Студенты

Я перебрался на ее место, дождался, пока за Кларой закроется дверь, и сказал:

– Так, шантрапа, чтобы тихо тут у меня!

Шантрапа, ясно, сразу расслабилась, все полезли друг у друга списывать, хотя карточки были одна на другую не похожи. Тарахтели мы так минут десять, не меньше, пока кто-то из студентов не пошел к двери выглянуть в коридор, не возвращается ли Клара. Дверь, как я уже заметил, открывалась со зловещим скрипом, просто как в склеп какой, поэтому, услышав этот характерный скрип, я, не оборачиваясь, рявкнул:

– Дверь закрой, Топтыгин!

Почему сказал «Топтыгин», сам не знаю. Может, показалось, что открывавший зловещую дверь неуклюж, как медведь… Дверь с тем же скрипом захлопнулась, а в кабинете воцарилась тишина.

– Вован, ты, похоже, кого-то не того послал, – сказал мне Серега Калакин, парень из нашей группы. Это подтвердила и Клара, вернувшаяся к нам через пару минут. Она заняла свое законное место, что-то с минуту перекладывала на столе с места на место, потом посмотрела на меня и расхохоталась:

– Ты зачем нашего завкафедрой математики Медведева выгнал и Топтыгиным обозвал?

– Скрипел тут дверями, мешал заниматься, Клара Давидовна, – пояснил я, – а когда мне мешают заниматься высшей математикой, я и ректора не пожалею…

Клара была так довольна, что я обозвал ее завкафедрой Топтыгиным, что даже не стала проверять, как я решил свою задачу. К слову, я ее даже не прочитал…

…Но продолжу про часы. Первые три дня недели у меня выпали, поэтому я твердо решил, что уж в четверг после занятий обязательно рвану в «Дом быта» и сдам, наконец, часы в ремонт. А то самому уже стало неловко постоянно выспрашивать у окружающих, «сколько время» да «который час». Не получилось и в четверг. Из-за Леонова. Того самого, артиста Евгения Леонова, джентльмена удачи. Как мог Евгений Леонов помешать мне отнести часы в ремонт? Смог. Мы с Витькой вышли из чертежного зала после инженерной графики в Б-корпусе и собирались спуститься вниз к институтской столовой. Время было три – начало четвертого. Самое то, чтобы пообедать и на 2-ом трамвае доехать до площади Ленина, а там пешком по улице Громобоя к «Дому быта».

– Ты знаешь, что в нашем ликбезе сегодня Леонов выступает? – вдруг спросил Витька. – Как раз над нами, в актовом зале на пятом этаже.

– Какой Леонов? – равнодушно отозвался я. – Космонавт?

– Артист. Евгений Леонов.

– Нифига себе! А не врешь? Что-то я афиш не видел…

– Было объявление на входе в корпус, от руки на клочке туалетной бумаги накарябанное.

– А когда выступает?

– Вроде, сейчас, в три часа.

– Пошли посмотрим.

– Пошли. А ты же хотел часы…

– Часы не убегут, а Леонов может…

Мы поднялись на пятый этаж, открыли одну из двух здоровенных створок дверей и вошли в зал. Зал был сравнительно небольшой, во всяком случае, намного меньше громадного зала в А-корпусе, но тоже с рядами мягких кресел и сценой. По сцене бегал небольшой человечек, в котором мы узнали звезду советского кино Евгения Леонова. Ну не то чтобы прямо бегал, но довольно бодро сновал туда-сюда. Зал был почти пустой, и мы с Витькой, стараясь не топать, прошли поближе к сцене. Отсчитали от нее три ряда и уселись в четвертом. Хотя студентами мы стали менее полугода назад, жизнь как-то быстро научила нас не садиться в первый, а лучше и во второй и третий ряды, которые всегда были предназначены для официальных лиц. И неважно, что здесь даже первый ряд был практически пуст – сидела там только пара человек, судя по костюмам без галстуков, относившихся, скорей, к лицам полуофициальным. На нас с Витькой они не обратили внимания. Зато Евгений Леонов покосился на нас и слегка притормозил, словно раздумывал, не сделать ли паузу и не поприветствовать ли новых зрителей. Но тут на сцену выскочил новый персонаж, и великий артист упустил возможность сделать нам приятное. Потом, наверное, локти себе кусал – где он еще нас с Витькой увидит…

Пьеса с его участием шла минут сорок. Потом мы узнали, что кроме него в пьесе участвовали артисты областного драмтеатра, которые старались соответствовать великому Леонову, но, когда он появлялся на сцене, маленький и сутулый, остальные будто пропадали куда-то. После спектакля мы с Витькой били в ладоши, не жалея их, и кричали «Браво»!..

Так что с часами опять не получилось. Когда после спектакля мы, отстояв очередь в столовую, разом пообедали и поужинали, на Витькиных часах было уже шесть вечера. Какой уж тут «Дом быта».

