Исчисление времени

– Это верно, – согласился студент, – билета нет.

Капитану понравилось, что он честно признался, не стал врать.

– Хорошо, так и быть, – сказал капитан, – возьму тебя до Америки, будешь уголь лопатой кочегарам поближе к топкам подбрасывать.

Студент, хотя и происходил из купеческого сословия, но по молодости лет к любому труду имел привычку и так вместе с кочегарами доплыл до Америки.

В Америке ему пришлось туговато. Часто голодал, перебивался случайными заработками. Особенно угнетало его то, что русского слова нигде не услышишь. Выйдет он вечерком на улицу, кругом людей, что мошкары в летнюю пору поблизости пруда, и все американцы. Народ безразличный, такой тебе с утра «здравствуй» не скажет, только улыбается, скалится, зубы белые наружу, как у обезьяны, и до того противные, рожи все на один тупой чекан, что кажется так бы и засветил кулаком между глаз, но нельзя, не у себя дома, да и не в гостях. И такая от того тоска, хоть ты езжай назад в Питер, к самому Дзержинскому, чтобы он пустил тебе пулю в лоб из именного револьвера, который ему Ленин подарил за усердную работу и за поганую козлиную бородку.

И вот шел он с такими мыслями по улице в Нью-Йорке между высоченных небоскребов, а навстречу ему еврей. Прошел мимо, а потом повернулся, и следом за ним, и так бочком-бочком, вроде незаметно, то слева зайдет, то справа. Он остановился, мол, в чем дело. А еврей вдруг и говорит ему настоящим русским языком:

– Вы кто такой будете? И откуда? И как ваша фамилия?

Тот ему в ответ:

– Я безработный инженер, Из Петербурга, а фамилия моя Зворыкин[17 - Зворыкин. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора.].

– А я, – говорит еврей, – Абрам Лившиц из Киева.

Бросились они друг к другу, обнялись как два путника, встретившиеся в пустыне, и заплакали. И плакали горькими слезами так, что с трудом смогли успокоить друг друга.

Стали они с тех пор жить в Нью-Йорке вместе. Еврей дал Зворыкину денег и он сконструировал телевизор, а американцы стали по этому телевизору показывать такое, особенно по ночам, что постеснялись бы и Коллонтай с Арманд, хотя уж этих-то дамочек привести в стыдливое чувство мало кому удавалось.

XVIII. Коварная экономка и потайная комната

Но читателю, конечно же, интересно знать, что сталось с бриллиантами Кшесинской, поэтому прежде чем вернуться к Сталину и к рассказу о том, почему Владимир Иванович Волков, мой дедушка, не огораживал участок земли, на котором сажал картошку и сеял немного ржи и клевера, нужно закончить рассказ о приключениях этой замечательной женщины, единственной в свое время прима-балерины императорских театров.

Когда она сбежала, Ленин и Троцкий обыскали весь дом, но бриллиантов не нашли. Начали спрашивать прислугу, те отвечают, мол, ничего не знаем. Поэтому кухарку и поломойку расстреляли, тем более, что и кухарка и поломойка были грубы и неучтивы, а по вечерам к ним приходили матросы и сильно шумели, а когда Ленин и Троцкий запретили пускать матросов, женщины стали бурно выражать недовольство. Вот горничная оказалась поскромнее, она и говорит Ленину и Троцкому:

– Пожалуйста, не расстреливайте меня. Я матросами не увлекаюсь, мне с ними совсем даже не интересно. Где бриллианты я не знаю, но могу сказать, кому это известно.

– И кому же? – спросили Ленин и Троцкий в один голос – они очень хотели узнать, где спрятаны бриллианты, так как догадывались, что бриллиантов у Кшесинской не один-два, а много, и все они дорогие.

– Нашей экономке, она женщина хитрая и пронырливая, везде сует свой нос и к барыне давно втерлась в доверие, – объяснила горничная, ее и не стали расстреливать.

Экономка же на момент всех этих событий отсутствовала, потому что времена уже наступали голодные и она ездила закупать продукты в дальние села, куда еще не дошли слухи о том, что творится в Петрограде, и где еще удавалось найти и хлеб, и даже баранину, и квашеную капусту, и соленые огурцы по сходной цене. Сразу по возвращении, узнав о бегстве Кшесинской, экономка явилась к Ленину и Троцкому и призналась:

– Я знаю, где Кшесинская прячет свои бриллианты, и расскажу вам, потому что ненавижу эту плясунью лютой ненавистью.

– За что же вы ее ненавидите? – поинтересовался Троцкий, он часто не умел сдерживать своего глупого любопытства, через что имел много неприятностей.

