Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

– Неприятное соседство, – проговорил он.

– Ничего, лошадка не обидится, – понял по-своему сержант с автоматом.

Особист стоял у машины, неторопливо курил, наблюдая, как медленно опускается над степью тихий сентябрьский вечер.

Глава 3

Бои в окружении

Борис Ходырев вертел на руке часы. Он неплохо зарабатывал до войны, но скопить денег на эту нужную вещицу не мог. Сейчас часы достались ему просто так. Вернее, не просто. Он убил унтер-офицера, а подчиненные, кинувшиеся после боя за добычей, не смогли поделить ценный трофей. Чтобы не ссориться, отдали командиру отделения.

Нашли много чего нужного: хорошие кожаные ремни, бумажники, перочинные ножи с многочисленными лезвиями, не говоря о часах. Удобными показались котелки с плотно прилегающими крышками, складные саперные лопатки. Нашли ром и сухое вино. И то и другое мгновенно выпили, заедая подтаявшей копченой колбасой и галетным печеньем.

Елхов людям не мешал, они сделали почти невозможное. Сам он уже прикидывал, что делать дальше, осматривал захваченное оружие. Его качество и хорошее состояние наводили на невеселые мысли о техническом превосходстве врага. К пулемету прилагались два затвора и запасной ствол. Вместе с принадлежностями для чистки они хранились в жестяном футляре.

Немецкие каски были гораздо толще наших, более добротные. В дальнем углу траншеи аккуратной кучкой лежал шанцевый инструмент: ломы, кирки, штыковые и совковые лопаты. Все это отбиралось у местного населения, но немцы не ленились чинить и возить инструменты с собой. Без него было бы невозможно вырыть траншеи в каменно-твердой глинистой почве.

Обнаружили большой запас винтовочных патронов и гранат с длинными рукоятками. Капитан взял одну из ящика, примерился и швырнул ее. Бросок получился удачным, граната летела сверху вниз метров пятьдесят, стукнулась о землю и покатилась по склону. Рукоятка была удобной для дальнего броска, а взрыватель простой и надежный.

Бойцы третьего взвода торопились собрать трофеи до прихода остальной роты. Стаскивали с ног убитых немцев сапоги, примеряли по размеру, менялись. С сожалением нюхали опустевшие бутылки из-под рома и вина, жаль, что мало. Легкие сигареты казались после махорки неощутимыми, но курили их с удовольствием, щелкая без нужды зажигалками.

– Ходырев, возьми пулемет, отвечаешь головой, – приказал бывший комбат Елхов. – Запасные затворы и ствол не забудь. Помощника подбери…

– Есть, товарищ капитан.

– Мне еще звание не вернули.

Тем временем вершина холма заполнилась бойцами и командирами. Особисту Стрижаку вручили трофейный «парабеллум» с кобурой, он остался доволен и несколько раз выстрелил, проверяя точность боя.

– Отдача сильная, – заметил Стрижак.

– И калибр не малый, – согласился Елхов.

– Крепко ты ударил. Откровенно говоря, не ожидал.

– Я тоже, – широко улыбался довольный комбат.

Политработнику из штаба дивизии подарили бумажник и зажигалку. Он был не против заиметь трофейный пистолет, но их расхватали. Политработник кисло поморщился, слыша, как хвалят немецкий пулемет, а Ходырев умело меняет ствол и вставляет металлическую ленту.

– Неплохо действовали, товарищи, – сказал он.

Вместо ответа ему показали на склон, где лежали сотни полторы погибших бойцов. Между ними ходили санитары, выполнявшие сейчас роль похоронной команды. Иногда находили раненого, лежавшего без сознания, и после короткого спора, кому нести, грузили на носилки.

– Товарищ комиссар, – спросил Иван Межуев, – как насчет снятия судимости? Заслужили ведь.

Политработник, не зная толком, как будут снимать судимость, ответил уклончиво. Он пытался организовать небольшой митинг. Такие мероприятия непосредственно на поле боя ценились у начальства высоко, но собрать удалось немногих. Бойцы разбрелись по траншее, некоторые заснули после пережитого напряжения и выпитого рома. Иван Межуев слушал комиссара внимательно, но глаза смотрели в никуда. Руки теребили ремень винтовки, штык был испачкан засохшей кровью.

– О чем мысли, товарищ? – спросил политработник.