…А в пятницу… Тут придется поподробней. Когда я вернулся в общагу, мои биологические часы показывали 18:40, и, взглянув на часы над вахтершей Полиной Сергеевной, я удовлетворенно обнаружил полную тождественность между живыми часами и их механическим аналогом. Если бы биологический хронометр не подводил по утрам, я, может, и не рвался бы отдавать часы в починку.

– Студент Семенов, 1 курс, пятая комната, следую по маршруту: институт – общежитие ПТЭФ – пятая комната. Жалоб и заявлений не имею, – отрапортовал я Полине Сергеевне и пошел в свою конуру.

– Глумление над дежурным вахтером? Завтра же доложу декану! – услышал я вслед недружелюбный крик Полины Сергеевны, но возвращаться не стал.

В комнате на стульях и кроватях проходила конференция с участием Германсона, Мирнова и соседей из 6-й комнаты, Керенкера и Женьки Ефремова. Про Керенкера я уже как-то рассказывал, это был веселый худощавый парень с большим носом, рассчитанным на двух человек, но доставшимся ему одному. Бесцеремонный, хамоватый, но в целом безобидный студентвторокурсник. Женя Ефремов, небольшого росточка парень, был с нашего потока, учился, кажется, в 17-й группе. Он был младшим по возрасту в нашей общаге, только преодолевший 17-летие, имел совершенно детское лицо, и, когда я встречал его в институте или общаге, мне всегда хотелось дать ему конфету. Несмотря на свой юный возраст, Женька любил выпить. Пил все, как губка. Может, хотел доказать всем, что он уже большой мальчик, может, еще что, но одно время мы были убеждены, что он сопьется. Женька удержался и окончил институт вместе с нами. Но до этого было еще далеко, а пока Женька скромно сидел на моей кровати и слушал Керенкера вместе с другими участниками конференции. Я согнал Женьку со своей кровати, уселся сам и тоже стал слушать, как Серега Керенкер агитировал слушателей пойти завтра после уроков на заработки. В то время была небольшая конторка по найму рабочих без устройства на работу. Что-то вроде биржи труда, но только с поправкой, что это были 80-е годы. По заявкам, поступившим от предприятий города, нанимали людей на конкретные объекты – на конкретное время, на конкретный вид работ. Время работы варьировалось от «немедленно», до «ближайшей ночи». 90 процентов наемников были студентами или профессиональными бомжами, но бывали и крепкие мужики, уже сбитые в бригады, подрабатывающие таким образом. Их на улице Громобоя знали и всегда наиболее денежные варианты откладывали для них. Платили по-разному. Можно было попасть на разгрузку сыпучих материалов, вроде цемента, и заработать на этом по червонцу (10 советских рублей) на человека, можно на погрузку ящиков в товарняк на железнодорожном вокзале и получить по три рубля на душу. А можно было наняться в одну из множества Ивановских текстильных фабрик и целую ночь катать тележки с ватой. Там выходила пятерка на клюв. У каждого из вариантов были свои плюсы-минусы. Самый денежный, с цементом, был плох тем, что после работы мы на 70 процентов состояли не из воды, как остальное человечество, а из этого самого цемента. Сутки потом мы дышали цементом, ели цемент, пили цемент. Плесни на нас ведро воды с песком, и мы превратились бы в памятники. Катать вату было, конечно, легче, но ее катать приходилось целую ночь, да еще и утро прихватывали. Смена была с 22:00 до 6:00. Рассчитывались где как. Где-то сразу, где-то к концу недели, а где-то к концу месяца. Причем чем дальше, тем хуже становилось. В описываемое время, а это 1981 год, даже самые скупые из нанимателей – текстильщики – платили сразу после смены, а года через 3–4 даже за цемент, за который сначала рассчитывались чуть ли не до начала разгрузки, теперь норовили отдать попозже. Ребята рассказывали, что кого-то и надували. Нас, правда, нет. У нас временной период найма был ограничен учебой, поэтому в основном мы старались попасть на текстильные фабрики в ночь. Ночь работали, а днем на лекциях отсыпались с широко раскрытыми глазами. Главное было не храпеть…

…Мне призыв Керенкера посвятить завтрашнюю ночь текстильной промышленности понравился. До стипендии было еще две недели, а у меня оставались только три рубля и какая-то мелочь. Правда, со дня на день я ожидал перевод от родителей, но пятерик лишним не будет. Найдем ему применение. В общем, все мы – я, Андрей Мирнов и Андрей Германсон – выразили поддержку Керенкеру и даже назначили его бригадиром на эту смену. В обязанности бригадира входили переговоры с администрацией предприятий, куда мы шли батрачить, и вытрясание с них денег по окончании смены. Лучшим бригадиром среди студентов был Федор, кандидат в мастера спорта по боксу в тяжелом весе, с которым я позже населял в нашем общежитии 23-ю комнату на 4-х-5-х курсах. Лучшим бригадиром он был не из-за того, что был боксером. В деле общения с конторами и администрациями от мордобоя как раз лучше отказаться. Лучшим он был потому, что доводил представителей нанимающей стороны до истерики скрупулезным выспрашиванием мельчайших деталей работы, ее опасностей и времени расплаты. Настоящий бультерьер был. В тот единственный раз, когда наша бригада после разгрузки технической соли (даже не цемента, хотя соль – тоже удовольствие сильно ниже среднего) получила на руки по 12 рублей, бригадиром был Федор…

Керенкер, получив звание бригадира, вырос в собственных глазах метра на два, приосанился и постановил, что сбор бригады завтра на улице Громобоя, в здании конторы в 16 часов.

