Большая игра: Столетняя дуэль спецслужб

Персидская армия прибыла к Герату 23 ноября 1837 года. Руководить осадой молодой еще Мухаммед-шах доверил своему министру Мирзе Хаджи-Агасси. Он дал ему полную свободу действий, и действительно все приказы и распоряжения во время осады Герата исходили только от Мирзы, у которого не было никаких военных знаний. Он даже никогда не покидал лагерь, чтобы поближе взглянуть на Герат. У шаха было около тридцати тысяч войска и шестьдесят орудий, а город защищали от двух до трех тысяч человек. Однако взять город персам так и не удалось.

Первая же ошибка, которую сделал Мирза, заключалась в том, что он велел блокировать из пяти только двое городских ворот, объясняя это тем, что хотел дать жителям (в основном персам-шиитам) возможность оставить город и присоединиться к своим братьям по религии в лагере. Однако боязливое, угнетенное персидское население не тронулось с места, потому что энергичные, дикие афганцы никогда не позволили бы им покинуть город. Затем Хаджи приказал обстрелять одну из четырех угловых башен, Бурдж-Хакистер, потому что в свое время Надир-шах проник в город через такую башню. Однако сотни ядер, выпущенных по башне, лишь застревали в ее глинистой массе, не причиняя ей особого вреда.

Для полноты картины приведем здесь выдержку из воспоминаний русского офицера Бларамберга: «О полнейшем невежестве персов в искусстве осады свидетельствовала, впрочем, и манера обстрела. Шах, например, приказывал произвести сегодня по башне или стенам 100 выстрелов, на другой день – 50 и т. д. После этого Его Величество, сопровождаемый большой свитой, отправлялся на возвышение, чтобы, как в спектакле (тамаша), наблюдать за обстрелом. Когда при ударах ядер о глиняные стены поднималась столбом пыль, вся свита в восторге громко восклицала: „Барек Аллах! Ой, джан! Маш Аллах!“ – но никто из них не мог и не хотел понимать, что это была напрасная трата пороха и что таким способом ничего нельзя добиться».

Недели сменялись неделями, месяц месяцем, а ни одна из сторон так и не могла добиться перевеса. Персам удалось прорваться через внешнюю цепь оборонительных сооружений, но окружить город полностью они не смогли. Дошло до того, что на полях возле городских стен даже в самый разгар боев пасли скот. Каждую ночь осажденные афганцы устраивали вылазки, но выбить врага с занимаемых позиций также были не в состоянии.

Персы постоянно обстреливали крепостные стены, и защитники столь же постоянно их ремонтировали. Но помимо пушек, нападающие пользовались ракетами, чей «огненный полет над городом вселял ужас в сердца людей, которые сбивались в кучки на крышах домов, молясь и стеная», – рассказывал Кэй. Еще более точными, чем пушки и ракеты, оказались мортиры; за месяцы осады они превратили немало домов, лавок и прочих зданий города в груды щебня. Одна такая бомба пролетела шипя, с дымящимся фитилем, рядом с домом Поттинджера, пробила крышу соседнего дома и упала возле спящего ребенка. Перепуганная мать бросилась между нею и младенцем, но через несколько секунд бомба взорвалась и оторвала ей голову; упавшее на ребенка тело задушило его.

