Остров Желаний

Остров Желаний
Владимир Шаяхметов

Двое сорокалетних друзей юности случайно оказались в Тихом океане на маленькой лодке. Три недели они боролись за жизнь среди штормов без запаса пищи и воды. Их вынесло к необитаемому острову, на котором прожили год. В пещере острова они обнаружили несметные сокровища. Там же повстречали пиратов, хозяев найденных богатств.

Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации

Владимир Шаяхметов

Остров желаний

Глава 1

Голос прошлого

Расхаживая по тесной кухоньке своей старенькой «хрущёвки», Юрий заканчивал уже, наверное, одиннадцатый круг, когда остановился у окна и, глядя на унылый апрельский пейзаж неухоженного дворика, вероятно, уже не первый раз повторял, бормоча себе под нос: «… Так что приезжай… приезжай». Он небрежно и торопливо снова взял со стола оклеенный иностранными марками конверт, ещё раз прочёл в графе отправителя «Saint-Barbara», грубо бросил его на стол, но тот не удержался на краю и тихо спланировал на пол. Не обратив на упавшую бумажку никакого внимания, Юрий повернулся спиной к окну и принялся снова перечитывать ставший уже изрядно помятым в его руках листок бумаги:

«Здравствуй, Юрка. Что же ты не пишешь мне? Третье письмо уже шлю. Как ты там, жив ли? Полжизни прошло, как мы не виделись с тобой. Ты бы знал, как я скучаю по тебе, по дворику нашему и всему, что связано с ушедшей юностью. Иногда так хочется приехать домой, снова собраться с друзьями на нашей скамейке, сбацать что-нибудь на гитаре вечерком под милый гортанный аккомпанемент разгневанных соседей, сбегать на танцы. Помнишь, как мы с тобой давали там жару, и откуда было столько дыхалки? А помнишь, как мы закрывались в вашей кладовке и печатали фотки? Юрка, так хочется встретиться с тобой. Ведь не виделись уже сто лет! К сожалению, приехать я не могу, но зато ты можешь ко мне. Я составлю тебе приглашение, ты получишь гостевую визу и айда ко мне в отпуск. Отдохнём, развеемся, вспомним наши годы молодые и, увы, безвозвратные. Помянем пацанов – Азата Ахунова, Игорька Пстыгу, Женьку Комова. Я ведь даже могил их не видел. Может, увижу ещё. Ты то как? Работаешь где? Живёшь как, родители твои, семья, дети? Ты пиши мне, пиши всё. У меня всё путём. Жена, две дочери уже взрослые, двухэтажный дом, прекрасная работа, платят хорошо. Всё есть, нету только дворика нашего, тебя нету, пацанов, а гитара вот есть, лодка добрая, палатка, так что приезжай, порыбачим. Только ты обязательно приезжай, я серьёзно. Трудно у вас сейчас там, знаю, так я все расходы с поездкой беру на себя. Юрок, не откладывай. Жду тебя, друг мой. Пиши, адрес на конверте. А ещё лучше, позвони сначала».

Юрий устало опустил руку с письмом. Тяжёлые воспоминания более чем двадцатилетней давности роем кружились в его воспалённом мозгу. Ведь, кажется, совсем недавно собирались вечерком на скамейке во дворе, которую специально из парка притащили для вечерних посиделок и под Андрюхину гитару орали «В краю магнолий», распугивая прохожих. Потом – Афган, тот проклятый Кандагар, Игорёк и Азат – одной гранатой. Азат волочил изувеченного взрывом Игоря, так и нашли их потом вместе. Женькина фляжка – подарок на память, его разодранная в клочья спина, его последний вдох. А вот Андрюху Васнецова не нашли. Потом – «Чёрная вдова», цинковые гробы, посмертные ордена «Красной Звезды», слёзы матерей, гвоздики, салют над памятником.

