Вор

– К Виктору.

Из глубины донеслась знакомая хрипотца деда:

– Пусти его, Сэмэн. Это ко мне.

Недоброжелательный тип молча посторонился. Впустив Юрку, он уставился на выпуклости его одежды и, нагло прожигая взглядом тонкую материю, потирал небритый подбородок.

«Ну и рожа! Неужели Виктор звал меня для знакомства с этим бультерьером?» – Кристалла передернуло от неприятной перспективы провести вечер в обществе угрюмого берсерка. Скинув плащ, он торопливо окинул прихожую.

Облегчение снизошло в зале, ибо там пребывал еще один незнакомый господин, в отличие от клыкастого, выигрывающий благородством наружности и манерами. Раскрыв какую-то книгу, он с выражением цитировал:

«… узнав ближе тюрьмы и этапы, Нехлюдов увидел, что все те пороки, которые развиваются между арестантами: пьянство, игра, жестокость и все те страшные преступления, совершаемые острожниками, и самое людоедство – не суть случайности или явления вырождения преступного типа, уродства, как это на руку правительствам, толкуют тупые ученые, а есть неизбежное последствие непонятного заблуждения о том, что люди могут наказывать других. Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах, и заключается только в тайге.»

Юра тихонько приземлился возле деда. Заметив потрепанный кейс, оказавшийся рядом, старик недоуменно изогнул бровь, но любопытствовать не стал. Воинственно раздувая ноздри, он возразил:

– Большой жизнелюб был граф Лев Николаевич… Отвечу словами Достоевского, к Толстому же и обращенными: «Никакое уничтожение бедности, никакая организация труда не спасут человечество от ненормальности, а следственно и от виновности и преступности. Зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, ни в каком устройстве общества не избегните зла: ненормальность и грех исходят из самой души человеческой».

– Но… – запротестовал незнакомец. Виктор улыбнулся. – Да, брат, это «но» существует. Ницше назвал его светлой тенью. Нас называют темными личностями, считают мрачными субъектами, потому что все неясное в наших душах кажется им мраком. Так вот, – дед поднял вверх палец и произнес по-немецки длинную тираду. Переведя дух, повторил ее уже на русском: «Близко, совсем близко к мрачным людям всегда почти находится как бы связанная с ними светлая душа. Это словно отрицательная тень, отбрасываемая ими».

– Точно, – успокоился господин из Москвы. – У нас в тюрьмах справедливости больше, чем в их хваленой демократии, – и, развернувшись к телевизору, деликатно углубился в просмотр мультфильмов.

Юрий, взяв со стола вилку, сосредоточился на замке кейса. Намекая на романтический налет плесени, покрывающей дорогую кожу, Виктор не удержался:

– Клад что ли нашел?

– Сам не знаю. Сейчас увидим.

Недовольно крякнув, дед на всякий случай отодвинулся подальше и ехидно проинструктировал:

– Ты, ежели что, красный проводок не трогай…

Громкий щелчок заставил незнакомца оторваться от экрана. Под пристальными взорами Кристалл отмахнул крышку.

– Охо-о-хо-хо! – протянул Виктор. Кейс оказался доверху забит зелеными банкнотами, аккуратно стянутыми в пачки. Потянуло запахом сырости.

– Живем, – обрадовался Кристалл. – Метко сказано: знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Бери, батя, это копейка в черную кассу.

– Кхе… кхе, – Виктор подозрительно повел носом. – А какая же это «Эспаньола» бросила якорь на нашем рейде?

– Да брось ты, батя… Нашел тоже Билли Бонса…

– Ну ладно, ладно, – потрепав Юру по голове, Виктор кивнул на деньги. – Себе немного оставь.

– Ни к чему. Завтра же украду – будет мне на нужды.

– Я говорю за сегодня, а завтра…

Вкрадчивый голос гостя помешал старику закончить.

– Ты совершаешь ошибку.

– Как так? – встрепенулся старик, хотя понимал, о чем зашла речь.