Афганцы оборонялись фанатично. Один из варварских методов, введенных Яр-Мухаммедом для укрепления духа войск и устрашения противника, заключался в том, что головы убитых персов отрезали и предъявляли ему, после чего рядами выставляли их для всеобщего обозрения вдоль крепостных валов с целью устрашения неприятеля. «За эти кровавые трофеи всегда выдавалась награда, и воины гарнизона действительно очень старались получить ее», – писал Поттинджер. Однако с военной точки зрения, отмечал британец, подобная практика была не только отвратительна, но и вредна, поскольку защитники, вместо того чтобы выполнять свои задачи, слишком увлекались отрубанием голов, и вылазки против атакующих становились малоэффективными. Вела она и к различного рода соблазнам. Как-то раз после очередной вылазки один афганец принес Яр-Мухаммеду пару ушей. «Халат и несколько дукатов получил этот мясник в награду», – рассказывал Поттинджер. Однако не успели его ни о чем расспросить, как он исчез. Через полчаса явился другой солдат, на этот раз с покрытой грязью отрезанной головой в руках. «Визирю показалось, что на ней нет ушей, и он приказал одному из слуг осмотреть ее. Тогда хозяин отвратительного трофея тут же швырнул его на землю и пустился прочь со всей скоростью, на какую только был способен». Когда голову тщательно осмотрели, обнаружилось, что у нее не только нет ушей, но и принадлежала она не врагу, а одному из защитников, погибшему во время вылазки. Человека, который ее принес, разыскали, схватили и представили Яр-Мухаммеду. Визирь приказал избить мошенника до полусмерти. Однако того, который принес уши и получил за это награду, так никогда и не нашли, хотя Яр-Мухаммед обещал отдать халат и деньги любому, кто его приведет. Впрочем, афганцы были не одиноки в своем варварстве. Мало того, что персы точно так же охотились за головами афганцев, они еще и пленных врагов подвергали всевозможным истязаниям, вплоть до потрошения.

Порой случались и моменты, напоминавшие фарс. Однажды защитники не на шутку испугались таинственного сверлящего звука, который, казалось, доносился с вражеских позиций, где солдаты копали большую яму. Все немедленно решили, что они роют туннель под крепостным валом, чтобы подвести под него мины. Звук все не прекращался, и беспокойство росло, начались отчаянные попытки найти туннель и залить его водой… Истинный источник звука обнаружили только через несколько часов: им оказалась «бедная афганка, моловшая зерно ручной мельницей», – рассказывал Поттинджер.

Сам лейтенант всю осаду работал не покладая рук, поддерживая дух защитников города, что приходилось делать нередко.

«Его активность была неисчерпаемой. Он всегда был на валах, готовый подсказать… вдохнуть своим воодушевляющим присутствием новое мужество в афганцев», – писал Кэй. Поттинджер объяснял неудачи осады некомпетентностью персов и их, естественно, русских советников, утверждая при этом, что Герат легко можно было бы взять одним британским полком. Здесь можно привести также свидетельство Бларамберга, вскоре прибывшего вместе с Симоничем в лагерь персов: «европейцу трудно представить себе, как могла армия численностью около 30 тысяч человек с 60 пушками десять месяцев безуспешно стоять под стенами города, который, начисто лишенный пушек, обороняло лишь от 2 тыс. до 3 тыс. афганцев. Однако осаждавшими были персы…»

Зима 1837–1838 годов выдалась в районе Герата очень теплой. За всю зиму только один раз выпал снег; недолго продолжался и сезон дождей. После того как армия персов простояла под Гератом три месяца без малейшего успеха, 26 февраля 1838 года первый министр Мухаммед-шаха приказал наконец блокировать и остальные трое ворот, чтобы полностью изолировать город. Теперь он намеревался действовать активно, и вот каким оригинальным способом. Несмотря на то что персидская армия располагала шестьюдесятью пушками, среди которых были двенадцати-, восемнадцати-и двадцатичетырехфунтовые, первый министр полагал, что их калибр недостаточен, чтобы овладеть Гератом. Он приказал построить в лагере литейную мастерскую для отливки сорокадвух-, а позднее семидесятифунтовых пушек. С этого момента он каждое утро пропадал в своей новой мастерской, даже завтрак ему приносили туда.

