В гостях у Папского Престола

–Да я к слову, не обижайся, – и он приобнял меня.

К этому времени на столе уже вкусно дымился борщ, аппетитно стояли в глиняных мисках вареники с сыром, которые соседствовали с запотевшим кувшином узвара, сметаной и медом, отварной щукой и большими кусками свинины, политые хреном. После того, как на стол водрузили миску с ломтями душистого хлеба, все ощутили неимоверный голод. Отец налил в рюмки из венецианского стекла холодной, как лед, горилки и, встав, сказал присутствующим:

–Ну что ж, панове, читать, писать и считать мы умеем все, однако достичь высот учености в нашей семье смог только он. Я надеюсь, что за ним последуют и другие, и мы будем гордиться не только детьми, но и их ученостью. За тебя, сынок!

И он залпом выпил содержимое. Я стоял с рюмкой в руке и не знал, что мне делать дальше. Отец удивленно посмотрел на меня, единственного, который из всех присутствующих не выпил.

–Ты чего, сынок? – заботливо спросил он.

–Да я, батя, пиво пил, вино пробовал, а вот водку ни разу не приходилось, боюсь, что мне будет плохо

–Плохо от водки? – недоуменно спросил он. – Так я такого еще в своей жизни не встречал ни разу. Все зависит от того, сколько пить и как пить. От одной рюмки тебе ничего не будет. Тот не казак, который не пьет горилки. Давай, мы ждем.

Чувствуя, что отказаться не получится, я собрался с духом, закрыл глаза и опрокинул в себя все то, что было мне налито. Мой рот обожгло, как огнем, и, прорвавшись сквозь горло, «оковитая» забурлила по животу, опекая мои внутренности так, что у меня полились слезы из глаз. Открытым ртом я стал хватать воздух, нащупывая стакан с узваром, который мне подсовывала мать. Наконец водка достигла моего желудка и улеглась там, окутывая меня теплом и покоем. Я открыл глаза и увидел смеющиеся лица моих родственников. По мере того, как я разглядывал их, они становились более милыми и симпатичными, хотя обладали рядом недостатков, которые рюмка водки свела на нет.

–Ну вот, ты теперь настоящий казак,– сказал отец, наливая по второй рюмке.

Разумеется, я отказался от нее, так как первая уже вступила в свои права и наполнила меня непонятным содержанием, вызвав к тому же просто зверский аппетит. Затем меня стало клонить на сон, и, встав из-за стола, я снова пошел на свидание со своей мягкой периной.

С утра меня никто не будил, и тем не менее я встал рано – сказалась привычка. Умывшись и выпив парного молока с куском хлеба, я решил пройтись по знакомым местам, которые так часто снились мне. Выйдя за ворота, я сразу попал в объятия моих друзей детства, которые уже поджидали меня, и мы все хором побежали к речке, которая манила своей прохладной синевой. Вечером мы пошли в ночное пасти лошадей, а утром устроили рыбалку, сварив затем из пойманной рыбы классную уху. Так и пробежали эти три светлых дня, отведенные для моих детских воспоминаний. Вечером перед отъездом отец пригласил меня к себе. Закрыв дверь, он посадил меня на стул, несколько минут мерял комнату шагами, а затем, остановившись возле меня, сказал:

–Ну что, сынку, вот ты и стал взрослым. У тебя начинается новая жизнь. Что тебе судьба приготовила – не знает никто. Но я по мере моих сил и возможностей хотел бы помогать тебе, довести до твоего сознания, что в жизни надо идти только вперед, несмотря на трудности и препятствия. Будь смелым и мужественным, береги свою честь, ибо это и честь рода нашего. Время сейчас неспокойное, и мы живем в постоянной осаде. Ты знаешь, что на нас давят со всех сторон и польская корона, и крымское ханство, и турецкий султан. Сколько наших братьев и сестер томится в полоне, сколько увезено за моря и океаны, сколько еще попадет в руки этим нехристям, никто не знает. Везде по степи мотаются татарские и турецкие отряды, которые нападают на наши села и заимки и захватывают живой товар, который затем выставляют на продажу в Бахчисарае. Сердце кровью обливается! Когда я с делегацией гетмана ездил к крымскому хану, то там на перешейке, около ворот Тавриды, сидел старый жид – сборщик пошлины. Через него непрерывным потоком тянулись колонны захваченных невольников. Так вот, он, увидев наш отряд, принял нас за торговцев, не выдержал, встал и спросил:

–Остаются ли еще люди в нашей стороне или нет? И откуда их так много берется? Идут непрерывным потоком каждый день. Если людей еще много, то тогда, наверное, мне не нужно менять работу, можно сидеть тут и дальше?