– Затронуто наше Имя… Если я не ошибся, то кто-то пожелал уделить внимание воровской кассе? И этот кто-то – твой юный друг…

Кристалл затаил дыхание, боясь привлечь к себе внимание грозного незнакомца. Негласное правило лишало права голоса в разговоре старших братьев, отводило ему скромную роль наблюдателя и позволяло вмешаться лишь, когда того потребует необходимость. Чутко уловив изменение в интонациях, из коридора показался Сэмэн. Несравненно опытней в подобных развалах[106 - Развал – словесное разбирательство, обмен мнениями по неоднозначному вопросу, спор.], он облокотился о стену и, опустив подбородок на грудь, устало прикрыл глаза. Считать его состояние ленивой дремой – заблуждение, которое для доверчивых могло стать последним. Обманчивая вялость дурила дилетантов, но профи бы увидел – «сонный» увалень тщательно отслеживает каждое движение и по первому же зову готов распрямить в прыжке подтянутое жилистое тело.

«Не ссорьтесь!» – едва не вырвалось у Юрки, ибо зловещее молчание уже пересекло грань допустимой паузы. Что ему делать он не знал. Кто этот, заблокировавший выход, тип? Кристалл даже не ведал цели приезда московских гостей, но происходящее разворачивалось явно не встречей выпускников.

Смягчился первым дед.

– Видать бес попутал, брат. Старею, оттого и забываться стал.

– Ты эту дьяволиаду брось, – незнакомец поднялся и зашагал по комнате. Слова его звучали жестко и сурово.

Позже, перебирая в памяти услышанное сегодня, Кристалл попытается определить, в какой момент возникло ощущение странной отрешенности, будто он погрузился внутрь себя, а внешние раздражители поступали в мозг сами, минуя органы чувств. Казалось, все давно решено без него, а он присутствует так, для проформы, зрителем на спектакле двух актеров. Зрителем, которого пьеса предусматривает в роли декорации. Возможно, рефлексия наступила с началом ссоры, но глубина ее проявилась после услышанного:

– Я думал, мне представят людей – опытных, за понимание наше битых, а вместо них тулят* пацана, который еще по сказкам в жизни ориентируется. Это не с ним ли ты собираешься ладить в городе воровское положение?

– Да, с ним, – упрямо заявил Виктор, зазвенев сталью, – у него душа наша, а то, что руки по локоть в крови замарать не успел, то ему плюс. У него мозги есть, понятия впитал, и он лучший не только в этом городе. Псов цепных набрать с мордами в битвах потертыми не трудно, да только рука, что их с поводка пустит, чистой должна быть. Иначе псы те лизать ее не будут, как должно быть.

– Лучший? Да пусть он хоть из платины отлит. Что он видел в свои двадцать от роду? Свору держать – уметь надо. А то, чем черт не шутит, оттяпают конечности вместо того, чтобы носами тыкаться. Что он знает по жизни нашей?

– Многое. Очень многое.

– Это не все. Знания жизнью должны проверяться.

– Придет время и для экзаменов. Чует душа, что не подведет он, выдюжит. Как я, ты и все братки наши.

– Не ровняй хрен с трамвайной ручкой, тогда время другое было. К воровскому никто не рвался, чистота сама в нас жила… Никаких тебе подходов.

– Да? – хитро ощерился дед. – Ну с тобой-то песня другая пелась, по твоим словам, про хрен которая… Иль забыл? А я помню. И никогда не забуду, как представил тебя братьям, потому как верил в тебя, верил, как себе – и не ошибся. Сейчас вот в него так же верю.

Лицо Евгения омрачилось. Задев нужные струнки, брат вынудил его уступить.

– Евгений, – произнес гость и неловко протянул Юрке руку. Тот ответил деликатным рукопожатием.

– Ну не знаю. Поможем, конечно, но боюсь, для него слишком мало времени. Молодость не исключает ошибок, а исправлять их некогда будет.

– Сколько? – отозвался Кристалл, коль речь зашла о нем.

Евгений бросил на Юрия холодный взгляд, но в душе остался доволен напористостью.

– Год. К тому времени передел сфер влияния должен завершиться. Догадываешься в чью пользу? Ну так как?