Именно в этот день, 26 февраля, из Тегерана в лагерь под Гератом в сопровождении артиллерийского полковника Тодда, майора Ферранда и нескольких английских сержантов срочно выехал сам Мак-Нил. Цель этой спешной поездки заключалась в том, чтобы склонить шаха снять осаду Герата, в противном случае побудить защитника города Яр-Мухаммеда, а также его тайного советника и помощника английского лейтенанта Элдреда Поттинджера затянуть оборону Герата до тех пор, пока Англия официально не вмешается в это дело. Между тем бюрократическая машина наконец сработала, и требование Николая I о возвращении в Россию всех русских дезертиров официально дошло до Тегерана. В результате 21 марта 1838 года граф Симонич во главе небольшой экспедиции также направился под Герат, чтобы забрать оттуда всех русских дезертиров. Он прибыл в персидский лагерь 9 апреля.

Как 11 апреля докладывал Пальмерстону Мак-Нил, все пять месяцев осады персидские войска испытывали отчаянную нужду в продовольствии и питались лишь теми дикими растениями, которые удавалось найти.

«Без платы, без соответствующего обмундирования, без какого-либо продовольствия войска круглосуточно находятся в траншеях, не имея смены. Временами они стоят там по колено в воде и грязи, и поскольку смерть ежедневно уносит от десяти до двадцати человек, боевой дух и выдержка начинают сдавать. Если шах не сможет организовать регулярное снабжение своих войск продовольствием и одеждой, осада, скорее всего, и так пройдет впустую», – писал Мак-Нил.

В это же время прибывший в лагерь персов в свите Симонича Бларамбергтак пишет в своих воспоминаниях: «Вид персидского лагеря, беспорядок и грязь, которые там господствовали, солдаты в рваных мундирах, множество бродячих собак, которые держались в лагере или вокруг него, валявшиеся кругом куски войлока и кости – и вообще все, что здесь происходило, было для меня новым и тем более неприятным, потому что я уже давно привык к большому порядку, чистоте и даже элегантности русских военных лагерей».

Однако положение защитников было еще хуже. Острая нехватка пищи и топлива, усиливающаяся по мере продолжения осады, привела к тому, что болезни и голод стали уносить жертв не меньше, чем персидская артиллерия. Дома разбирали на дрова, лошадей забивали на мясо, всюду высились груды мусора, непогребенные трупы смердели и увеличивали опасность возникновения эпидемии. Чтобы облегчить положение осажденного города, недееспособным жителям предложили его покинуть. О том, что ожидает их за городскими стенами, теперь уже никто не думал. С осаждающими этот вопрос также не обсуждался, ибо они наверняка не пошли бы ни на какие уступки.

И вот около шестисот стариков, женщин и детей вышли через городские ворота, чтобы попытать счастья у персов. «Неприятель поначалу открыл огонь, но затем, поняв в чем дело, попытался камнями и палками загнать беглецов обратно», – писал Поттинджер. Тогда, чтобы предотвратить их возвращение, власти Герата, взявшие на себя ответственность за операцию, приказали открыть огонь с крепостных валов, что привело к еще большему числу жертв, чем от огня персов, которые в конце концов позволили несчастным пройти.

Хопкирк пишет: «Между тем Симонич окончательно перестал разыгрывать роль простого дипломатического наблюдателя и лично возглавил руководство затянувшейся осадой. Известие о том, что Симонич рассматривает город в подзорную трубу, мгновенно обежало всех осажденных, а новая энергия и возросший профессионализм нападавших скоро и совсем уронили моральный дух защитников города. Яр-Мухаммед даже начал рассматривать возможность сдачи Герата не персам, а русским, и Поттинджера это немало встревожило».

