Дети войны. Том 2

Это было в начале прошлого века.

Родители мамы – моя бабушка Шейва и дедушка Берко (дома его звали Бейрл) – жили в небольшом одноэтажном доме. Дедушка занимался торговлей, семья по тем временам была среднего достатка.

Детей было четверо: три дочери – Ревекка, Фрима и Сима, а также сын Вольф. Дома его звали Воля, Володя. Он был единственным из детей, который получил высшее образование.

Мама часто рассказывала о родительском доме, где были книги, рассказы старших, шутки. В семье чувствовалась атмосфера честности, порядочности и доброжелательности.

В 1928 году моя мама вышла замуж и переехала в другой город.

Мы бывали в Бельцах, но мне запомнилась поездка в 1940 году.

Мой отец поехал туда на семинар адвокатов и взял меня с собой, чтобы повидаться с родственниками – бабушкой, дедушкой, дядей Володей, который работал врачом и слыл в городе хорошим специалистом, и с его женой, тетей Феней.

Их сын Муся был почти моим ровесником, и мы быстро нашли общий язык.

Уже прошло более 60-ти лет после трагической гибели моего двоюродного брата, а я все так же называю его Мусей.

По документам он Абрам, так я и заполнил здесь, в Израиле, лист памяти в институте «Яд ва-Шем». Дома же его называли Абрамуся, или просто Муся.

Мне было 8 лет, и я хорошо помню тот вечер сорокового года, когда мы приехали в Бельцы.

Лил сильный дождь, и чтобы добраться с вокзала до родных, мы наняли извозчика. Расправив сложенную гармошкой позади фаэтона крышу, возница надежно укрыл нас от дождя, а мягкие рессоры и обтянутые резиной колеса обеспечивали быструю езду.

Одноэтажные дома были едва заметны, улицы были слабо освещены, но дорогу «указывал» прикрепленный к облучку рядом с возницей фонарь со стеклом. Мокрая от дождя брусчатка отражала свет встречных пролеток.

На следующий день гости и вся семья собрались за обеденным столом. Не очень большая столовая, но большие окна пропускали много света. Из столовой наверх вела винтовая металлическая лестница. Обеденный стол был накрыт белой скатертью, красиво сервирован, стояли бутылки с питьем и оригинальными пробками в виде ярко раскрашенных гномиков.

Взрослые продолжали трапезу, а Муся стал знакомить меня со своими книгами, играми, показал мне свой велосипед, на котором любил кататься. Больше всего мне запомнилась скрипка, которая в его руках звучала особенно нежно. Это было интересно еще и потому, что я в то время только начинал учиться игре на скрипке.

Муся охотно рассказывал о себе, о своих учителях – известном в то время преподавателе музыки маэстро Бено Эккерлинге и учителе рисования Лазаре Дубиновском. Муся оказался интересным собеседником, много шутил, смеялся.

Мне запомнились родители Муси – тетя Феня и дядя Володя с его уверенным голосом и мягкой улыбкой, бабушка – спокойная с гладко зачесанными назад волосами.

Особенно запомнился дедушка, его лучистые глаза, красивая, почти белая борода, высокий рост, спокойная, уверенная речь.

Добрые отношения в семье дополняли облик делового в самом хорошем смысле этого слова человека, доброго и заботливого отца и дедушки.

Запомнил я его также в минуты молитв – в еврейском молитвенном облачении, в таллите и с тфиллин. Думаю, что он всегда помнил записанное в тфиллине изречение «да будут слова сии, которые я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем»…

Много лет спустя я понял, что усвоенные правовые и религиозно-этические положения иудаизма, а также личные качества дедушки – мудрость, доброта, честность, порядочность, культура взаимоотношений с близкими – это нечто глубоко осознанное, это воспитание, это – наши корни.

Все это передалось, конечно, и внуку. Но тогда еще никто из нас не мог подумать, что спустя три года двенадцатилетний мальчик Муся Пинкензон в час тяжелых испытаний соберет все эти качества в мощную энергию и перед казнью проявит себя героем.

Но вернемся к тем памятным дням сорокового.

Мой отец решил остаться в Бельцах еще на несколько дней.

В какой-то день мы решили заночевать у родственников – в семье Стопудис. Ночью я проснулся от страшного крика, что-то невероятное творилось в доме.

Из комнаты, в которой мы спали, нас не выпускали. Был предрассветный час. Кто-то приоткрыл ставни.

Сквозь предрассветную мглу я увидел пожилую женщину, которую с двух сторон под руки вели двое военных в форме НКВД. Тропинка от дома вела через сад к калитке. На улице у ворот стояла черного цвета «эмка», в которую втолкнули старую женщину.

На следующий день мы с отцом уехали из Бельц.

Вскоре началась война. Красная армия отступала, беженцы, в основном евреи, устремились вглубь страны, на восток.