Отец продолжал:

–А когда этих невольников доставляли в Кафу на продажу, то аукционер, расхваливая свой товар, кричал, что эти пленники новые, привезенные из народа королевского, а не московского, поэтому они дороже, так как бесхитростные и простодушные.

А сколько нашей крови течет в жилах турецких янычар? Их туда специально отбирают из наших хлопчиков и воспитывают соответствующим образом. Поэтому помни об этом, храни и защищай веру православную, помогай обездоленным и своим побратимам. Будь справедлив и великодушен к своим врагам, если они того заслуживают. На то тебе мое отцовское благословение. Учитывая, что ты будешь теперь служить на Сечи и тебе, возможно, придется участвовать в военных походах, я хочу, чтобы ты взял с собой ту саблю, которую тебе подарил твой дед.

С этими словами он достал сверток, развернул его, и моему взору открылись прекрасные ножны искусной работы.

–Это сабля не простая, а с секретом. Ее делал знаменитый мастер. Не каждый может справиться с ней, и не каждого она примет. Все твои прежние военные упражнения были как раз подготовкой к овладению этой саблей. Не бойся ее, найди в ней друга и защитника, и она поможет тебе во всем. Зря не доставай из ножен, а если достал, то не останавливайся и пускай в дело. Она должна стать продолжением тебя, твоим вторым я.

С этими словами он передал мне саблю и заставил вытащить клинок. Тот очень легко вышел из ножен, играя переливом узорчатого булата. Держать ее было очень удобно, и она, словно влитая, покоилась в моей руке.

–А теперь посмотри на острие клинка. Видишь вот эти три молнии, которые готовы сорваться с острия и поразить врага?

–Да, – ответил я, приподняв его, чтобы получше рассмотреть узор.

–Так вот, здесь и заключается секрет. Когда в пылу боя ты достигнешь запредельного состояния и занесёшь саблю, чтобы поразить врага, то твои чувства передаются клинку, который вот в этом месте, где молнии, раскрывается на три части и проходит сквозь врага, как через масло, не оставляя ему никаких шансов.

Видя мои попытки найти какой-то секретный выступ на рукоятке сабли, который управлял ее раскрытием, отец спокойно сказал:

Не старайся, ничего такого здесь нет. В том-то и дело, что секрет заключается в силе духа, который оживляет сталь и заставляет ее творить чудеса. Поэтому привыкай к ней, а она будет привыкать к тебе. Старый хрыч (это он так называл моего деда), наверное, знал, что делал, когда подарил тебе это сокровище. Говорят, такая сабля была у самого Тамерлана, с которой он завоевал полмира и унес ее с собой. Возьмешь ее тогда, когда пойдешь в военный поход, а пока будешь ходить с простой саблей, с которой ты постоянно тренировался.

Весь вечер прошел в сборах, а утром я, оседлав коня и распрощавшись с родными, в сопровождении двух казаков отправился на Сечь.