А вот что пишет об этом же самом моменте Бларамберг: «После приезда графа в персидский лагерь капитану Семино удалось, наконец, добиться принятия мер для серьезной осады Герата. Шах одобрил предложение Семино оборудовать две позиции для осадных батарей, а именно по обе стороны угловой башни Бурдж Абдулла-и Мизр, первую в семидесяти и вторую в сорока пяти саженях от городской стены. Поскольку в Персии вообще и в особенности здесь, в лагере, обсуждение всех так называемых секретных планов велось при открытых дверях и окнах, во время которого часовые и камердинеры часто бывали невольными слушателями, не было ничего удивительного в том, что приказы шаха быстро становились известными всем. Только этим можно объяснить следующий факт. Когда капитан Семино на рассвете 24 апреля отправился к окопам, чтобы выбрать место для сооружения позиций вблизи Бурдж Абдулла-и Мизр, ему повстречался полковник Тодд из английской миссии, который уже успел предупредить оборонявшего Герат от персов лейтенанта Поттинджера запиской о предстоящей атаке с этого направления, чтобы тот мог подготовить контрмеры. Полковник Тодд предпринял этот шаг, как я потом узнал, с ведома Мохаммед-шаха. После этого мне ничего не оставалось, как воскликнуть словами Яна Гуса: „О sancta simplicitas!“, отнеся последнее слово к слабовольному Мохаммед-шаху и его министру».

В свою очередь удивимся и мы. Как можно было при такой системе оповещений перепутать пьемонтца капитана Семино с русским генералом Симоничем? На этот вопрос у меня есть только один ответ. Скорее всего, британской стороне уж очень хотелось выдать желаемое за действительное, и они без всяких колебаний решили, что, конечно же, за спиной Семино стоял Симонич. Впрочем, оказался в это время в персидском лагере и еще один кандидат на роль русского генерала с собирательным именем Симонич. В конце мая из Мешхеда под командованием генерал-лейтенанта Боровского, поляка по происхождению, находившегося на персидской службе, прибыл большой караван с провиантом, порохом, ядрами и картечью. В пути караван подвергся нападению афганской конницы, но, успешно отразив атаку и насадив на длинные пики дюжину голов, которые понесли впереди, он под музыку и гром литавр с триумфом вступил в лагерь под Гератом.

Но продолжим рассказ о подготовке решительного штурма. Обе предложенные капитаном Семино позиции для осадных орудий были закончены лишь в первых числах июня. Много хлопот стоило получить необходимые пушки и боеприпасы, чтобы укомплектовать батареи. Из двадцати четырех тяжелых орудий (восемнадцати- и двадцатичетырехфунтовых), которых требовал Семино, дали только семнадцать, потому что ханы в окопах вцепились в свои пушки, как репейники, – каждый считал престижным иметь у себя как можно больше пушек, совсем не думая о том, для чего именно они предназначены. План Семино состоял в том, чтобы непрерывным артиллерийским огнем пробить две бреши. Однако первый министр с этим не согласился. Он хотел, чтобы это зрелище, новое для персов, продолжалось несколько дней.

Обстрел города был начат 7 июня. Под огнем батарей стены по обеим сторонам угловой башни Бурдж Абдулла-и Мизр начали постепенно разрушаться. Но русские опять же во всем этом не участвовали. В этот день в лагерь прибыл из Кабула поручик Виткевич. Он возвращался через Кандагар, а потому с ним приехал сын властителя Кандагара, Кохендиль-хана, Мухаммед Омар-хан. Последний привез с собой большую свиту, а также слона в подарок Мохаммед-шаху. Бларамберг пишет: «Никто из нас не узнал Виткевича, когда он, одетый афганцем, в большом белом тюрбане, из-под которого выбивались длинные густые черные локоны, пришел к нам в лагерь. Он до такой степени усвоил обычаи, привычки и язык афганцев, что даже персу и афганцу трудно было отличить его от своих».

А вот еще одно свидетельство из воспоминаний Бларамберга, на основании которого можно судить, как именно Симонич руководил штурмом Герата и в чем заключался триумф Элдреда Поттинджера. «11 июня, вечером, я провел графа в окопы и на позиции осадных батарей, чтобы показать ему их действие. Он удивился их близкому расположению к городским стенам и нашел, что бреши достаточно широки, дабы прорваться через каждую из них во время штурма с 30 солдатами по фронту. Из окопов мы отправились к шаху. Когда мы вошли к нему в дом, он держал в руках лук и стрелы. Он обещал направить в окопы для штурма достаточное количество войск и в тот же вечер огласил обращение (прокламацию) к армии и, особенно, к начальникам, в котором апеллировал к их повиновению и мужеству. Затем мы отправились к первому министру, обещавшему нам то же самое.

