Комсомолец. Осназовец. Коммандос (сборник)

Комсомолец. Осназовец. Коммандос (сборник)
Владимир Геннадьевич Поселягин

Он бывший украинский офицер, убитый в начале Евромайдана в конце 2013 года бандой украинских фашистов-националистов. Он умер, но воскрес в другое время и в другом теле. Воскрес, чтобы отомстить националистам. Месть – вот, что его ведет. Горят поезда и аэродромы, падают скошенные пулей националисты и другие приспешники немцев – это Леший веселится на территории оккупированной Украины.

Владимир Поселягин

Комсомолец. Осназовец. Коммандос (сборник)

© Владимир Поселягин, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Комсомолец

– М-м-м… – замычал я от стреляющей боли в левой руке. Также горел огнем левый бок.

Кроме этих чувств, вдруг включились другие. Меня на чем-то везли, причем по неровному деревянному полу – был слышен перестук колесиков по доскам. Рядом кто-то успокаивающе бормотал. Сквозь веки мелькал свет от потолочных ламп. Было такое впечатление, что я в больнице и меня везут на каталке. Вот это уже казалось бредом. Вряд ли после того, как у тебя сгорела вся кожа на теле, а потом еще выстрелили из старого потертого пистолета в лицо, можно выжить. Бывали, конечно, такие случаи, не отрицаю, но со мной это вряд ли произошло. Меня, скорее всего, банально бы добили… да и добили.

Я приоткрыл глаза. Я лежал на правом боку, голый, прикрытый простыней. Сил не хватало, чтобы приподнять голову и осмотреться.

Сперва никак не удавалось сфокусировать взгляд, только и видел размытое покачивающееся светлое пятно рядом. Но вот, наконец, зрение вернулось в норму, и я неожиданно с удивительной четкостью разглядел конопатую девушку в медицинском белом халате. Она меня поразила выше всяких слов. Мало того что на ней были странные, я бы сказал, старинные халат с завязками и шапочка, так еще из-под халата выглядывал воротник формы цвета хаки. На нем виднелись петлицы с медицинскими эмблемами на зеленом фоне и по два треугольника.

«Сержант, – отметил я, мысли плавали, и никак не получалось сосредоточиться. – Реконструкторы? На майдане? Что за бред?»

В это время мы въехали в просторное и светлое помещение, где звучали мужские голоса. Девушка-сержант заметила, что я очнулся, и негромко сообщила неизвестному и невидимому мне врачу:

– Игорь Павлович, мальчик очнулся. Глаза открыл.

«Мальчик? Где мальчик? Я, что ли? Чушь какая. С моими тридцатью шестью мальчиком меня назвать сложно. Да и похож я сейчас, наверное, на обугленное полено… как там дочка? Может, есть шанс?» – вихрем пронеслись мысли в голове. Им не помешала даже сильная слабость от кровопотери и обезвоживания. Мне было знакомо это состояние, и я догадывался о характере травм. Все-таки есть огнестрел, не показалось в болевом шоке.

– Очнулся? Это хорошо. Петрович, что там с его отцом?! – крикнул неизвестный.

Кому, я не видел, так как смотрел на девушку, на светлые стены и на старинные медицинские шкафчики. Пахло больницей. Больше всего меня озадачил плакат на стене, военно-медицинской тематики и с датой в углу – 1940 год.

«Конструкторы долбаные, до мелочей все повторяют», – мелькнула мысль и пропала.

– Остывает, – на грани слышимости все-таки расслышал я. – Со стола снимаем.

– Вот это плохо, – сказал неизвестный и тут же скомандовал: – Давайте парня на стол, будем оперировать. Готовьте инструменты.

Когда меня приподняли в несколько рук, бок пронзила резкая боль, и, застонав, я потерял сознание.

* * *

Приподнявшись, я встал с кровати и, сунув босые ноги в тапочки, пошаркал к окну. Бок уже так не тянул, и недавно сняли гипс с руки, так что я по привычке сунул ее в косынку. Ходить я мог уже две недели как, чем активно пользовался, для зарядки обходя утром и вечером весь госпиталь. Удобно, хоть туалет сам посещаю. Не то чтобы я стеснялся, просто сам привык все делать. Я раньше бирюком был, только будущая жена и смогла меня растормошить и впоследствии показала, что такое это семейное счастье. Эх, Наташа-Наташа, надеюсь, в раю с дочкой и сыном тебе хорошо.

Присев на подоконник, я со второго этажа посмотрел на двор госпиталя, где с полуторки разгружали медикаменты двое солдат. Или как их тут называли – красноармейцев. Недавно закончилась пурга, и пожилой санитар сгребал большой лопатой снег в кучки, приготавливая их к вывозу. Вывозили снег на санях куда-то за окраину города.