Как бы, отбрасывая пелену с глаз, Юрий тряхнул головой, открыл полупустой холодильник, достал начатую бутылку, тяжело опустился на табуретку, вылил остатки водки в гранёный стакан, выпил залпом. Закусил чем-то с давно не убранного стола, и душа его, истерзанная одиночеством, чувством не нужности никому, безысходностью и неустроенностью разрешилась крупными слезами, с болью и рыданием вырывающимися прямо из груди, из сердца.

Следующий день выдался не по-весеннему мрачным. С утра зарядил мелкий дождь со снегом, тяжёлые свинцовые тучи безмолвно плыли над землёй, поглощая своим тёмно-серым брюхом верхушки многоэтажек. Кажется, что вот ещё немного, и вся эта небесная хлябь рухнет под своей тяжестью на уже почти полностью размытые и разбитые дороги, промокшие насквозь дома и несчастных, утомлённых долгой зимой и холодной грязной весной прохожих.

Те, осторожно обходя и перепрыгивая лужи и ручьи, стремились поскорее вернуться в тёплые, сухие жилища, порой проваливаясь в грязно-снежную кашицу по щиколотку, при этом чертыхались и проклинали всё вокруг.

Юрий с минуту наблюдал за непогодой сквозь мокрое стекло знакомой нам уже кухни, медленно, словно обдумывая что-то, покрутил в пальцах сигарету, щёлкнул подаренной ещё ротным трофейной бензиновой зажигалкой и затянулся, обволакивая себя густыми клубами табачного дыма. Он сел за стол, заваленный немытой посудой и усеянный сухими крошками, придвинул поближе к себе пепельницу но, сделав пару затяжек, торопливо затушил в ней сигарету, нервно вдавливая её почти до фильтра.

Решительно встал. Вышел в прихожую, быстро накинул на себя куртку, визгнул молниями ботинок, смял в руке старенькую фуражку и быстро вышел из квартиры.

Он спешил не на работу. Там его никто не ждал. Да и не было у него никакой работы. Так, шабашки от случая к случаю. И вообще он ни куда не спешил. Куда можно сбежать от памяти, от прошлого, от себя? Так, не замечая ни дождя, ни луж, не разбирая дороги, он очутился на автобусной остановке. «Господи, что я делаю? Зачем я здесь?» – Юрий огляделся.

Дождь кончился но, видимо, совсем недавно. Он стоял в своём насквозь мокром джинсовом костюме, по его волосам и лицу стекали капли воды, а рука всё ещё сжимала несчастную фуражку. А вокруг стояли люди и, ёжась от холода, прятались от непогоды под свои зонтики. Чёрно-серо-коричневая масса смотрящих в одну сторону, утомлённых бесконечным ожиданием, озябших и промокших людей иногда оживлялась с появлением из-за поворота очередного автобуса.

Небольшая часть этой толпы суетливо, мелкими притоптываниями продвигалась поближе к проезжей части, сжимаясь в тесную группу, которая, повинуясь общему стремлению людей, совершала уже строго определённые движения, нацеливаясь на ещё закрытые двери уже притормаживающего автобуса. Другая, большая численностью часть людей, коротко взглянув с легкой завистью на ту группу, уже ставшую маленьким коллективом, поёживаясь от всепроникающей сырости, нетерпеливо переводила свои взгляды на тот вожделенный поворот.

Автобус, прекрасно понимающий, что его ожидает, жалобно пискнув тормозами, медленно открыл двери. Подобные, случающиеся каждое утро штурмы несут свои отпечатки не только пассажирам в виде оторванных пуговиц и сумочных ручек, сломанных очков и истоптанной обуви, помятой одежды и пропавших кошельков, но и автобусы от них страдают ничуть не меньше, хотя первых это не интересует ни в малейшей степени.

Всё больше проседая от втискивающих себя пассажиров, несчастная машина принимает в своё чрево запредельное количество людей, и с большим трудом закрыв за ними двери, медленно, дрожа сцеплением, сдвигается с места, обдавая оставшихся на остановке изрядной дозой выхлопных газов.