Кристалл молчал. Несмотря на простоту и ясность, с которой московский гость при общей загадочности выражал мысли, многое требовало вдумчивости. Волна откровенного насилия, захлестнувшая страну, изменила правила игры и ослабила влияние черных. К тому же объявились новые участники. Если на беспредельную проституцию закона и группировки зарэкетировавшихся спортсменов давно выработались антитела, то недавно поднявшиеся на приватизационных сливках денежные мешки, способные содержать целые армии «штыков», требовали к себе осторожности и острого глаза. И те, и другие не признавали Воров, составляли однородный скользкий сгусток, исповедовавший свою религию – культ денег. Поэтому и рассматривать их приходилось как единое целое. Чистота принципов, да и вообще само наличие последних, для них – пустой звук, насилие – основное оружие, а построенный на нем бизнес – предпочитаемый способ жизни. Царствование беспредела в преступном мире длилось до тех пор, пока Воры, традиционно занятые заботой о тюрьмах и лагерях, не столкнулись там с ростками произвола, занесенного с воли. Ужесточив свое воздействие, заразу удалось затоптать, но поток бесовского семени не иссякал, и тогда было решено рубить под самый корень. Призвав кровавый опыт сучьих войн[107 - Сучья война – открытое противостояние между порядочными арестантами и суками (предавшими воровское). Возникает обычно на пике мусорской ломки (смотри), когда тюремно- лагерная администрация «изнутри» усиливает свое давление. Как таковая, сучья война отражена в книге В. Высоцкого «Черная свеча».], в единстве и сообща, урки нанесли первый удар – по Москве. Именно российская столица первой стала на колени и для пущей острастки в первопрестольную стеклись сотни Воров. Враги, не выдерживая натиска закаленных мусорскими ломками[108 - Мусорская ломка – ряд действий карательного характера, предпринимаемых режимной частью исправительных учреждений для искоренения воровской субкультуры. Среди прочего, питье крепкого чая также причисляется к воровской традиции и при мусорской ломке, и мусорском ходе считается злостным нарушением, фиксируемым в личном деле грифом «поддерживает воровские традиции».] и школой тюремного выживания боевиков, исчезали так же быстро, как и появлялись. Ужесточение борьбы с преступностью сыграло с законниками злую шутку: они подорвали дух живущих криминалом по моде и случаю, а тем облегчили Ворам задачу. Показав себя дерзкой и бесстрашной силой, не побоявшейся дневного света, старая формация оттеснила коронованных особ от штурвала тайной власти. Временный паритет и наступившее перемирие устраивали всех – одним надо было перевести дыхание, а другие понадеялись, что амбиции уголовников исчерпались. Но снижение активности в центре говорило о другом. Уверенность, выросшая на дрожжах столичных побед, требовала от Воров широты дальнейших планов. Потому перераспределив усилия, они начали борьбу за основные колонии – имперские придатки любой власти. Постепенное укрепление позиций радовало, но торжественным парадом пока не пахло. Драться приходилось на расстоянии. И если московские принцы перед воровским авторитетом капитулировали, то провинция, пользуясь хаосом и мужицким упрямством, отчаянно сопротивлялась. На плечи Кристалла ложилась незавидная задача. Никто не объяснял, как наступить на горло хозяйствующим в городе группировкам, не оказавшись под общий шумок на крючке у конторы[109 - Контора – здание полиции или просто полиция или ФСБ.], и объединить разрозненные кучки криминала вокруг воровского, но все ожидали реального результата. Требовалось наладить воровское положение – систему со строгим разграничением ролей и определением, согласно иерархии, расстановки каждого преступника; со своей черной кассой, в механизме пополнения которой нуждается в регулировке даже винтик, с городским общаком для нужд больничек[110 - Больничка – режимное медицинское учреждение тюремного типа, где на стационарном лечении находятся тяжелобольные осужденные.] и крытых[111 - Крытая – спецучреждение для тюремного заключения, куда направляются лица, признанные судом социально опасными. Контингент крытой – лица, совершившие тяжкие преступления, и злостные нарушители, не ставшие на путь исправления. Тюремное заключение отличается от других мест лишения свободы – зон, колоний – суровым карательным режимом. Например, вплоть до 2001 года для лиц, пребывавших на крытой, существовало даже ограничение на переписку с родственниками. Разрешалось отправлять не более одного письма в месяц.]. Кристалл слишком хорошо понимал всю сложность предстоящего.

– Он справится… – упрямо вторил Виктор. Твердый тон деда, всегда помогавший принять окончательное решение, мог воодушевить кого угодно, но Юрию уверенности не придал.