«И вот вам результат…»

– Молодец, Егорушка! – немедленно взбодрилась Утелена. – Беги, поднимай наших!

Вместо старческой мути в ушах у неё зазвучали колокола громкого боя, заржали, застучали копытами быстрые кони! Поспешно одеваясь, помолодевшая Утелена вспомнила, как Мирра Борисовна говорила, что приезжают голландские учёные – специалисты по выносу тел из мавзолеев. Мол, уже вопрос решённый, и что выносить Ильича будут, естественно, ночью, внезапно и на грузовике без мигалки. Сама Утелена тогда ещё с Миркой привычно поцапалась, мол, соображай, дура, как можно, чтоб без мигалки?! Последнее почему-то оскорбило её больше всего: повезут на грузовике и без мигалки, как какого-нибудь ксендза или депутата! А вот, значит, права Мирка! Позвонила Иде Сахитовне:

– Хватит дрыхнуть, Идка! Не убережём Ильича – потомки нас самих выроют и отдадут на растерзание прессе!

С того конца послышалось странное ликование и пение: «Это есть наш последний и решительный бой!..» Наверное, там тоже не спали.

Когда примчались к Мавзолею, увидели, что на посту в самом деле никого.

– Это чтоб не было свидетелей, – доложил вынырнувший из тьмы Касьянов и прислонил голову к дверям.

Оттуда доносилось глухое пение, можно было разобрать слова: на нём защи-итна гимнастёрка, она с ума меня сведё-ёт!

– Музыку включили, – сообщил он, – на случай, если Ильич проснётся и закричит, – чтобы заглушить крики об помощи!

Окружающие загалдели, заругались, как благим, так и ординарным матом; женщины привычно и нечленораздельно запричитали. Большая нервная толпа двинулась вперёд, как бы собираясь взять Мавзолей приступом, но не взяла, а, наоборот, отхлынула от входа и оцепенела. Ибо в этот момент дверь раздвинулась, на пороге возник сам виновник всех волнений В. И. Ульянов /Ленин/! Был он, как мы его помним и чтим: лысый, маленького любимого роста, в бородке, жилете, галстук в горошек.

– Живой! – выдохнуло собрание и оцепенело.

Увидев толпу, Алик-Ленин тоже запнулся, но тут же по-ленински бесстрашно сунул большие пальцы в проймы жилета, покачнулся с носков на пятки и возликовал. Ибо в нетрезвом состоянии его буквально разрывало красноречие, а тут такой случай. Он ещё раз оглядел неподвижную толпу, откашлялся, выбросил вперёд правую руку и прекрасным голосом начал свой коронный монолог из спектакля «Да Ленин всех вас передушит!».

– Бгатья молдаване, – загремел он, – в то вгемя, как цагские сатгапы всё туже затягивают петлю вокгуг вашей головы…

В Кишинёве, где они весной были на гастролях, возле местного драмтеатра тоже росли большие ёлки, и Алику показалось, что он снова в братской Молдавии.

– Бгатья молдаване! – прочувствованно повторил он. – В то вгемя, как некотогые всё туже затягивают свою петлю вокгуг вашего всего, цагские сатгапы не упускают случая добавлять в спигт всякую дгянь!

Задышавшие, хотя по-прежнему полумёртвые молдаване ничего не понимали, но внимали с любовью. Женщины плакали, самые отпетые, которые ждали этого момента столько лет, обнялись и не знали, умереть им сейчас или сперва сфотографироваться на память.

Пошли первые обмороки.

– Это делается только для того, – по-ленински прозорливо продолжал Алик, – чтобы для коммунистов были пгеггады! Но пока я вечно живой, для коммунистов нет и не будет пгеггад!!

Эти прекрасные слова он прокричал уже на ходу, вспомнив, зачем, собственно, вышел наружу. Устремляясь под ели, крикнул старику Касьянову:

– Мужчина, поднимайте молдаван на богьбу, я тут начал!

Гордый ленинским доверием, Касьянов набрал воздух, чтобы сказать, есть, поднимать на борьбу! И тут же выдохнул впусте, т. к. из недр Мавзолея появился Полещук с карабином и Туркеней на свободном плече. Туркеня свисал долу, как пляжное полотенце. Заметив убегающего Ленина, Полещук закричал:

– Владимир Ильич, ты куда, счас развод! Стой, гад, с меня спросят!

Он сбросил Туркеню и устремился следом. Молдаване ожили, побежали за Полещуком с криком:

– Сатрапы! Не отдадим Ленина! Жми, Ильич, жми!!!

Оглянувшись на крик и увидев набегающую толпу, Алик, которого не раз били в разных составах, забыл про нужду и рванул через предрассветную площадь в направлении Василия Блаженного.

За ним устремилась безумная толпа, возглавляемая вооруженным Полещуком.

Глава 7, предпоследняя

Короткая летняя ночь подходила к концу. Луна закатилась, звёзды поблёкли, из кустов доносилась негромкая возня просыпающихся птиц. Разводящий сержант Асхат Бахтияров вёл сменный караул на Пост № 1.