Юрий никуда не спешил. Он смотрел на всё с какой-то отрешённостью и безучастностью к происходящему. Ведь он и сам до недавнего времени тоже довольно активно участвовал в подобных штурмах.

Постепенно свежий, сырой и холодный, но всё-таки весенний воздух проветрил его мозги, наполнив их особыми молекулами, из которых складываются мысли.

Он никогда не бывал за границей, если не считать Афгана, и с чего начать свою будущую поездку, понятия не имел. Да и спроси любого на этой остановке, как это сделать, можно быть твёрдо убеждённым в том, что далеко не все даже смогут подсказать, куда можно с этим обратиться.

Люди, привыкшие к толчее не остановках, разбитым дорогам, грязным улицам, непроходимым лужам на дорогах, хамству продавцов, горам окурков под балконами, тёмным, грязным подъездам и воняющей мочой лифтам в большинстве своём даже не допускают и мысли о жизни в стране иной, ведь в той жизни красивой, чистой и богатой есть один весомый недостаток. Там ты – не дома.

Снова заморосил дождь. Юрий, слегка поёжившись, надел-таки свою фуражку. Вспомнив о туристическом агентстве за две остановки отсюда, он втиснулся в ещё открытые двери очередного переполненного автобуса.

Глава 2

Земля обетованная

Огромный лайнер удивительно мягко коснулся бетонки аэропорта Лос-Анджелеса. Вглядываясь в трясущееся на стыках бетонных плит пространство за иллюминатором, Юрий почти не слышал объявления стюардессы об успешном завершении рейса, лишь с волнением в сердце смотрел на быстро убегающий назад зелёный газон аэродрома, какие-то полосатые домики и взлетающий по соседней полосе огромный воздушный гигант с надписью на борту AIR FRANCE.

Вроде бы ничего особенного: та же зелёная трава, то же голубое небо, бетонка, похожая на бетонку Шереметьево-2. Но что-то не знакомое, чужое ощущалось во всём этом многообразии, и Юрий уже во второй раз за этот полёт пожалел о своем решении пусть на время, но все же покинуть милую его сердцу Россию.

Но вот, наконец, огромный самолёт, напоследок слегка качнув своих пассажиров, замер. Стих шум турбин, и успевшие привыкнуть к их мерному многочасовому рокоту уши сдавило мягкой густой тишиной. Юрий накинул на плечо свою маленькую сумку, в который без труда уместился весь его нехитрый походный скарб и, повинуясь общей суете спешащих к выходу пассажиров, засеменил мелкими шажками вслед за ними и вскоре покинул этот, ставший уже похожим на встревоженный улей, широкий, постепенно пустеющий, салон трансатлантического лайнера.

Всё происходящее вокруг него было каким-то неестественным, не знакомым, чуждым, поэтому, впоследствии он не мог припомнить ни то, как попал в гудящий зал прилёта, ни то, как проходил обязательную процедуру таможенного пограничного контроля. В течении следующих пяти минут, когда он вдруг очутился в огромном зале, где все таблички и плакаты, вывески и указатели, яркая реклама и всевозможные табло пестрели незнакомыми буквами, где общий мерный и не очень громкий, но монотонный и постоянный гул аэровокзала смешивался с разноголосицей чужой речи идущих рядом людей, где то и дело в общий шум врывался что-то говорящий по-английски мягкий женский голос информатора с тембром общим для всех информаторов всех аэровокзалов мира, Юрию вдруг жутко захотелось вернуться в салон родного русского самолёта, который при любом раскладе рано или поздно, но непременно вернётся на родную землю.

Он даже на мгновение остановился, настолько эта мысль показалась ему реально выполнимой, как вдруг, кто-то идущий позади, грузно натолкнулся на него, и Юрию ничего не оставалось как, слегка повернув голову, растерянно промычать себе в плечо что-то типа «Прошу прощения» и продолжить свой путь к толпе встречающих.