В этом мире я находился вот уже чуть больше месяца. Да, для меня было шоком, что я оказался в чужом теле в чужом мире. Если разбираться, то получалось вот что.

Я погиб в том мире – возможно, в будущем, и это мое прошлое – и очнулся тут, в теле пятнадцатилетнего парнишки, в декабре тысяча девятьсот сорокового года.

Как все начиналось? М-да, в двух словах и не расскажешь.

Ну, начнем с нашей «незалежной Украины», чтобы она в гражданской войне сгорела. Так, это я с темы съехал. Мне было тринадцать лет, когда Союз рухнул, жили мы во Львове, там и продолжили жить. Потом было становление молодого государства, срочная служба, офицерское училище и служба в небольшой части, подчиняющейся СБУ. Наша часть занималась поиском и отловом диверсантов противника, но так как с этими диверсантами все было не так хорошо – ну мало их у нас было! – мы работали и по другим силовым акциям. Включая захват и отлов бежавших из мест заключения зеков. Короче, не пойми что за часть, как и все у нас в стране. К тридцати шести годам я был капитаном, заместителем командира части. Давно бы дали майора, но я особо не проявлял патриотических чувств, будучи честным служакой. Ровно я к этой стране относился, мозгов хватало разбираться в хитросплетениях той мути, что сыпалась на нас с экранов телевизоров. К тому же еще и женат был на россиянке, с которой познакомился в Крыму на отдыхе.

Я западенец, как бы меня назвали русские, и чистокровный украинец. Что есть, то есть. Мой дед по отцу прошел всю войну, закончил ее в Вене ротным старшиной, был награжден двумя орденами и четырьмя медалями. А вот дед по матери был самым настоящим бандеровцем. Вступил в УНО в сорок третьем, когда ему исполнилось семнадцать, и так развлекался со старшими товарищами дивизии «Галичина», что Советы его, найдя в сорок шестом, осудили на два десятка лет. Вернулся он из советских лагерей сломленным и тихо угас еще до моего рождения. Так что родственники со стороны матери у меня были еще те.

О чем это я? Ах да. Началось все с волнений, этого проклятого майдана тринадцатого – четырнадцатого годов. Вроде все начиналось нормально, мирные митинги и заявления, а потом все как-то повернулось. Появились эти ублюдки из «Правого сектора». Наша часть, что располагалась на окраине Киева, находилась в полной боевой готовности, но приказа усилить парней из «Беркута» и из внутренних войск так и не поступало. Две роты личного состава, специально подготовленных к подобным мероприятиям, было бы неплохо кинуть в помощь, но приказа все не было и не было. Командир части, полковник Бульбаш, ушел на больничный, сняв с себя всю ответственность. Часть находилась на мне.

Я сразу отдал приказ на усиление постов, а также в случае штурма «правосеками» делать сперва предупредительный в воздух, потом по конечностям. Слухи о захватах армейских складов с оружием уже гуляли в новостях. Тогда я еще был цивилизованным и испорченным демократией. Идиотом был, сейчас я это понимал со всей ясностью.

Приказ не был странен – начались непонятные звонки с угрозами мне домой и на сотовый телефон. Это настораживало, вот и отдал этот приказ, а не самоустранился, как многие наши командиры. Уже несколько частей подверглись нападению, и как я уже говорил, оружие стало ходить среди боевиков майдана.

Думаю, меня слил старший лейтенант Михайлец – видимо, он имел прямые контакты с боевиками и собирался сдать нашу часть и влиться в их ряды. Он не раз делал заявления в поддержку «правосеков» и их хозяев.

Я имел немалый авторитет среди бойцов, поэтому предполагаю, боевики решили нейтрализовать меня… Твари.

На выходе из парадной я буквально столкнулся с десятком молодчиков. Раздался крик:

– Бей в кость!

На меня посыпались удары. Однако я успел оттолкнуть ближайших и заскочить в подъезд, рвя на боку кобуру с пистолетом. С недавних пор все офицеры нашей части носили табельное оружие. Я, под свою ответственность, отдал такой приказ. Двое заскочивших следом получили по пуле в ноги. Нет, я, как положено, сначала сделал предупредительный выстрел в сторону подъездного окна, чтобы не было рикошета, только потом уже стал стрелять на поражение. Вот тут-то и раздался звук бьющегося стекла, гудение пламени и дикий крик. Я узнал его, это кричала моя жена. Ей вторили дети.