По утвержденному Мохаммед-шахом плану атаки основную штурмовую колонну из 2500 добровольцев, собранных из всех полков, возглавлял генерал-лейтенант Боровский, а резерв из 3 тысяч человек – Мохаммед-хан-сердар. Чтобы поддержать штурмовую колонну в критический момент, 300 стрелков под командованием капитана Семино должны были вести огонь из траншей по солдатам неприятеля, которые появятся во время штурма на башнях рядом с брешами, на валу и стенах. На каждого сарбаза и стрелка полагалось по 30 патронов. Штурмующим колоннам надлежало без единого выстрела с примкнутыми штыками атаковать бреши в сомкнутом строю. Одновременно в других местах вокруг города должны были предприниматься ложные атаки, чтобы хотя бы частично отвлечь внимание афганцев от главной колонны. Штурм намечался на полдень 24 июня.

В 11 часов я выехал из лагеря к передовым окопам, на позиции осадной артиллерии, чтобы наблюдать за атакой. По пути туда я увидел, что плоские крыши разграбленных деревенских домов сплошь усеяны сарбазами, которые собрались оттуда смотреть на штурм, как на интересный спектакль. На мой вопрос, почему они не на своих местах в окопах, они ответили, смеясь: „Наших там уже достаточно“. В окопах, где было полно войск, я встретил Боровского, который спокойно ел из большой миски плов. Я заметил ему, что перед штурмом нельзя есть, так как он может получить ранение в живот, а такая рана опасна. Боровский улыбнулся на мое замечание и возразил, что он не боится пуль; однако, сам того не подозревая, я предсказал несчастному его судьбу.

Между тем началась стрельба, чтобы отогнать афганцев от брешей и валов. В полдень командир артиллерии дал сигнал к приступу залпом из всех пушек. Атакующую колонну возглавил Боровский. Персы, в авангарде которых находился Хамаданский батальон со своим отважным молодым командиром Неби-ханом, ринулись из окопов на вал, но не в колонне, как было приказано, а по подразделениям, поэтому атака с самого начала носила несогласованный характер.

Вместо того чтобы подняться на гребень бреши и там закрепиться, часть сарбазов задержалась в крытой галерее и начала грабеж. К подножию бреши все же прорвался отряд численностью 500–600 человек, и знаменосец Хамаданского полка водрузил знамя на полуразрушенную башню Бурдж Абдулла-и Мизр.

В это время был смертельно ранен пулей в живот Боровский, тяжело ранило полковника Моэб Али-хана, Неби-хана и командира полка Карадуга. Лишившись своих начальников, атакующая колонна простояла два часа в страшную жару у подножия бреши, не двигаясь ни вперед, ни назад, ожидая подкрепления и назначения других командиров. Афганцы между тем стали бросать через брешь камни, не показываясь из-за укрытий, или стреляли с соседних башен и стен в сарбазов. Персидские стрелки (туфенджи), которые должны были из окопов снимать метким огнем афганцев с соседних стен и башен, вообще не получили патронов.