Степь цвела и пахла разнотравьем, весело щебетали и порхали птицы и бабочки. Трава была по колено лошадей, а когда мы попадали в заросли ковыля, то просто скрывались в нем, не видя ничего вокруг. Ехать приходилось осторожно, по дороге, известной только моим попутчикам. Периодически кто-нибудь из нас выскакивал на холм, чтобы окинуть взглядом путь, который предстояло пройти в дальнейшем на предмет возможной опасности, и сразу прятался в траву. Лошадей водой поили из замаскированных криниц или из небольших ставков, расположенных в балках. Один раз едва разминулись с небольшим отрядом татар на низкорослых лошадях, которые осторожно пробирались по степи, настороженно поглядывая по сторонам. Нам удалось спрятаться в небольшой балке и держать головы лошадей руками, чтобы они, не дай Бог, не заржали. На крайний случай у каждого из нас кроме сабли было по два заряженных пистоля и мушкет. Но, к счастью, все обошлось. Ночевали мы в небольшом селе, спрятанном так хитро среди балок и оврагов, что, не зная дороги, попасть туда было относительно трудно. Старший из казаков постучал в окно третьей от начала села хаты и на вопрос «Кто там?» произнес интересную фразу, которая оказалась ключом, открывающим двери казачьим путникам. Звучала она так: «Пугу-пугу, казак с югу, сам простой и с ним двое на постой». Нас пустили в хату, где чадил каганец, угостили молоком с хлебом и определили на ночлег на сене в сарае, так как в самой хате спать было негде. Старший остался беседовать в хате с хозяином, а мы со вторым казаком с удовольствием зарылись в душистое сено. Утром, поеживаясь от росы, скопившейся за ночь, мы оседлали лошадей и не торопясь двинулись навстречу восходящему солнцу. Где-то далеко за полдень, пройдя через ряд казачьих пикетов и застав, мы переправились на Сечь.

Солнце заходило за горизонт, но все еще ярко освещало центральную площадь, вокруг которой расположились казачьи курени. Возле каждого из них на треногах висели котлы, в которых дежурные казаки варили ужин. Вкусно пахло дымком и вяленой рыбой, связки которой висели на деревьях. В ожидании еды некоторые казаки слонялись без дела, но основная масса собралась в центре площади, где стояло человек десять не казачьей наружности. Иногда оттуда доносился громкий хохот, поднимавший над островом стаи птиц, устраивающихся на ночлег.

–Что там такого интересного? – спросил я своих попутчиков.

–А, это принимают прибывших в казачий гурт. Кстати, и тебе туда, без этого никто здесь товарищем не считается, – ответил мне старший и пристроил в очередь стоящих друг за другом парней. Каждый из них походил к столу, на котором стоял небольшой бочонок и сидело трое суровых казаков. Один из них оказался дьяконом, он имел на груди большой крест, который подносил для поцелуя вновь прибывшему. Наконец настала моя очередь, и я предстал перед комиссией. Учитывая, что я значительно отличался от прошедших передо мною ребят, меня несколько минут молча осматривали с ног до головы. Затем дьякон встал и, вперив в меня взгляд, спросил:

–В Бога веруешь? Православный? Крестись!

И очень внимательно смотрел, как я крестился, как держал пальцы и какое у меня было при этом выражение лица. Очевидно, я сделал все правильно, так как он подозвал меня к себе и сказал:

–Цалуй Крест!– что я и сделал.

Затем встал казак, сидевший возле бочонка. Он взял стоящую на столе кружку и спросил:

–Горилку пьешь?

–Нет! – ответил я.

–Правильно делаешь. На Сечи казаку дела нет до горилки, а за ее межами лей в себя, сколько душе угодно! – и, словно почувствовав вкус напитка, расправил усы и сел на место.

Наступила очередь третьего казака. Он вышел из-за стола и остановился передо мною. Здоровый, как гора, он на целых две головы возвышался надо мною. «Если такой тебя зацепит ненароком, то будет очень больно», – подумал я.

–Ну а теперь, хлопче, давай проверим, как ты крепко стоишь на ногах,– и он, плюнув в кулак, развернулся, чтобы нанести мне удар. В мгновение ока я понял, почему ранее стоящие передо мной ребята, как мячики, отлетали от стола, а некоторых просто оттаскивали. Это потому, что этот казак не сдерживался при нанесении удара, а бил по полной. Перспектива валяться здесь перед всеми меня не устраивала. Поэтому, сосредоточившись, я выбрал момент, когда его кулак приблизился к моему лицу, отклонил его чуть в сторону, дав возможность ему потащить за собой своего хозяина за счет его инерции. Того, что произошло дальше, не предвидел никто. Пролетев мимо меня, казак влетел в толпу близко сгрудившихся зрителей и, падая, врезал одного из них в живот с такой силой, что тот согнулся пополам и, откидываясь на казака, выстрелил из заднего места с таким шумом, словно настоящая пушка. Все замерли от неожиданности, а затем раздался дикий хохот, под который оба участника инцидента с трудом поднимались на ноги. Один от – стыда, другой – от боли. Чувствуя себя виновником сложившейся ситуации, я со страхом ждал продолжения спектакля, решив просто так не сдаваться. Однако казак встал, грозно посмотрел на меня и, плюнув под ноги, занял свое место за столом, предоставив решать, как со мной поступить, своим товарищам, на лицах которых тоже играла улыбка.

