасали жизнь всаднику, оказавшемуся в гуще вражеского войска.

Стрельбой из лука я занимался вместе с татарином Ахметкой. Как он оказался в нашем маетке, история умалчивает, но он был очень предан моему отцу. Так, краем уха я слышал, что отец спас его в свое время от чего-то страшного и в благодарность за это юноша остался с ним, а не вернулся обратно в Крым. Ахметка был очень ловким и быстрым в движениях. Когда он шел по двору, то тело его словно играло налитыми мышцами. Разговаривал он очень интересно, коверкая слова на свой лад. Кроме всего прочего он стал моим учителем в изучении татарского языка. Когда моя стрела, выпущенная из очень тугого татарского лука, пролетала мимо цели, он очень огорчался, бросал свою шапку на землю, оголяя свою бритую голову, и вспоминал на всех известных ему языках какого-то «Шайтана». Затем, успокоившись, подходил ко мне и терпеливо объяснял мои ошибки, добиваясь от меня того, чтобы я мог свободно из любого положения, пеший или на коне, поразить цель. Ох, и сложно это было! Кроме того, что тетива лука резала мне пальцы, когда ее натягиваешь, надо было еще учитывать и скорость цели, и расстояние до неё, и направление ветра. А особенно было трудно, если цель находилась в постоянном движении. Поэтому мне приходилось стрелять и в летящего бумажного змея, и в соломенный бриль деда Миколы, который он очень ловко бросал вверх, и в специальную движущуюся мишень в виде всадника. А еще были занятия кулачным боем, казацкой борьбой, стрельба из пищали и метание кинжала. Я ходил с вечными синяками и ссадинами, которые, казалось, въелись в мое детское тело. Единственным утешением в этой суровой муштре были минуты, которые я проводил рядом со своей кормилицей – бабой Горпиной. Попадая в ее теплые заботливые руки, я отмякал и душой, и телом. Она усаживала меня в большое деревянное корыто и отмывала, поливая теплой водой из глиняного кувшина. Я тоже вторил ей, когда она накладывала на мои синяки листья подорожника и лопуха, смазывала обожженное на солнце лицо сметаной и прикладывала к царапинам паутину, предварительно заставив меня плюнуть на нее.

–Ой, шо ж це робиться? Як же можна таке робити з дитиною? Я от вiзьму хворостuну та й поб’ю цих байстрюкiв, Миколу та Опанаса, – причитала она, приводя меня в порядок. А я, попадая в ее заботливые руки, засыпал на ходу, не в силах вымолвить и слова. Она защищала меня и от Ахметки, втолковывая этому «басурману», что с «дuтuною» так обращаться нельзя. На что тот гордо отвечал, что я не «дuтuна», а будущий воин, который должен уметь все, и не женское это дело – указывать мужчине, что ему делать. Отец, слушая эту перепалку, усмехался в усы, а братья тихонько хихикали в стороне. Им доставалось меньше, так как система воспитания, апробированная на них, была усовершенствована отцом и в полной мере проверена на мне. Я мужественно держался, лишь изредка позволяя себе всплакнуть в материнский подол, так как считал, что слезы – это проявление слабости мужчины.