Снежная рапсодия. Особая операция контрразведки Добровольческой армии ВСЮР

– Ну, давайте, вперед, – капитан подтолкнул Вербера, который встав на ноги, чуть не упал. Солдаты его подхватили, поволокли к импровизированной виселице.

Солнце показалось за церковью, добавило золота на облезлый, но все еще позолоченный крест купола. К месту «казни» подтягивались старухи и дети. Унтер затащил Вербера табуретку.

Антон Петрович облизал сухие, в кровавых трещинах губы. Вдруг заговорил громко, ясно:

– Поглядите, люди, на этих зверей в образе человеческом. Убийцы, палачи, негодяи! И они хотят установить в России свои порядки. Но я их не осуждаю. Как говорил Сократ, зло – это незнание добра. Никто не делает зла по своей воле, только по незнанию светлого и разумного. Не ведают они что творят! Господи, прости их!

Вербер поклонился людям, как Пугачев перед казнью. Продолжил:

– Мы, большевики, знаем, что такое добро и как нести его людям. Добродетель – это знание, марксистское знание. За это и умираем. Дочь моя, верю, ты узнаешь счастье на этой многострадальной земле! Да здравствует пролетарская революция, ее вождь и учитель товарищ Троцкий!

Подоленцев, стоявший на углу бывшего жандармского отделения, поморщился:

– Вроде бы ничего, но с Сократом перебор. Как вы считаете, Мария Антоновна? По-моему, слишком вычурно, театрально. И жид Бронштейн здесь как-то не очень уместен. Лучше бы про Ленина сказал. Ладно, и так сойдет.

Он махнул рукой унтеру. Тот понимающе кивнул, с размаху ударил подполковника под дых. Вербер обмяк у него на локтях.

– Зачем опять «папу» бить? И так еле дышит, уймитесь, – Васнецова недобро взглянула на контрразведчика.

– Ваш выход, – сказал он.

Елена вздохнула, собралась. Вырвавшись из рук, якобы крепко державших ее солдат, побежала к виселице.

– Отец, я здесь! Изверги корниловские, что вы делаете, отпустите его, немедленно!

Она упала в пыль, поползла, простирая руки к «отцу».

Капитан вновь поморщился: «Возможно, шекспировские ведьмы у неё выходили лучше, но не факт». Поднял указательный палец. Ефрейтор подскочил к Васнецовой, начал её пинать. Она закричала так, что с деревьев сорвались вороны, бабы заохали, уткнулись в цветастые платки. Кто-то из детей испуганно бросился прочь, другие наоборот подошли ближе.

Теперь Подоленцев щелкнул пальцами. Ефрейтор оставил Елену-Марию, а унтер накинул на шею подполковника петлю, плюнул ему в лицо, обозвал «иудой», выбил табуретку из-под его ног.

Вербер задергался всем телом, засучил ногами, захрипел, изо рта начал вываливаться язык. Веревка не обрывалась. Васнецова обернулась на капитана – что происходит? Но тот стоял с каменным лицом.

Когда подполковник посинел, сук на котором он висел, затрещал и вместе с Вербером рухнул на землю. Все замерли. Елена подбежала к «отцу», обхватила его голову, с трудом ослабила петлю, оставившую на шее глубокую фиолетовую борозду. Похлопала по щекам. Казалось, всё кончено, но Вербер широко раскрыл рот, начал жадно глотать воздух, заморгал выкатившимися из орбит глазами.

Капитан неспешно подошел, подпихнул сапогом обломившуюся ветку.

– Ты что, пенек трухлявый, мне обещал? – он сунул под нос, застывшему в ужасе унтеру кулак. – Забыл свои обязанности? Сейчас велю тебя на соседнем суку вздернуть, поглядим, выдержит ли он тебя. Ладно, раз уж так… Хм, надо же.

Подоленцев медленным шагом приблизился к бабам. Те застыли с широко раскрытыми от ужаса глазами. Указал на Вербера;

– Этот большевик поносил нас, белых освободителей, тех, кто нещадно борется с жидо-марксизмом, кто хочет избавить Россию от нашествия дьявольских слуг, что отнимают у вас последнее. Мол, мы звери и нехристи. Даже древнегреческого философа сюда приплел, мерзавец. Но это неважно, важно то, что мы, корниловцы – честные и порядочные люди. По старой традиции, коль под приговоренным к смерти обрывается веревка, не выдерживает виселица, казнь отменяется. Это как раз тот случай. Красный бандит не будет повторно повешен и отправится в тюрьму. Дальнейшую его судьбу рассмотрит полевой суд. Всё! Пошли все по домам. Живо!

Бабы, подхватив юбки, заторопились прочь, толкая друг друга корзинами. Дети разлетелись воробьиной стайкой.

Капитан приказал Вербера и его «дочь» вести в острог. За углом лавки Васнецова освободилась от «объятий» солдат:

– Вы что же, капитан, и в самом деле собирались повесить Вербера, ветка подломилась случайно?

– Совершенно верно, – спокойно ответил тот. – А что от него толку? Никакой надежды на то, что он не признается во всем большевикам. Погубит и вас, и нас. Зато вы получили бы прекрасный козырь – любимого родича, красного командира на глазах у толпы зверски убили злодеи – корниловцы. Красота.