– Я вдова артиллерийского поручика. Мой муж погиб на фронте. Оба мы пусть не столбовые, а все-таки законные русские дворяне, а не какие-нибудь поляки, и свои дворянские грамоты не подделывали. А Кшесинская рассказывает басню, что она не Кшесинская, а происходит из рода польских графов Красинских. Мол, ее предка в отроческом возрасте хотел погубить дядя, чтобы завладеть наследством. Француз-гувернер спас ребенка и вывез его во Францию, но по дороге потерял шкатулку с документами, и поэтому уже во Франции ему изменили фамилию Красинский на Кшесинский. А когда дядя умер, то в имении случился пожар и все документы, мол, сгорели. Вот по этим-то утерянным и по сгоревшим документам она и является графиней. Все это такая нелепая, шитая белыми нитками выдумка, что даже великие князья, любовники Кшесинской не осмелились восстановить для нее графский титул. Всем хорошо известно, что ее матушка танцевала на канате в бродячем цирке, имела тринадцать детей от разных мужей, а папенька – тоже танцор, служил лакеем у одного итальянского шулера и учителя танцев и, подглядывая в окошко танцевального зала, выучил все балетные «па», потому-то его и взяли на сцену. Его и танцовщиком-то не назовешь, его и держали-то как мазуриста. Вот такая у нее родословная. Мне пришлось пойти в услужение к этой проходимке, а пока она дрыгала перед публикой голыми ногами, моего мужа убило снарядом, а она не постеснялась заявить газетным репортерам, что генералов в России много, а балерин императорского театра всего шесть, а прима-балерина Кшесинская – одна. По вечерам она со своими приятелями играла в карты и с каждой ставки откладывала мне часть денег – я взяла эту подачку только потому, что поклялась мстить ей до гробовой доски.

– От вашего отношения к полякам отдает великорусским шовинизмом, безобразнее которого нет ничего на свете, а что касается… – начал Троцкий, но Ленин перебил его:

– Помолчи, Беня.

Возбуждаясь в предчувствии близкой добычи, Ленин всегда путал имя Троцкого – Лев с его настоящей фамилией – Бронштейн и называл его Беней, хотя на самом деле так звали известного одесского налетчика, что позже подтвердил и знаменитый впоследствии Исак Бабель[18 - Бабель. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора.], грабивший вместе с этим Беней мелких лавочников и торговок с Привоза. А поэт Есенин[19 - Есенин. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора.], водивший дружбу с Троцким, чтобы не впадать в такую путаницу, за глаза называл его просто Лейбой, а не Львом, потому что маленький, злобный, в кожаной куртке, вечно размахивающий револьвером Троцкий совсем не был похож на царя животных, большого гривастого льва, даже если бы этому льву нацепить на морду пенсне.

– Вечно влезешь со своими ненужными, второстепенными мелочами, не умея увидеть главного, не соображая, где основное звено, ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь, – раздраженно продолжил Ленин и уже по-деловому, точно, кратко и гениально прищурив глаза, спросил экономку. – Где бриллианты?

– В потайной комнате, – ответила экономка.

– В доме есть потайная комната? Где же она? – подпрыгнули на месте Ленин и Троцкий, и глаза их загорелись огнем неподдельной безумной страсти.

– В малом гостевом зале, за камином, – поджав губы, сказала экономка, невольно смущенная ленинским напором.

– Как вы об этом узнали? – вмешался Троцкий, опять не имея сил сдержать своего любопытства, обычно праздного, бесцельного и ни к чему не ведущего.

– Кшесинская никому, кроме меня, не доверяла связку ключей от комнат. Да и мне давала их ненадолго и очень неохотно. Она объяснила, от какой двери каждый ключ, а один маленький ключик трогать запретила. Я спросила, от какой комнаты этот ключик, и Кшесинская, путаясь и смущаясь, сказала, что, мол, этот ключик просто так, он ни от какой двери и дорог ей как память о счастливых мгновениях ее молодости. По ее смущению я сразу догадалась, что она нагло врет. Если бы этот ключик был связан со счастливыми мгновениями ее молодости, то она хранила бы его в шкатулке, как это делают порядочные женщины. И я стала следить за ней, а с ключика при первой же возможности сделала слепок.

– Хватит рассказывать эти сказки, – Ленин не мог, в отличие от Троцкого, слушавшего с раскрытым ртом, спокойно усидеть на месте. – Слепок у вас с собой?

– Да, я никогда не расстаюсь с ним.

– Ведите нас к этому камину! – с пафосом воскликнул Ленин и чуть было не выбросил вперед руку, как это он делал во время выступлений в минуту душевного подъема, доходившего иногда до ничем не обузданного восторга.

Экономка привела Ленина и Троцкого в малый гостевой зал. У глухой стены располагался огромный камин, облицованный черным мрамором, с высокой чугунной решеткой и какими-то бронзовыми фигурами в глубине за очагом.

– Где же дверь, которую открывает этот ваш маленький ключик? – нетерпеливо спросил Ленин.

– Никакой двери нет. Все дело в камине, – ответила экономка.

– Ну так рассказывайте, не тяните кота за хвост! – заторопил Ленин и заходил взад-вперед у камина, то и дело засовывая большие пальцы обеих рук под мышки, так он делал потому, что всеми силами души своей ненавидел русскую баню, да и обычную ванну принимал очень редко, потому что всегда был занят мыслями о чем угодно, но только не о «пошлой помывке».