Бывший колхозник встрепенулся и сказал, что думал:

– Ох, и страшно было. Я ведь немца насмерть заколол.

– Это война, – сказал комиссар. – Врага надо убивать.

Он хотел произнести и другие нужные слова. О том, что родина требует мужества, надо сражаться, не щадя себя, но в это время тягуче заныла очередная мина, и комиссар невольно присел.

Он спокойно пришел сюда по склону, усеянному мертвыми и умиравшими людьми. Некоторые из них стонали, другие лежали молча, равнодушные ко всему. Их жизни в глазах политработника довольно высокого ранга мало чего стоили. Он не мог представить себя лежащим на голом склоне под лучами теплого осеннего солнца. Его жизнь не могла прерваться просто так, в бесполезном бою. Комиссар был выше этого, он вершил идеи на уровне тысяч людей. Его послали контролировать действия нового подразделения. Свою задачу он выполнил, можно возвращаться. Не хватало еще погибнуть от случайной мины.

– Не бойтесь, товарищ комиссар, – ляпнул смуглый штрафник с трофейным пулеметом. – Фрицы на предельной дальности бьют, с трех километров. Сами гляньте, никакой прицельности.

Он простодушно показал рукой в сторону очередного разрыва. Мины падали неточно, то с недолетом, то уходили в сторону.

– Я не боюсь, – ответил политработник, отряхивая землю. – По местам, товарищи. Воронков, проводи меня. Иван Андреевич, вы идете?

Последние слова были обращены к особисту Стрижаку.

– Пока останусь, – ответил тот. – А вы поспешите. И лучше сделайте крюк, напрямую идти нельзя, под мину угодите.

– Разберусь, – с достоинством ответил комиссар.

Но к совету прислушался. Сделал без особой нужды огромный крюк в сопровождении Воронкова. Тот вернулся часа через полтора, усталый, но довольный. Теперь в политотделе знают, как тяжело приходится политрукам. На обратном пути Воронков сосчитал тела убитых немцев, их оказалось четырнадцать, в том числе офицер. Вернувшись, похвалил Елхова за умело проведенный бой. При этом поглядел на отличные швейцарские часы, доставшиеся комбату от мертвого немецкого офицера.

– Целый взвод уничтожили, – сказал Воронков.

– Взвод – это сорок солдат, в крайнем случае, тридцать. А здесь всего отделение.

– Тоже неплохо.

Старший политрук чувствовал себя обойденным. Черт с ними, трофеями, хотя долговязый штрафник мог отдать ему швейцарский хронометр. Мог, но не захотел. А ведь Воронкову предстоит подписывать представление на снятие судимости и возвращение офицерского звания. А если политрук роты сочтет, что оснований для этого нет? Бывший капитан неплохо сработал, но кровью вину не искупил. Значит, не время ему выделываться и строить из себя командира.

Тем временем проницательный особист Стрижак поманил пальцем Надыма и весело предложил:

– Чего прячешься? Выкладывай трофеи. Хотел мне их отдать, да постеснялся, так, что ли?

– Хотел, – согласился уголовник и с натяжкой усмехнулся. – Желаю внести в фонд обороны.

С этими словами выгреб из карманов пачку разлохмаченных немецких марок и советских червонцев, массивный золотой перстень и колечко попроще. Деньги особист спрятал в полевую сумку, а перстень с монограммой на печатке внимательно рассмотрел.

– Ценная штука, можно пулемет купить. Выходит, ты, штрафной боец, пулемет у Красной армии украл?

Лицо Стрижака, загорелое, с ранними склеротическими жилками у глаз, налилось багровым. Внешнее добродушие уступило место жестокой властности. Он с полминуты раздумывал, как поступить дальше, и никто не посмел прервать молчание. Застыл уголовник Надым, догадываясь, что жизнь висит на волоске, убрал всегдашнюю улыбку Воронков, а командир роты Митрохин отвел глаза. Лишь упоенный победой Елхов, чувствуя себя прежним комбатом, продолжал смело смотреть в глаза Стрижаку.

Особист в майорской форме (он имел какое-то специальное звание) обрушил свой гнев на Елхова:

– Сборище мародеров! Вам доверили оружие, а вы занимаетесь грабежом. Присвоили золотые часы, а ваши подчиненные не побрезговали перстнем. К чему мы придем?

Степан Матвеевич Елхов еще не понял, в какую историю влип. Брезгливо фыркая, снял часы и протянул майору.