Встречающих было не много. Некоторые из них держали в руках большие белые бумажные листы с именами, а может быть и не с именами, а с чем-то другим, кто их знает… Вдруг его взор натолкнулся на, словно, вырванное из прошлого, бывшее обидным в детстве, почти забытое, но теперь ставшее близким и родным на фоне окружающего его всего непонятного и чужого, наспех написанное русскими буквами на большом белом плакате свое школьное прозвище.

– Андрей! – Юрий махнул рукой своему бывшему другу детства и направился к зовущему его плакату, – я здесь!

– Юрка! Макарон! – Вместо плаката теперь взлетели вверх обе Андрюхины руки, призывая друга в свои объятия. – Наконец-то! Как я рад тебе!

– Ну ладно, ладно, – Юрий угрюмо отвёл от себя объятия Андрея, коротко взглянув по сторонам, – что за нежности телячьи! Я не миловаться с тобой приехал. Пошли, поговорим сначала, и послезавтра мне домой пора.

– Как послезавтра? – Тихо спросил Андрей упавшим голосом, понимая, что разговор предстоит тяжёлый.

– Может послезавтра, может никогда, кто знает, как там повернётся, – сквозь зубы процедил Юрий, понимая, что если он приведёт в исполнение то, что рисовал в своём воображении на протяжении всего полёта, то может остаться здесь и на пожизненное.

Направившись к стоянке, Андрей попытался, было, принять сумку Юрия, на что тот лишь буркнул:

– Не инвалид. Сам донесу.

Андрей понимал, что настроение Юрия продиктовано сейчас не радостью встречи со старым другом, а встречей с предателем и, потупив взгляд, угрюмо зашагал к своей машине.

Он остановился возле шикарного чёрного джипа, открыл заднюю дверцу. Юрий поставил в огромное пространство багажника свою сумку.

– Это твоя? Дорогая, наверное? – он критично рассматривал большую машину своего бывшего друга.

– Да ладно тебе, машина как машина. Конечно, не вазовская «Нива», но у нас тут все на таких ездят. Утром на работу надо ехать, девчонок моих в школу отвезти. Без машины нельзя. – Почти скороговоркой проговорил Андрей с явным волнением в голосе.

– На рыбалку ездить пойдёт, – тут же потеряв интерес к шикарному «Кадиллаку», съязвил Юрий, влезая в его просторный салон.

– А я на ней и езжу. Ты хотел поддеть меня что ли? Не-е, братан, здесь уазики не продают, а эта – то, что надо!

– Я тебе не братан, – буркнул Юрий и отвернулся к окну.

Андрей завёл двигатель, и вскоре раскалённый августовской жарой воздух в салоне машины стал охлаждаться, смешиваясь с холодным воздухом, дующим из диффузоров кондиционера.

По пути Андрей несколько раз пытался разговорить своего гостя, но тот лишь рассеянно и без особого интереса продолжал рассматривать проплывающие в широких окнах джипа невиданные им доселе заграничные красоты огромного города. Вскоре они выехали на побережье Тихого океана и долго неслись по ровной широкой дороге вдоль береговой полосы. Юрий никогда не был на море и теперь во все глаза смотрел на простирающуюся за горизонт синеву огромного океана, далёкие, словно замершие в своём медленном ходе сухогрузы и стаи кружащих над водой чаек, для которых на целом свете ничего не существовало кроме этих блестящих на солнце вечных величавых волн.

Вечерело, когда Андрей остановил, наконец, свою машину возле утопающего в зелени сада большой двухэтажной виллы. Юрий собрался, было, выйти из машины, но хозяин, остановив его жестом руки, на мгновение притормозил возле поднимающихся вверх ворот гаража, после чего медленно въехал в его широкое светлое пространство.