– Кутепов же говорил иное.

– Ну что, Кутепов? – развел руками капитан. – Контрразведка и разведка – дело деликатное, как я уже вам говорил. Не все должны знать тонкости, проводимых ею операций. Даже армейские генералы. Александр Павлович прекрасный воин, вот и пусть воюет. А наше дело тайное, скрытое от лишних глаз и ушей. Спросит результат-то генерал с меня, а не с себя. От нас, специальных служб, зависит исход войны не меньше, чем от военачальников. Взять хотя бы моего германского коллегу, руководителя контрразведки кайзера Вальтера Николаи, который летом 1917 года обеспечил тайную перевозку Ленина и прочих революционных экстремистов из Швейцарии в Россию через Германию. Он ведь не посвящал Вильгельма во все в тонкости той операции, только в общих чертах, а результат получился сногсшибательным. Россия вышла из войны, да еще отторгла от себя часть исконных территорий.

Вербер пошевелился, приподнял голову.

– Вы подлец, Подоленцев, – произнес он.

– Ну, уж сразу и подлец, – вздохнул капитан. – На всех не угодишь, Антон Петрович. Вы живы и радуйтесь. И вообще, я пошутил. Ветка была специально выбрана такая, чтоб подломилась. Верно ведь, унтер-офицер?

Тот вытянулся:

– Сам выбирал, ваше благородие. Не должна была.

– Пошел вон, кретин, рожу твою видеть не могу.

Унтер отдал честь, пошел прикурить к солдату у броневика.

Верберу отвесили еще пару легких тумаков, поволокли в острог. Подпоручик Саша собирался приложиться кулаком и к Елене, но капитан его остановил:

– Слишком хорошо, тоже плохо. Покалечите, кто уродину в штаб возьмет? «Снежная рапсодия», хм. Красиво.

Камера в бывшем жандармском отделении оказалась довольно просторной, с одним зарешеченным полуторадюймовыми железными прутьями окном, выходящим на площадь и двумя деревянными топчанами по обе стены. На одном из них имелся серо-черный, порванный в нескольких местах матрас. Рядом – охапка сена.

На ней устроился молодой человек лет двадцати пяти. Руки он держал в карманах широких военных галифе. На нем была широкая исподняя рубаха, с небольшими кровавыми подтеками на правом, засученном рукаве. Длинные, черные волосы, как у студента-народника, были перетянуты кожаной бечевкой. Такие же «ночные» глаза, родинка возле небольшого, слегка вздернутого носа, алые, тонкие губы. «Красив», – подумала Васнецова, которая ожидала увидеть пожилого, возможно, седого «комиссара» с иудейскими чертами лица. Капитан его внешность не описывал.

Солдаты бросили Вербера у одного из топчанов, ушли, громко хлопнув окованной, как в средневековых застенках, дверью. Елена попыталась его поднять, но обмякший подполковник оказался слишком тяжел. Она взглянула на «красавца», который уже спешил на помощь. Вместе перевалили Вербера на лежанку.

– Звери, – сказала вполне искренне Елена. – А изображают из себя порядочных людей, соблюдающих исконные традиции.

– Я всё видел, – сказал черноглазый, кивнув на окно. – К сожалению, теперь все звери: и белые, и зеленые, и красные. Человек вообще быстро превращается в дикое животное, потому как, по сути, им и является.

– Большевики тоже звери? – Васнецова взглянула на молодого мужчину, который с каждой секундой нравился ей внешне всё больше.

– А чем они лучше других? Но это вовсе не значит, что сама идеология большевизма, вернее, социал-демократии, полностью порочна. Лично я проникся марксизмом не так давно. Мне интересны работы Маркса о диалектическом материализме, о философии истории, где основной акцент делается на освобождении человека, о базисе и надстройке общества, политической экономии, в частности, прибавочной стоимости товара. Правда, там есть противоречие. Маркс не учитывает технический прогресс, подсчитывая затраты на производство товара. Но я в целом, подчеркиваю, в целом, только на данном этапе Гражданского противостояния, поддерживаю его постулат о классовой борьбе. Сначала мне были близки взгляды эсеров, потом анархистов. Одно время я даже был в отряде Нестора Махно.

– Вы? – удивилась Елена и вдруг расхохоталась. «Красавец» чем-то и напоминал батьку Махно, фото которого она видела в «Таганрогских ведомостях». Возможно, длинными волосами. Черты лица у комиссара были более аристократичными. «Да, этот гораздо приятнее».

– Ну да, а что, собственно, такого? Нестор Иванович не националист, не экстремист, его лозунг – «За Советы без большевиков». Имеет право на свои политические взгляды. По сути, человек, конечно, не меняется никогда, но свои взгляды он обязан трансформировать в течении всей жизни. Иначе это не человек, а каменный столб. Извините, что я так многословен. Знаете, несколько дней без человеческого общения.

– Ничего, мне даже интересно познакомиться…

– Ах, какая оплошность с моей стороны. Позвольте представиться – Аркадий Аристархович Зингер, комиссар 13-ой армии РККА, член Реввоенсовета Южного фронта. Для вас просто Аркадий.

На топчане зашевелился Вербер:

– Дайте хоть воды что ли, потом будете любезничать.