Командира резерва Мохаммед-хан-сердара, который был слишком высокого мнения о себе, чтобы находиться в подчинении у Боровского, нигде не могли найти, равно как и сам резерв, поэтому штурмовая колонна не могла получить подкрепления. Спустя два часа солдаты, изнуренные жарой и жаждой, вернулись в окопы. Афганцы их не преследовали, потому что артиллерия вновь открыла огонь по брешам. Из-за противоречивых распоряжений окончились неудачей ложные атаки персов и в других местах. Ничего не мог поделать даже русский батальон, против которого афганцы выставили своих лучших бойцов. Действуя изолированно, он отступил, потеряв 50 человек убитыми и ранеными. Так закончился этот бессмысленный штурм. А в это время шах и его первый министр спокойно отсиживались в своих домах в лагере, удаленном на 2 Vi версты от места сражения. Граф Симонич, находившийся в полуразрушенной вилле недалеко от позиций осадной артиллерии, собственными глазами убедился в том, насколько правильны были мои выводы…

Во время штурма в окопах и на позициях осадных батарей царил полнейший беспорядок. Здесь не было ни командиров, ни подчиненных, ни врачей, ни фельдшеров, не говоря уже о госпитале для раненых. Однако большое число убитых офицеров по отношению к убитым сарбазам свидетельствовало о том, что офицеры свой долг выполнили. Причиной неудавшегося штурма было лишь злополучное соперничество начальников, поскольку каждый хотел действовать независимо от другого, отчего терялась всякая согласованность. Главнокомандующего, как такового, в персидской армии вообще не было. Все приказы исходили от шаха или, скорее, от его министра, но оба они не показывались вблизи войск».

А вот описание того же события в английских источниках.

Сначала была проведена мощная артиллерийская подготовка со всех сторон, потом последовала массированная атака пехоты, одновременно с пяти разных направлений. На четырех направлениях отчаянно сопротивлявшиеся афганцы сумели отбросить персов, но на пятом враг захватил проделанный артиллерией пролом в стене. «Схватка была короткой, но кровавой. Защитники сражались, не отступая ни на шаг, до последнего человека. Но особо отчаянные атакующие, вырвавшись вперед товарищей, все же проникли в пролом», – писал Кэй.

Афганцы стремительным броском вновь захватили укрепления и успели отбросить персов назад. Но удача оказалась временной. «Снова и снова, с отчаянной смелостью атакующие пытались пробиться через пролом, чтобы войти в город. В какой-то момент они уже были там, но затем все же отступили. Схватка не затихала в течение целого часа, и судьба Герата висела на волоске», – продолжал Кэй. Узнав о грозящей опасности, Поттинджер и Яр-Мухаммед бросились туда, но визирь, которого до тех пор никто не мог упрекнуть в трусости, увидел, как близки персы к взятию города, и мужество оставило его. Он подвигался к пролому все медленнее и, наконец, вообще остановившись, к крайнему неудовольствию Поттинджера, просто сел на землю.

Это зрелище не укрылось от глаз защитников, видевших приближение визиря. Один за другим задние ряды защитников начали таять, солдаты под предлогом переноски раненых стали покидать позиции. Поттинджер понимал, что нельзя терять ни секунды, ибо ручеек нападающих вот-вот превратится в поток и среди защитников начнется повальное бегство. Мольбами и насмешками он заставил визиря подняться и подтолкнул его к месту битвы. Визирь закричал, призывая во имя Аллаха продолжить сражение. На какой-то момент показалось, что катастрофа предотвращена, ведь раньше подобное обращение Яр-Мухаммеда приводило к чудодейственным результатам. Но на сей раз от солдат не укрылась неуверенность визиря, они дрогнули, и при виде побежавших нервы визиря сдали вновь. Он повернулся и направился обратно, бормоча, что нужно поспешить за подмогой.

На этом терпение Поттинджера лопнуло. Схватив Яр-Мухаммеда за руку и громко понося визиря, он потащил его к пролому. Визирь в свою очередь яростно заорал на защитников, призывая их сражаться насмерть, но бегство продолжалось. И тогда случилось нечто неожиданное. «Схватив массивный посох, Яр-Мухаммед, как безумный, накинулся на крайнего из бегущих и градом тяжелых ударов погнал его вперед», – писал Кэй. Остальные увидели, что путь к отступлению отрезан, и, опасаясь больше визиря, чем врага, отчаянно «ринулись обратно через стену и крепостной вал вниз по внешнему склону на атакующих». Напуганные этим отчаянным броском нападающие оставили захваченные уже было позиции и бежали. Опасность миновала, и Герат был спасен, спасен «исключительно благодаря, неукротимой храбрости Элдреда Поттинджера»…

