С кортиком и стетоскопом

– Товарищ капитан-лейтенант, товарищ капитан-лейтенант, срочно ваша консультация нужна! Не работает…! – и начинается перечисление что не работает и что вышло из строя.

Якованец нехотя вставал, бубня себе под нос, что молодежь ни хрена не знает и без него ничего не решает, что он очень устал и хочет спать, и вообще, пошло оно все к чертовой матери. Однако дело свое знал и через какое-то время, после его вмешательства, все работало, крутилось и вертелось.

Командир на дух не переносил Якованца.

– Лентяй, разгильдяй, – шипел он старпому. – Вы его почаще контролируйте, говорят, что иногда его с ищейкой на корабле не найдешь. А вы, доктор, я знаю, покрываете его. Мне докладывали, что не раз находили его на вашей койке. Я и вас буду наказывать за соучастие, так сказать. Корабль вот-вот закончит ремонт, а он, разгильдяй, спит вместо контроля работы механизмов. Черт знает что делается!

Старпом стоял по стойке смирно, пыхтел и, медленно разъяряясь к концу командирского разгона, как боевой конь пред атакой, уже стучал копытами. Я, понимая, что Слон вот-вот ринется к механикам, тихонько смывался и мчался в ПЭЖ предупредить дежурного, что сейчас состоится экзекуция, и что Слон вот-вот будет «на боевой тропе». Вся БЧ-V сразу же приходила в движение, все рьяно выполняли свои обязанности. После короткого налета старпом успокаивался, и всё приходило в исходное состояние.

Помощник Якованца – командир машинной группы старший лейтенант Маркеленков был добросовестным офицером и семьянином. У него уже было двое детей, и он никогда не позволял себе никаких «левых» вылазок. Правда, в дальнейшем, я убедился, что это поведение вдруг резко изменялось, когда корабль должен был идти в Новороссийск. Он прямо нарывался на наказание, делал все, чтобы его посадили на гауптвахту и именно в Новороссийске. И это иногда осуществлялось. Пока мы в Новороссийске выполняли какие-то задачи, Маркеленков суток 7 – 10 сидел на гауптвахте. Прозрение пришло к командиру и ко всем нам, когда по агентурным каналам мы узнали, что комендант гауптвахты был его другом и заядлым шахматистом, а Маркеленков весь свой досуг на корабле проводил в решении шахматных задач и изучении теории шахмат. Оказалось, что как только он попадал на новороссийскую гауптвахту, у него начиналось райская творческая жизнь. Вместе с комендантом часами играли в шахматы, а потом шли обедать в ресторан. В общем, не жизнь, а малина.

Выяснив все это, командир долго и нудно ругал Якованца за незнание своего личного состава, даже своего ближайшего окружения.

– Вот ведь, разгильдяй, даже помощника своего не разглядел и позволил дважды в течение года отсидеть ему почти в санаторных условиях, а именно в Новороссийской гауптвахте.

Говорили, что комендант тоже был наказан начальником гарнизона. После этого Маркеленков служил, как миленький, и даже через какое-то время выбился в передовики.

Доктор! Вы хороший доктор, но вы гражданский доктор!

Итак, мы в Севастополе. Ремонт закончен и нам необходимо сдать несколько задач, чтобы нас ввели в число боевых единиц Флота. После сдачи первой задачи К-1, начинали платить дополнительно 30% оклада, так называемые «плавающие» или «морские». Задача К-1 – это порядок на корабле, организация службы, состояние боевых постов, техники и знание своих обязанностей и руководящих документов. Перед сдачей этой задачи мы пару недель вылизывали корабль, служебные и жилые помещения, провели дезинсекцию. Что это значит – знает любой моряк. На кораблях, несмотря на постоянные приборки и наведение чистоты, обитало большое количество тараканов. Днем их увидеть было не просто, а вот ночью!! Особенно на камбузе, в кают-компании, кубриках и каютах. Боролись с ними самым варварским для проводящих дезинсекцию, да и для всего личного состава методом, так как применялись очень токсичные вещества – гексахлоран и дуст в аэрозолях. Экипаж смазывал во всех помещениях медяшки и никелированные поверхности техническим вазелином и все, кроме доктора и его помощников, сходили на берег, предварительно задраив иллюминаторы. А мы, облачившись в противогазы, поджигали шашки с гексахлораном в каждом помещении (большие и малые в зависимости от размеров этих помещений). Затем, задраив все люки и двери, переходили от одного к другому по всем помещениям и закуткам корабля. Выдерживали экспозицию часа два. После этого все разгерметизировалось, проветривалось и начиналась генеральная уборка. Урожай собирали большой. Я до сих пор помню картину, которую с ужасом наблюдал в первый раз. На палубе камбуза лежали и в предсмертной агонии шевелили лапками сотни тараканов. Вся палуба была усеяна ими. После этой экзекуции единицы выживали и очень скоро все можно было начинать с тем же успехом.