– Зачем так рано? – спросил Германсон.

– Слушайте папу Керенкера, – сказал бригадир. – Придем позже, 8-е марта разберут, и мы поедем на Меланжевый. Оно вам надо?

Резон в этом был, ведь на Меланжевый комбинат пришлось бы ехать куда-то на край света, а фабрика имени 8-го марта была рядом.

– Вот ты, бригадир, и иди туда к 16-ти, чтобы 8-е марта не уплыла, – предложил я, – а мы к шести подойдем.

– Так, бунт на корабле? – строго спросил Керенкер. – Всех уволю, наберу новый экипаж!

– Ладно, только я еще Витьку приведу, – не стал бунтовать я. – Он давно просится с нами на дело.

– Приводи, – великодушно разрешил босс. – Но только его одного. Чем больше трудяг, тем меньше тугриков на нос.

Все посмотрели на его нос и кивнули… Так что не получилось у меня и в пятницу с часами. Получилось только в следующий понедельник. Впрочем, до понедельника была еще ночная смена на Меланжевом комбинате, о которой тоже нужно рассказать. Была суббота, было воскресенье. В общем, обо всем по порядку.

…Наш бравый бригадир Керенкер свое бригадирство начал с того, что прошляпил набор трудящихся на фабрику имени 8-го марта. Он бы и Меланжевый упустил, если бы не Витька. Витька, ясное дело, опоздал. Тут уж ничего не поделаешь. Хоть говори ему, хоть молчи – он все равно придет позже назначенного времени. Хоть на 5 минут, но позже. Я ему не раз говорил: «Ну выползай ты из дома раньше, если склонен к опозданиям!». Но Витька – это такой тормоз, что даже выходя из дома раньше на те же 5 минут, он обязательно вспомнит что-нибудь важное, вроде забытого дома зонта, и вернется. Или, наоборот, зонт возьмет, но на полпути к остановке 5-го трамвая решит, что зонт ему сегодня не понадобится. И тоже вернется. А уж если ничего такого с ним не случится, значит, 5-й трамвай собьется с графика и вовремя не придет. Или придет, но забитый народом так, что мышь не влезет, не то что Витька. Так что Витька всегда найдет возможность опоздать…

Серега Керенкер объяснил свою бездарность в качестве бригадира обстоятельствами непреодолимой силы. Фабрика 8-го марта не получила нас в качестве ценных работников не из-за того, что он ворона и растяпа, а потому, что вообще не прислала заявку. Ну и причем тут он? Потом, правда, выяснилось, что заявка от фабрики была, но диспетчер конторы, сидевший на распределении рабочей силы, туда по-тихому отправил своих корешей. Легче нам от этого не стало, и пришлось сидеть на скамейке и ждать у моря погоды. Потом наш бригадный генерал Керенкер, сидевший с нами с проницательным видом, еще раз сходил к диспетчеру и узнал, что Меланжевый комбинат сначала заявку прислал, но потом ее отозвал. Так что текстильщики все отпали, и вату покатать не удастся. Мы совсем загрустили. Особенно я. Разгружать цемент или что-нибудь из такого же перечня работ мне как-то совсем не улыбалось, и я объявил, что возвращаюсь домой. Ну их, эти гастроли, у меня еще целая трешка в кармане лежит, дня три продержаться можно, даже не переходя на диетическое питание. И тут с доброй улыбкой входит Витька. На часах шесть часов вечера, договаривались на четыре. Ничего нового. Все и так сидели с угрюмым видом, и Витькино явление с задержкой в два часа взрыва радости тоже не вызвало. Оказалось, что он единственный, кто угадал с явкой, а кому это понравится?.. Витька пожал всем руки и огляделся. К моменту его появления в конторе наша бригада была там в единственном числе. Время от времени заглядывали какие-то синяки, просачивались в комнату диспетчера, дверь в которую была полуоткрыта, и возвращались обратно.

– Витек, привет! – крикнул кто-то.

Мы повертели головами и уставились в проем диспетчерской двери. Судя по тому, что в конторе никого больше не было, привет прилетел оттуда.

– Здоров, Колян, – ответил Витька.

– А ты что, его знаешь? – спросил я.

– Сосед мой, – сказал Витька и уселся рядом. – А что?

Бригада немного ожила.

– Может, ты сходишь, побазаришь с ним насчет работы? – спросил Мирнов. – А то торчим тут, позабыты-позаброшены.

– Так вы что, безработные? – удивился Витька. – А я думал, вас тут ценят…

– Ценят. Так ценят, что никакой работы… – буркнул Германсон. – Сидите, говорят, отдыхайте…

– Кто говорит?

– Да друг твой, Колян.