Караул чётко печатал шаг: раз-два, раз-два!..

Дул лёгкий предрассветный ветерок, видимая часть неба на востоке явно розовела, мерный шаг часовых хорошо вкладывался в размер песни «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». «Хорошая песня, – думал Асхат, строго прислушиваясь к привычному звуку шагов, – правильная». Был он служакой, не рассуждал, твёрдо усвоив: воротничок должен быть белым, пуговицы – жёлтыми; кому назначено лежать – должен лежать, кто должен охранять – должен охранять и делать это в сапогах, начищенных до блеска. Это был милый его сердцу порядок, который последнее время то и дело давал трещину. Поэтому любил служивый Асхат безлюдные ночные разводы: раз-два, раз-два… Было для него в этих шагах что-то мерное и успокоительное, как сержантская колыбельная. В предрассветных сумерках верилось, что скоро всё закончится, и жизнь снова станет разумной и понятной, как строевой шаг: раз-два, раз-два!

Когда проходили через ворота башни, Асхат перестал думать и насторожился – в священную тишину ночной площади вплетался посторонний шум. И шум тот нарастал. Вывернув к Мавзолею, он увидел, что оттуда бежит большая тёмная толпа, как бы передвижной митинг. Присмотревшись, Асхат понял, что митинг кого-то отчаянно гонит. Такую картину он видел в детстве, когда всей деревенской ярмаркой гнали конокрада, поднимая злую елабужскую пыль. Когда гон приблизился, Асхат рассмотрел убегающего и понял, что откуда-то хорошо его знает и даже более того… Было в лысом человеке с бородкой что-то странно и мучительно знакомое. Асхат даже сбился с шага, а сбившись, увидел набегающего Полещука с карабином и всё понял: не устерегли, сволочи! Это был непорядок.

– Караул, за мной! – скомандовал он и бросился наперерез.

Увидев штыки, Алик-Ленин совсем протрезвел, вильнул и побежал к спуску.

Меж тем город оживал. Торопливо топали заступающие на ранние службы, бежала домой припозднившаяся молодёжь, зябли и бессмысленно поводили очами вытолкнутые взашей из запирающихся притонов и казино. Ранние собачеи пасли на обочине четвероногих воспитанников, а те, завидев бегущую толпу, немедленно заскулили, включились в погоню, таща за собой хозяев. Прочие присоединялись сами, помня старинную примету: если все бегут, нужно бечь самому, потом узнаешь зачем; главное – не упасть. Вот уже приличных размеров толпа растянулась по набережной, огибая поливалку с водяным усом. Водитель притормозил, спросил у крайнего: «Куда бежим?!» Не получив ответа, выключил струю, побежал между двумя потревоженными, поднятыми на крыло бомжами. Возле моста к бегущим подключились какие-то отпетые стажёры, газовщики, мусорщики, ранние таксисты. С ночного радения возвращалась секта «Гербалайфа». Они шли устремлённым евростроем, глухо выкрикивая незамысловатые гербалайфовские речёвки, представляя собой как бы ячейку надвигающегося цивилизованного счастья. Заметив пробегающую толпу, передние вдруг задрожали, сбились с шага, беспомощно оглянулись на своих лидеров и – включились в общий бег. За ними бросились остальные. И вот они уже бегут, забыв про личный тоталплан, дистрибьюцию, инновации и другие птичьи слова. А вокруг все свои; и гены, как говорится, не задавишь ни ногтем, ни тюнингом…

А утро меж тем привычно красило стены древнего Кремля, затем прочие стены, затем леса, поля, горы и дальние огороды. Солнце поднималось всё выше, удивлённо глядя с высоты, как на грешной земле шевелится, оживает и вновь куда-то бежит целая огромная страна.

Куда обратно мчишься ты, Русь, дай ответ!

Бежит, не даёт ответа…

И вот вам результат

/маленький роман в прозе/

Запев:

«Десять поросят пошли купаться в море.
Десять поросят резвились на просторе.
Один из них утоп —
Ему купили гроб. И вот вам результат:
Девять поросят пошли купаться в море…»

/дальше по тексту./

Дальше по тексту следует:

«…Девять поросят резвились на просторе. Один из них утоп – ему купили гроб. И вот вам результат: восемь поросят пошли купаться в море…» И т. д. вплоть до: «Один поросят пошёл купаться в море…» и, порезвившись на том коварном просторе, обречённо затих рядом с прочими.

Самое поразительное, что каждый последующий «поросят» не учитывал опыт и судьбу предшественников! Автор полагает, если бы число поросят не ограничилось десятком, то со временем Мировой океан наполнился бы утопшими поросятами, а суша – миллионами пляжников, толкающихся по этому кладбищу с удивлённо вытянутыми лицами.

То есть чужой опыт желательно уважать.

Теперь по существу дела, которое, кстати, не имеет никакого отношения к несчастным ныне покойным животным.

1

Было это, друзья, давным-давно. В самом начале сухого закона.