И вот через пару недель после дезинсекции и двухнедельных мытарств по отработке организации корабельной службы, был назначен день проверки. Комиссию возглавлял сам контр-адмирал Сысоев. Мы слышали о нем, о его строгости и придирчивости во время проверок, а ещё мы знали о виртуозном владении нецензурной бранью нашего любимого боцмана мичмана Л.Шмидова, но чтоб адмирал!… Оказалось, что он этим тоже пользуется и весьма эффективно. Ходила байка, что, при проверке бербазы строящихся кораблей в Николаеве, адмиралу не понравился порядок на камбузе.

– Шеф-кока сюда! Ишь, заелись, бездельники! – закричал он.

Вперед вышел тощий немолодой человек с выпирающим кадыком. Халат на нем висел, как на пугале. Адмирал с отвращением посмотрел на него и тут же перестроился в обличительном крике:

– Ишь, изблядовался, на порядок уже и сил нет! Присутствующая свита, еле удерживаясь от хохота, лишь прыскала в ладошки, затыкая себе рот.

Итак, корабль готов к проверке, все его помещения осмотрел Слон (старпом) и Румпель (командир). Ждем комиссию. И вот у трапа появляется большая группа офицеров во главе с коренастым и подвижным Адмиралом, который даже на трапе давал какие-то последние наставления офицерам комиссии. Сыграли учебнобоевую тревогу. Мы разбежались по своим боевым постам и заведываниям. Мне было приказано находиться на медпункте, а моим помощникам – в лазарете. Они с утра облачились в белоснежные халаты и все повторяли и заучивали свои функциональные обязанности. Ожидание проверки затянулось и, когда наше служебное рвение несколько притупилось, вдруг полуоткрылась дверь в медпункт, и в проеме показалась голова, а затем и тужурка с адмиральским погоном. Это, как говорят, что у нас зима всегда приходит неожиданно, хотя ее все ждут, – такое же ощущение испытал я. Несколько замешкавшись, я не нашел ничего лучше, как произнести:

– Товарищ адмирал! Заходите, пожалуйста!

Его лицо исказилось гримасой недовольства – «можешь не приглашать, я и так зайду, когда захочу», и захлопнул дверь. Только теперь я сообразил, что нарушил все инструкции. Надо было четко доложить: «Товарищ адмирал, начальник медслужбы старший лейтенант Разумков», а не «заходите, пожалуйста». «Все пропало – решил я, – больше и проверять не будут и так все ясно, что доктор элементарные военные требования не выполняет».

Наступило долгое ожидание итогов проверки и, наконец, офицеров пригласили в кают-компанию. Раздолбон начали с БЧ-1 (штурмана) и так по порядку боевых частей. Где-то на уровне БЧ-IV-V я поднял глаза на плафон, висящий прямо над головой адмирала, и с ужасом заметил, что внутри него, как по арене цирка кругами, бегает очень даже резвый «прусак». Он остановился на секунду, замер, а потом подгоняемый только ему известной причиной, начинал наматывать круги. «Боже! – ужаснулся я, – только бы не заметили»! И внезапно перехватил взгляд Слона, который тоже с тревогой наблюдал это представление. Он зло посмотрел на меня. «Ну, все, – решил я, – задачу К-1 не сдадим».

Критические замечания сыпались из уста выступающих, как из рога изобилия. Впечатление было такое, что мы просто ни к чему не готовы. «Плакали наши «плавающие», – с унынием подумал я. Уверен, что эта мысль была основной в головах и моих сослуживцев. После того, как последний проверяющий доложил недостатки, встал адмирал.

– Мне все ясно, – сказал он. – Корабль к сдаче задачи № 1 не готов. Кстати, – заключил он, – медицину не проверяли. А что ее проверять-то, – иронизировал он, – посмотрите наверх!

Все задрали головы.

– Медицина ничего не делает, докладывать не умеет, с тараканами не борется. Посмотрите! – он ткнул пальцем в плафон. – Видите, как он, мерзавец, забегом занимается. Или люди на корабле, или тараканы! Да и доктор ваш до сих пор, как в сельской поликлинике – «заходите, пожалуйста», – снова процитировал он меня. – Уставы изучайте, а не реверансы здесь разводите. В общем, командир, работайте, офицерам объявите оргпериод. На берег ни ногой. Можете разойтись!

Офицеры корабля понуро поплелись долой с глаз начальства. Через час командир вызвал к себе. Румпель тяжело посмотрел на меня.

– Доктор, вы неплохой доктор, но вы гражданский доктор, хоть и флотскую Академию окончили. Ну как вы могли так его обозлить? Наводите порядок, изучайте устав и другие руководящие документы. Недели через две они вновь появятся. Идите!