– Я как-то сразу приметила, что в этом камине никогда не зажигают огонь. А потом случайно подслушала разговор кухарки с горничной и поняла, что разводить огонь в этом камине строго-настрого запретила сама хозяйка дома. Тогда я нарочно принесла дров и сделала вид, будто хочу разжечь огонь в этом камине. Кшесинская кинулась ко мне как тигрица и стала орать, что в этом камине нельзя жечь огонь. Я сделала удивленное лицо и спросила: почему? Ведь здесь довольно холодно. Она с трудом взяла себя в руки и объяснила: «Разве вы не видите, в камине за очагом две бронзовые статуэтки амуров с луками, они отлиты в Париже по формам самого великого Огюста Родена и стоят невообразимо дорого. Если в камине разжечь огонь, он повредит бесценные шедевры. Этот камин декоративный и служит только для украшения интерьера. А если здесь холодно, то можно пойти в любую другую комнату, где тепло. А кроме того хочу заметить, что растапливать камины в доме не входит в ваши обязанности, этим занимаются кухарка и горничная». Я, конечно же, не поверила ни одному ее лживому слову, но промолчала и сделала вид, что мне нет никакого дела до этого камина и что я не обратила внимания на то, что она ставит меня в один ряд с кухаркой и горничной, – продолжила рассказ экономка, – но сама стала еще внимательнее следить за Кшесинской. И вот однажды она вернулась с банкета, где ее с головы до ног обсыпали бриллиантами. В руках она несла два узелка из ресторанных салфеток, в этих узелках были бриллианты. Все в доме спали. Но я не смыкала глаз, я притаилась вон там, в уголочке за столиком. Кшесинская вошла со свечой, чтобы не зажигать электричество и никого не разбудить. Свечу она поставила на выступ каминной решетки и забралась, к моему удивлению, внутрь камина, несколько раз покрутила голову левого амура, чтобы взвести скрытую пружину, а потом повернула на пол-оборота ближнее крыло правого амура. Раздался какой-то скрип и скрежет. Сначала я даже ничего не увидела, но потом заметила, что камин сдвинулся в сторону, совсем немного, меньше, чем на пол-аршина.

– А сколько это будет в метрической системе? – не утерпел и снова влез с неуместным вопросом Троцкий.

– Не знаю, – простодушно призналась экономка, – в старых мерах все удобнее.

– А между прочим, будущее именно за метрической системой, – как-то мечтательно и назидательно заметил Троцкий и добавил: – хотите, я научу вас, как легко и не затрудняясь переводить старые меры в новые?

В душе он был отъявленным тайным масоном и всегда и везде невольно, сам подчас того не желая, старался насаждать любые масонские нововведения.

– Вот послал Бог дурака в товарищи, – грубо одернул Троцкого Ленин, который к масонам относился весьма прохладно, потому что они не состояли в партии РСДРП, так как не могли понять абревиатуру этих пяти букв. – Дальше, дальше, дальше!

– Справа, между камином и стеной, образовалась щель… В пол аршина, – нерешительно оглянулась на Троцкого экономка, но тот, обидевшись на Ленина, молчал, хотя и делал вид, что считает в уме, переводя аршины в сантиметры (получалось ровно 35,56 сантиметра), и экономка продолжила: – Кшесинская захватила оба узелка и протиснулась в эту щель. Щель тут же ярко осветилась – это она включила в потайной комнате электричество. Спустя минут десять свет погас, Кшесинская вернулась без узелков. Опять залезла в камин, привела крыло амура в первоначальное положение, и камин со скрипом подвинулся и скрыл проход в тайную комнату, в ней эта мерзавка и прячет бриллианты.

Не дожидаясь окончания рассказа, Ленин решительно подошел к камину, перегнулся через чугунную решетку и почти дотянулся до левого амура, но туловище перевесило, он не удержался и упал внутрь камина, а ноги остались снаружи и он повис на решетке, а так как в камине было тесно и неудобно и не получалось помочь себе руками, чтобы выбраться наружу, Ленин начал энергично дергать ногами, словно подавая Троцкому сигналы о помощи.

Троцкий, не раздумывая ни мгновения, подбежал к Ленину и, бесцеремонно схватив его за ноги, без особого труда вытащил своего подельника-сотоварища из камина, но когда тот поднялся, не удержался и рассмеялся своим противным хихикающим смехом, напоминающим звуки, которые издает обиженный шакал.

– Что здесь смешного? – с укоризной спросил Ленин, поскольку в камине никогда не разводили огонь, он совершенно не испачкался ни в золу, ни в сажу.

– Ничего, – продолжал хихикать Троцкий, – просто, увидев вас в этом положении, я вспомнил, что согласно легенде, точно в такой позиции умер великий русский скабрезный поэт Барков, только без штанов, то есть штаны были, но он их приспустил, чтобы приклеить себе на…

Ленин смерил Троцкого уничижительным взглядом и уже не торопясь, поистине с немецкой аккуратностью перелез через каминную решетку, покрутил голову одного амура, повернул на девяносто градусов крыло другого, и камин, как и следовало, отодвинулся в сторону, приоткрыв узкую щель с правой стороны.