Духовная грамота отшельника Иорадиона

Развязка наступила быстро и без какой-либо интриги. Медбрат сделал умелый выпад и хуком справа уложил гражданина вместе с его рыбой на асфальт прямо у паперти.

Однако откуда у идиота стерлядь? – удивился поп, выбрался на крыльцо.

Санитар нервно дергал за воротник обмякшее тело, грязно и выразительно ругался.

– Утихомирь, брат, гордыню! – крикнул он медбрату, не отрывая глаз от рыбьей тушки.

– Он мне этой шершавой тварью рожу поцарапал!

– А нечего свою рожу под что ни попадя подставлять, – заметил проходивший мимо псих..

Санитар подобрал с земли камень, запустил в душевнобольного. В этот момент очнулся находившийся в нокдауне мужчина, подхватил свою стерлядь и со всего размаху вновь хлобыстнул ею медбрата по физиономии. От мощного и неожиданного удара, санитар отлетел к стенам храма, опустился на пятую точку, завертел во все стороны изумленными глазами.

Конечно, Валя Брусловский. А это был именно он, не остановился бы на достигнутом и завершил битву еще одним ударом, но ему помешал отец Лаврентий6

– Ни к чему стерлядь зря мучить, – назидательно сказал батюшка. – Жирнее не станет.

– Бестера, – недовольно обернулся на голос егерь, но, увидев перед собой попа, просиял:

– Ваше сиятельство, отец Лаврентий!

– Я, – коротко согласился поп. – Величай меня лучше вашим преподобием, сын мой.

– Хорошо, ваше преподобие. Я к вам по делу. Вот рыбку прихватил, еще кой чего, да этот кровосос ко мне привязался.

Санитар снимал с лица ошметки копченой рыбы, озадаченно пробовал ее на вкус.

– По делу говоришь, да еще с рыбкой? – иерей поддел носком ботинка горлышко разбитой поллитровки. – Почему бы не обсудить дело с хорошим человеком? Бери-ка этого Авиценну, сейчас мы ему первую медицинскую помощь оказывать будем.

В умиротворяющей домашней прохладе, батюшка умыл санитара колодезной водой, дал полстакана водки, усадил в углу за печью. Налил себе и Валентину.

– За вселенную и ее повелителя!

Батюшка залпом опорожнил колпачок от авиабомбы, разломал руками многострадального бестера. Отщепил от толстой шкуры сочное розовое мясо, принялся старательно запихивать себе рот. Черные, с фиолетовым отливом усы и борода подернулись жиром.

С положенной для священника растительностью на лице у отца Лаврентия были ужасные проблемы. Не принимала она, несмотря на все ухищрения, божеского вида. Редкие волосья, местами рыжие, местами белые или черные, торчали в разные стороны, как бог на душу положит. Чего только не пробовал батюшка. И средство для ращения волос и краску. Все одно, выходила не борода а, черт знает что. А однажды, невнимательно прочитав этикетку, святой отец помазал лицо эфидратом. Утром его тщедушная бороденка вся оказалась на подушке и простыне. Пришлось посылать в город церковную служку Евгению за искусственной бородой. Да та, дура, купила в драматическом театре не рыжую бороду, подстать шевелюре на голове, а черную, с фиолетовым оттенком. Ну, а куда деваться?

Никто виду, разумеется, не подавал, но втихаря над батюшкой, конечно, посмеивались.

Отец Лаврентий освежил стаканы и со словами: «Иди, богомольный, юродивых ублажай», – выставил санитара за дверь.

– Какое же дело вас ко мне привело? – обратился к Брусловскому поп.

Валька собрался с мыслями, сказал:

– Родственник у меня богатый, ваше преподобие, объявился. Хочет на благо Ильинского монастыря денег пожертвовать.

– Монастыря? – вскинул брови захмелевший батюшка. – А где он тут монастырь-то? Умалишенные дибилы, прости господи, вместо послушников под святыми стенами бродят. И я средь них, как Азазель, как падший ангел обретаюсь.

– Шурин сестры, вернее, двоюродная сестра деверя….А, не важно, короче, родственник, желает по этому делу с вами лично переговорить, – запутался в семейных связях Валька.

– Отчего же теперь родственник твой не прибыл, тебя горемычного послал?

– Служба задержала.

– Слу-ужба, – протянул батюшка, – как собачья дружба. Сколько не корми пса, все одно покусает.

Пили долго и много. Когда батюшку пришел звать в церковь дьяк Филипп, иерей ухватил его за рясу. Навис над коршуном, стал увещевать:

– Мы русские люди даже в сатанинских заблуждениях святы, а потому богоугодны и вечны. Мы святы тем, что добры к другим и несправедливы к самим себе.

Перепугавшийся дьячок выбежал из дома и на вратах церкви повесил привычную всем табличку: «Сегодня службы не будет».

Под вечер, когда уже стала заканчиваться водка, иерей нагнулся к Валькиному уху, попытался за него укусить:

– Чего твоему родственнику от меня надобно, ну?

– Хочет дать денег.

– Даже в церкви никто так просто с копейкой не расстается. все норовят у бога что-нибудь выклянчить.

Поп больно сжал егерю уши.

– Пронюхал что-то твой родственник, не иначе, клад искать надумал.

– Заряйку, – честно признался Валька. – Отпусти!

– Вот оно что, заряйку! А ну-ка, братец, давай выкладывай все на чистоту. Для чего вам эта заряйка понадобилась и что она вообще такое есть.

ОБИ-21

Снилась Озналену Петровичу Глянцеву жирная помойная муха с мордой полковника Пилюгина. Насекомое противно жужжало, извивалось, пыталось присосаться длинным, как у слона хоботом к его лбу. Глянцев отмахивался от мухи, кричал, но не мог почему-то пошевелить руками, чтобы схватить и превратить в месиво эту мерзкую тварь. Наконец муха села на потолок, начала умываться кривыми, черными лапами.

– Скажите, Царевич, почему за вашу фамилию, большевики не расстреляли вас еще в восемнадцатом году? – спросила муха.

– Еще раз повторяю – моя фамилия не Царевич, а Цагевич. Что же до расстрела, видно очередь до меня не дошла. Вы же знаете, у большевиков тогда было очень много дел, – ответил кто-то мухе.

– Да, не повезло вам, – вздохнуло двукрылое насекомое, не переставая умываться.

– Это почему же?

– А потому, что сидели бы теперь в райском саду и кушали кошерный супчик.

– Если не разбираетесь в иудейских традициях, лучше не говорите ничего, Бониффатий Апраксович. К тому же в бога и в загробные чудеса я не верю.

Муха, которую назвали столь странным именем, заинтересовалась:

– В кого же вы верите, в партию?