4

Провал штурма настолько обескуражил персидскую армию, что афганцы смогли восстановить разрушенные части валов и стен, не встретив препятствий со стороны персов. В ближайшее время, кроме отдельных попыток проникнуть в крытые галереи, которые делались вновь прибывшими войсками по приказу первого министра наугад и безрезультатно, с крупными потерями, персидская армия ничего не предпринимала. Напротив, начались дипломатические переговоры с правителем Герата Камран-Мирзой или, вернее, с его всесильным министром Яр-Мухаммедом. Начался обмен письмами, с той и другой сторон посылались уполномоченные. Яр-Мухаммеда заверяли, что ему нечего опасаться за свою жизнь, если он сдаст Герат шаху и покорится ему. Во время этих переговоров между афганскими и персидскими солдатами установилось молчаливое согласие о перемирии. Афганцам продавали масло, соль и даже туры и фашины, поскольку в городе не хватало топлива.

Однажды шах послал к Яр-Мухаммеду его захваченного в плен брата Шер-Мухаммеда, но визирь отказался от встречи, осудив брата как предателя и отрекшись от него. Однако Шер успел передать брату предупреждение, что, когда войска шаха возьмут город штурмом, его повесят, как собаку, а его женщин и детей публично обесчестят погонщики мулов. Также он признался, что в случае продолжения сопротивления казнят и его самого. На последнее предупреждение Яр-Мухаммед ответил, что будет только рад, если шах казнит брата и избавит его от необходимости сделать это самому.

Персы даже предлагали афганцам союз, уверяя, будто «нынешняя кампания направлена не столько против Герата, сколько против Британской Индии, и если осажденные присоединятся к нему, он сам поведет их на Индию, чьи богатства потом они поделят между собой. Последнее предложение, как считал Поттинджер, исходило от Симонича». У нас нет никаких документальных подтверждений этому.

Как бы то ни было, Яр-Мухаммед ни на какие сделки не шел, заявляя, что лучшим доказательством отсутствия враждебности персов стало бы снятие осады. Однажды Яр-Мухаммед даже сам встретился с представителем шаха на краю рва у крепостного вала, однако переговоры тут же прервались, едва афганец понял, что шах желает только одного – официального заявления Камрана о подчинении его Персии перед фронтом всей персидской армии. Впрочем, последний большую часть времени был слишком пьян для того, чтобы не только проявлять интерес к переговорам, но даже и просто появиться перед солдатами.

Все дипломатические переговоры со стороны Яр-Мухаммеда были лишь фикцией; единственная их цель состояла в том, чтобы водить за нос первого министра. Перед своим отъездом из персидского лагеря Мак-Нил не напрасно советовал Яр-Мухаммед-хану потерпеть и выждать несколько месяцев, пока Англия не найдет способа освободить его от персидской армии. И действительно, английская дипломатия действовала со всех сторон. Пальмерстон надавил на русского министра иностранных дел Нессельроде, 16 мая 1838 года передав ему через английского посланника в Петербурге маркиза Кланрикарда ноту протеста, в которой указал русскому вице-канцлеру, что «граф Симонич с 1836 года склоняет шаха завоевать Герат, а теперь, в лагере под Гератом, руководит осадой. Один из русских агентов, Вахович или Омер-Бей[6 - Так в британских документах был назван Виткевич.] служащий в Оренбургском штабе, является пособником афганского эмира в восстании его против Англии».

Кроме того, поскольку этой мерой Британия ничего не добилась тотчас же, англичане решили обострить ситуацию еще более решительно. А поскольку посылать воинские подкрепления через Афганистан было слишком опасно, да и заняло бы много времени, решено было отправить экспедиционный корпус в Персидский залив. Угроза на другом конце владений могла, как предполагалось, заставить шаха ослабить свою хватку в Герате.