Я невольно вспомнил нашу эвакуацию.

Небольшой город, расположенный на берегу Днестра, уже в первые дни войны замер и опустел. Не работала переправа.

Наступил июль. В ясный солнечный день мы вышли из города в южном направлении. Дорога поднималась в гору. На мгновение я оглянулся.

Внизу, в долине реки, я увидел панораму города, утопающие в зелени улицы города, старинную крепость на берегу, нашу школу у подножия горы. С ее склона мы, мальчики, любили спускаться зимой вниз на санях, невзирая на крутой серпантин.

Мы продолжали свой путь. Слева от нас протекал Днестр.

Вспомнилось, как мы приходили сюда в пору весеннего ледохода. Особенно было интересно наблюдать, как по реке спокойно плыли огромные льдины, но затем, достигнув узкой части русла, они теснились, сталкивались, образуя нагромождения и заторы.

А справа от нас открывалась панорама южного склона горы. Здесь она представлялась отвесным обрывом, гладкая и белоснежная поверхность которого сверкала отраженными лучами летнего солнца. Издали хорошо просматривался на белом фоне вход в пещеру. По преданию старожилов в ней когда-то жил монах-отшельник.

Царила тревожная тишина, мы ускорили шаг. Не успели покинуть окраины города, как вдруг лицо ощутило сильный жар от близкого пламени – мы словно вошли в огненный тоннель. По обе стороны от дороги, по которой мы следовали, горели два больших здания. Ускорив шаг, мы вышли из этой зоны.

Шли долго, пока не оказались в местечке Думбравены, где проживал мой дядя. Здесь он надеялся раздобыть лошадей и подводу, чтобы в дальнейшем продвигаться в сторону села

Косоуцы, где, по некоторым слухам, переправа через Днестр еще действовала.

Переночевали у дяди. Рано утром нас бомбила немецкая авиация. В основном, бомбили отступающие части Красной армии.

Как на ладони, видны были на склоне соседнего холма советские танки и разрывы падающих бомб. Перед бомбардировкой самолеты пикировали, слышен был пронзительный свист… Мы прятались в пшенице примыкавшего к деревне поля.

Покинув Думбравены, мы вышли на широкое шоссе и с облегчением вздохнули; но внезапно дорогу нам преградили несколько всадников, вооруженных вилами, косами и топорами – они пытались нас ограбить. Как потом мне рассказывал дядя, он сообщил тогда грабителям, что он оставил дом и имущество без присмотра. В предвкушении более крупной добычи всадники удалились.

А мы продолжили свой путь. Длинная вереница людей двигалась по дороге. Нехитрый скарб, узлы с вещами, небольшие чемоданы погрузили в единственную подводу, дети, как и взрослые, шли пешком, лишь на некоторое время их по очереди усаживали на подводу, чтобы они могли немного передохнуть. Палило жаркое июльское солнце, на бреющем полете пролетали немецкие самолеты и обстреливали колонну беженцев, тогда мы немедленно разбегались в разные стороны и прятались в поле пшеницы или подсолнуха, которые тянулись по обе стороны от дороги.

Колонна беженцев увеличивалась. Внезапно я увидел одинокого извозчика – тоже беженца. Он сидел на облучке. Красивая упряжь и кисточка красного цвета, вплетенная в гриву уставшей лошади, как-то не вписывались в общую картину. Фаэтон двигался медленно рядом с шагавшими людьми. На его заднем сидении сидели дети.

На следующий день, едва только забрезжил рассвет, мы вошли в молдавское село Косоуцы и спустились к реке.

Переправа через Днестр уже не работала, фронт был близок, вокруг царила тревожная тишина. Тысячи людей, измученных длинной дорогой и невыносимой жарой, сидели на своем скарбе, надеясь переправиться на противоположный берег. Мне на всю жизнь запомнилась черная полоса из сплошных черных зонтиков, тянувшаяся вдоль берега. Так люди спасались от беспощадной жары.

К полудню кто-то раздобыл старую лодку, наполовину заполненную водой. Мы забрались в нее, а маму долго не пропускали, так как лодка могла вот-вот перевернуться. Мы уже достигли половины реки, когда я заметил, что мы перестали приближаться к противоположному берегу. Лодка, словно замерла на месте.

Я оглянулся и обнаружил, что к нашей лодке была привязана лошадь, которая плыла вслед за нами и с трудом справлялась с быстрым течением реки. Веревка, с помощью которой она была привязана к лодке, периодически натягивалась, притормаживая движение или задавая ему другое направление.

Не успели мы добраться до украинского берега, как началась стрельба. Моя бабушка со стороны отца и мой двоюродный брат Бецалель остались на том берегу и погибли.

Семья Пинкензон, как мы узнали потом, пробивалась другими дорогами. Спустя много лет в Израиле бельчанин Абрам Пустыльник поведал мне следующее.