Я сразу же побежал наверх, на второй этаж, где находилась наша двухкомнатная служебная квартира. Рванув дверь, я отшатнулся от стены огня, что рванулась наружу. Подонки забросали мою квартиру бутылками с зажигательной смесью. Яростно заорав, я бросился в огонь – кроме жены в квартире находились сын и годовалая дочка. Ее визг я слышал из спальни. Жена и сын уже молчали.

Я какой-то частью сознания чувствовал, как вспыхнула форма, как начали взбухать волдыри на руках и лице и лопаться с ужасающей болью, но выскочил на лестничную площадку с дочкой. Вернее, с тем, что от нее осталась. Жутко держать в руках переставший шевелиться кусок прожаренного мяса.

Тогда я яростно заорал сожженным горлом и легкими, выплескивая всю ту ненависть, что скопилась во мне, и из последних сил рванул вниз, держа мертвую дочку на сгибе руки. Выскочив на улицу, я успел сделать всего пять выстрелов, больше в магазине не было патронов. Все прицельные, все в грудь напротив сердца. Последнее, что помню, разглядел единственным уцелевшим глазом – второй лопнул от жара, – как какой-то мальчишка с трясущимися руками и перекошенным от ужаса лицом направляет мне в лицо старый «ТТ» со стершимся воронением и жмет на спусковой крючок. Наверняка наложил полные штаны, увидев, как выскакивает во двор живой дымящийся факел и стреляет в его друзей-подонков.

На этом все, сознание у меня померкло, и буквально сразу я очнулся в новом теле. Я тогда фактически сжег самого себя, не в прямом смысле этого слова, в духовном. Поэтому, когда очнулся, воспринимал все с некоторым отстранением. Нормально я уже в себя пришел и стал воспринимать более-менее окружающую действительность через пять дней после операции. Вот так и закончилась моя прошлая жизнь. Память о семье еще тянула душевной болью, но я смог это пережить, с трудом, но смог. Это навсегда останется в моей памяти и душе, но я знаю, как выплеснуть всю ту черную ненависть, что во мне скопилась, знаю, это-то и придавало мне сил.

Мои соседи по палате думали, что меня терзают душевные муки из-за гибели единственного близкого родственника, отца, но в действительности скрежетал зубами я ночами не по нему. Я его не знал и не помнил, у меня было, по кому страдать.

Теперь пора рассказать об этом мире и в чье тело я попал.

Комбриг Иванов был командиром строгим, но справедливым. Бойцы его любили и уважали. Комбриг – это должность, у моего нового отца было звание подполковника РККА.

Так вот, вечером тридцатого декабря сорокового года он отправился в одну из своих частей, что стояла под Луцком, чтобы поздравить бойцов и командиров с Новым годом и потом вернуться. В эту поездку он взял своего сына, пятнадцатилетнего Евгения Иванова. На обратном пути машина была остановлена предположительно поддельным патрулем, и что там дальше было, не совсем понятно. По этой дороге двигались две военные машины, они-то и спугнули диверсантов в нашей форме и нашли Ивановых и водителя на дороге. Водитель был убит, тяжелораненый комбриг Иванов лежал у переднего колеса штабной машины с намертво зажатым в руке наганом, а его сын в кювете с ножевыми ранениями в боку и огнестрельным ранением руки.

Ивановы не имели родственников. Родители комбрига сгорели в огне Гражданской войны, жену он потерял чуть позже. Он воспитывал только сына, единственного своего ребенка. Потом я узнал, что комбриг женился год назад на женщине, которая имела двух дочерей – девяти и одиннадцати лет. Она была военврачом, по специальности стоматолог, и работала в этом же госпитале, где я лежал.

Судя по ее виду, у нас были прохладные отношения, я не стал их улучшать и оставил на том же уровне. А вот ее дочки так не считали и после школы бежали сперва к ней на работу, следом навестить меня и уже потом домой. Забавные такие девчонки, они своим щебетанием фактически вывели меня из переживаний и душевных мук и, встряхнув, позволили по-новому посмотреть на этот мир. Подумать, какое у меня будет место в нем. Какое бы ни было, я сам решу, где мне лучше быть.

Евгений Романович Иванов родился в Баку в августе двадцать пятого года. Когда я узнал число, сразу назвал его «десантником» – он родился второго августа. Мать у него умерла во время родов, мне именно такую выдали информацию. Он мотался с отцом по всей необъятной территории Союза, а закончилось все тут, под Луцком.

Я комбрига не знал, хотя фотографию видел. Это был стройный мужчина с широким разворотом плеч и решительным лицом с несколько рублеными чертами. Вот только сабля на его боку смотрелась слегка неуместно, но оказалось, отцу ее по должности носить было положено. Он был артиллеристом.