Девятнадцатого июня британские войска, не встретив сопротивления, высадились на острове Харк у входа в Персидский залив, в непосредственной близости от персидского побережья. По стране понеслись дикие слухи о крупной британской армии, которая идет на столицу, по пути захватывая города один за другим. В то же самое время вернувшийся в Тегеран Мак-Нил послал одного из своих помощников, полковника Чарльза Стоддарта, под Герат, чтобы предупредить шаха о тяжелых последствиях, ожидающих его в случае продолжения осады.

Стоддарт прибыл в лагерь шаха уже в начале августа с нотой, начинавшейся следующими словами: «Британское правительство рассматривает действия против Афганистана, в которые оказалось вовлеченным Ваше Величество, враждебными по отношению к Британской Индии…» И далее, помимо официальной информации о захвате острова Харк, нота обращала внимание шаха на то, что следующие шаги Британии будут зависеть от его дальнейших действий под Гератом, и предлагала не слушать более «дурных советов недоброжелательных людей», вдохновляющих его брать город.

К удивлению Стоддарта, считавшего, что шах находится под сильным влиянием русских, тот принял его сердечно. Стоддарт прочел ноту, сразу переводя ее на фарси, однако, когда дошел до упоминания о «недоброжелательных людях», шах прервал его вопросом:

– Вы хотите сказать, что если я не уйду от Герата, то начнется война, не так ли?

Стоддарт ответил, что именно так.

Отпуская Стоддарта, шах пообещал рассмотреть его требования и через два дня дал ответ:

– Мы согласны со всеми требованиями британского правительства. Мы не хотим войны. Если бы мы знали, что этот поход грозит потерей вашей дружбы, мы не стали бы его предпринимать, – лукаво заявил персидский владыка.

Несчастный Мохаммед-шах, слишком слабый характером, чтобы отстоять свои права, покорился судьбе. Он внял угрозам Англии и решил снять осаду. Литейную мастерскую в лагере разрушили, гигантские пушки распилили на куски, чтобы взять с собой хотя бы металл. Девятого сентября персы подожгли фашины и все деревянные сооружения в окопах, а также сам лагерь, и персидская армия после десятимесячной бесполезной осады покинула равнину Герата и отправилась в обратный путь, в Мешхед. Афганцы и не думали преследовать персов. Они поспешили ограбить персидский лагерь и с триумфом проводить полковника Стоддарта в город, где ему был устроен блестящий прием, а он не скупился на обещания жителям от имени Англии. По всей видимости, именно Стоддарт доложил наверх и подробности о деятельности в Герате лейтенанта Поттинджера.

«Когда в Лондоне и Калькутте стало известно о роли субалтерна в защите Герата и крушении планов русских, – пишет Хопкирк, – в адрес Поттинджера обрушился такой же шквал всеобщего восторга, как пять лет назад на Бернса после его возвращения из Кабула и Бухары. Много лет спустя подвиг Поттинджера был увековечен писателем-романтиком Модом Дайвером в ставшей в свое время бестселлером книге „Герой Герата“. Но самый большой комплимент Поттинджер получил, по иронии судьбы, от самого шаха. Считая присутствие Поттинджера в Герате главной причиной неудачи, он потребовал от Мак-Нила приказать субалтерну покинуть город. В обмен ему гарантировался безопасный проход через позиции персов. Однако Мак-Нил ответил, что Поттинджер не является его подчиненным, и подобного приказа он отдать не вправе. Это может сделать только Калькутта. Тогда шах попытался договориться с жителями Герата, заявив, что никакой речи о снятии осады не будет до тех пор, пока среди них находится английский офицер. Это также ничего не дало: Яр-Мухаммед боялся, что он потеряет столь ценного советчика, а осада возобновится под любым другим предлогом».