Задача К-1 провалилась. Не видать нам жен, как минимум дней десять. Через пару недель комиссия вновь явилась, но без адмирала. Задача К-1 была принята, и корабль стал отрабатывать артиллерийские и торпедные стрельбы, постановку мин, стрельбы по «конусу». Механизм корабельной службы завертелся на всю катушку. Походы в море были один за другим. Для дома оставалось совсем мало времени. Вожделенным и так ожидаемым в офицерском коллективе был, так называемый, «сквозняк». Это значило сойти на берег вечером в субботу и прийти к подъему флага в понедельник утром. Лишиться «сквозняка» было сущее наказание. Постоянным местом базирования моего эсминца была минная стенка, вблизи знаменитой «Графской пристани» в центре Севастополя. Но иногда нас загоняли на «Угольную» или даже «Троицкую» пристань. Туда было гораздо сложнее добираться. Основным транспортом для нас были городские катера, курсирующие по Северной и Южной бухте, или троллейбус, который от центра города шел на Корабельную сторону в обход Южной бухты. Это было долго и нудновато. Иногда, по погодным условиям, катера отменялись и тогда возможны были опоздания на корабль. Так однажды, осчастливленный «сквозняком», понадеявшись на катер, я опоздал на корабль, стоящий в Троицкой бухте, на целых двадцать минут. Когда весь взмыленный прибежал к трапу, с ужасом заметил, что швартовая команда находится на юте, трубы дымят, и корабль вот-вот оторвется от стенки. У трапа вместе с дежурным меня ожидал Румпель.

– Ну что, доктор! Из-за вас уже десять минут как срываем приказ о выходе в море. Что с вами? Почему опоздали?

Я стал что-то лепетать об отмене катера, но командир резко оборвал меня:

– Вы морской офицер. Ваш дом – корабль и опаздывать из-за транспорта вы можете только к жене или любовнице, а не на корабль. За опоздание на двадцать минут и задержку выхода корабля в море объявляю вам десять суток гауптвахты! Понятно?

– Есть десять суток гауптвахты! – только и оставалось мне повторить.

Командир резко повернулся и почти бегом ринулся на мостик. Стоявшие по авралу офицеры сочувственно смотрели на меня.

Сделай добро – получишь зло

Я побежал в медпункт. Ворвавшись в помещение, первым делом увидел сидящего на кушетке матроса боцкоманды Ильченко. Глубоко в носу он сосредоточенно и осторожно держал медицинский термометр.

– Ты что? – почти закричал я. – Что ты здесь делаешь?

– Температуру измеряю.

– А почему термометр в носу?

– А я почем знаю, спросите у Ясинского. В это время вошел мой санинструктор, старшина 2 статьи Ясинский.

– Что происходит, Ясинский? – указал я на Ильченко.

– Да товарищ старший лейтенант, приходит эта дубина и жалуется на плохое самочувствие. Я ему говорю, смерь температуру и даю градусник. А он спрашивает: «А как?». Я говорю: «Что как? Поставь градусник и все». А он: «Куда?». Вот я и не выдержал: «Как куда? В нос – вот куда». Он и засунул, вот и сидит, как видите. Пыхтит.

У меня смешалось все – и горечь наказания, как я считал незаслуженного, и чувство раздирающего смеха от созерцания здоровенного детины с градусником в носу. Оказалось, что Ильченко ни разу в жизни не измерял температуру, так как раньше никогда не болел, да и жил где-то в самом захолустье Западной Украины.

Этот Ильченко еще попортит мне нервы и не раз. О самом запомнившемся случае расскажу. Дело было в Феодосии, где мы уже месяц работали с испытателями новых торпед. Однажды пришел комсорг боцкоманды, порядочный и трудолюбивый старший матрос, и рассказал, что Ильченко уже в течение двух месяцев не сходит с корабля из-за постоянных мелких нарушений дисциплины и совсем озверел. «Как бы он что-нибудь не выкинул», – подытожил он.

Я решил походатайствовать перед старпомом, чтобы он приказал боцману уволить его на вечер.

– Ты, доктор, ручаешься за него, а? Ведь он, мерзавец, все время что-то выкидывает: то подерется на берегу, то пьяным придет.

Сам Ильченко, как я уже говорил, был здоровенный парень, недалекий и диковатый. Лицо всегда было угрюмым, с товарищами по боцкоманде, особенно не общался, был нелюдим. Решив сделать доброе дело, я обещал старпому, что все будет нормально и сразу же вызвал к себе Ильченко.

– Ну что, – спросил я, – как поживаешь? Как служится? Он угрюмо посмотрел на меня.

– А что, живу – хлеб жую, как все служу.

– Давно на берегу был, а?

– Да меня зажали совсем, – ощетинился он, – боцман замордовал: все я не так делаю.

– Ну ладно, слушай, если я поручусь за тебя, что ты на берегу ничего не выкинешь и тебя уволят – обещаешь мне, что будет все нормально?

– Конечно, обещаю, не волнуйтесь, я что, не человек что ли.