–Ну ты и хитрец,– сказал один из членов комиссии – А как ты метко стреляешь? Вон весь обвесился пистолями! Покажи нам, -и он хитро уставился на меня.

Я положил руку на рукоять пистолета, ища глазами, куда можно стрелять, но вокруг находилась толпа заинтригованных казаков, ждущих развязки. На моё счастье, в это время над головой раздался клич пролетавшей утиной стаи. Прикинув расстояние до неё, я понял, что из пистолета я уток не достану. Поэтому я метнулся к стоящим в толпе моим попутчикам, которые опирались на мушкеты, и буквально вырвал свой у одного из них. Взведя курок, я, прицелившись, выстрелил в одиноко летящую птицу. Все следили за этим процессом. Сначала ничего не произошло, и птица продолжала лететь, но затем, словно споткнувшись, она камнем рухнула вниз и приземлилась где-то за толпой. Несколько человек бросились туда, чтобы удостовериться в моей меткости. Через минуту оттуда раздался дикий хохот. Толпа медленно расступилась, и перед всеми предстал грозный полуголый казак, держащий за ногу утку, с которой капала вода.

–Хто тут шуткует, не дает хлопцам кулиша сварить?

С этими словами он бросил свой трофей на стол. Оказалось, что подстреленная утка рухнула прямо в котел пятого куреня, обдав повара, который в этот момент помешивал духмяный кулиш, горячими брызгами. Он испуганно отскочил в сторону и стал сразу искать обидчика. Каково ж было его удивление, когда он под взоры подбежавших товарищей вытащил из котла подбитую птицу!

Такого смеха Сечь, наверное, давно не слышала. Хохотали все, кто, держась за живот, кто, распластавшись на земле, кто, заикаясь от смеха, лупил ладошкой своего товарища, не в силах вымолвить ни слова. Когда все успокоились, дьякон сказал:

–Да вот этот хлопчик, так что, Грицько, бери его к себе до куреня, раз он таким заходом попал к вам.

Грицько, смерив меня взглядом, призывно махнул рукой и, неся птицу на вытянутой руке, двинулся к куреню. Забрав свои вещи и поклонившись членам комиссии, я двинулся за ним. Зайдя в курень, он показал мое место, ткнув в один из скатанных соломенных матрацев, и сказал:

–Давай, клади свои пожитки и бегом мне на помощь, будем хлопцам доваривать сниданок, – и вышел.

Я пристроил свои вещи возле матраца, снял и сложил оружие и вышел на улицу. Довольный Грицько щипал пух с утки и махал мне рукой, призывая подключаться к этому процессу. Я обреченно вздохнул и медленно двинулся к нему. Но на полпути меня окликнул один из казаков, с которым мы приехали сюда, сказав, что меня вызывает военный писарь. Под удивленным взглядом повара, я пошел за казаком, помахав ему рукой на прощанье.

Справа от церкви находился дом гетмана, а в следующем доме обитал военный писарь. На нем было завязано все, что происходило в Сечи и за ее пределами. Фактически он был негласным правителем и часто вкладывал в уши атамана то, что было ему необходимо. Пройдя через скрипевших перьями младших писарей, мы остановились перед дверью, которая вела в комнату писаря. Это был невысокий мужчина с седыми опущенными вниз усами, сидевший за столом и просматривающий какие-то бумаги. Увидев нас, он приподнялся из-за стола и стал внимательно рассматривать меня, затем снова сел, предложив мне занять место напротив него.

–Ну как добрался, без приключений?

–Спасибо, все нормально, – ответил я.