Синоп (Собрание сочинений)

– Если только русские посмеют войти в придунайские княжества, мы немедленно переместим наш флот к Дарданеллам!

В те дни в банках лондонского Сити, не без основания говорили:

– Мы примирились бы с завоеванием русскими Турции, если бы не русский тариф и изгнание наших товаров с Левантийских рынков! Мы боимся не русских солдат, а русских таможенников!

Тем временем император Наполеон Ш вызвал к себе фельдмаршала Сент- Арно.

Первому он велел готовиться принять командование армией в предполагаемой русской компании:

– Настала пора посчитаться за 1812 год и унижения моего великого дядюшки! Вас я избираю главным мстителем!

Карл Фердинанд фон Буоль-Шауенштейн

Наш посол в Париже генерал Киселев встретился с министром иностранных дел Друэном де Люисом. Тот пригласил Киселева на дружеское и сердечное собеседование. Он полностью переигрывает старого генерала. Николай Дмитриевич выходит из дворца министерства иностранных дел в самом радужном настроении духа и немедленно пишет в Петербург о счастливой перемене в настроениях французского правительства. Он пишет в Петербург: «В свидании, которое я имел вчера с Друэном, он держал речи самые мягкие, самые мирные, самые примирительные, какие только возможно Друэн сообщил, что сам император Наполеон III жаждет горячо, даже пылко сохранения мира и сделает все от него зависящее, чтобы добиться этой цели. Ни за что по своей инициативе он не вмешается в русско-турецкую распрю, а сделает это разве только, если сам султан призовет его и Англию на помощь в случае прямой угрозы целостности Турции. Правда, английский и французский флоты получили приказ приблизиться к Дарданеллам, но это ничего не значит. Просто это предосторожность на всякий случай…» Французы буквально заманивают наших в Дунайские княжества. Как это можно не видеть? Два огромных флота собираются для прорыва в Черное море и это «ничего не значит»!

Впрочем, Киселев быстро опомнился и уже 9 июня отписал царю, что Наполеон давит на Австрию, грозя восстанием в Ломбардии, вооружая ее против России. Мало кто знает, что в этом деле сыграл свою гнусную роль старый подлец и развратник голландский посол Геккерн. Да, да, тот самый Геккерн, который в 1937 году спровоцировал убийство Пушкина! Изгнанный из России, он стал послам в Вене и теперь вовсю интриговал против Петербурга, мстя за старые обиды. Из Парижа ему активно помогал «приемный сын» убийца Пушкина Дантес, уже влиятельный сенатор! Не все у Геккерна получалось. Франц-Иосиф был недоверчив, но свою каплю яда Геккерн все же влил.

В те дни старый лис Меттерних, пребывающий уже не у дел, но все еще влиятельный, говорил министру иностранных дел графу Буолю:

– Я не верю в то, что царь Николай хочет большой войны, речь идет лишь о запугивании! Политика России относительно Порты, носит характер минной системы – обрушить здание и превратить его обломки, из которых забрать себе все лучшее!

– А как вы оцениваете демарш Меншикова? – спрашивал Буоль.

– Скажу честно, я ни черта не понял, ни в приезде, ни в отъезде Меншикова из Константинополя. Я ненавижу ребусы, загадки и шарады? Если для ведения войны назначают опытных генералов, то почему царь назначил Меншикова – дилетанта в дипломатии? Если царь стремился к разрыву с Портой, зачем было вообще начинать переговоры?

Стараясь заручится поддержкой Австрии Николай ей шесть армейских корпусов, если на нее посмеет напасть Италия и половину Балкан, если рухнет Турция. Посулы были очень заманчивы, но Вена боялась Париж.

Петр Мейендорф, русский посол в Вене, «человек, звезд с неба не хватавший, но неглупый и порой не лишенный проницательности» (выражение академика Е. Тарле) давно уже понимал, что Меншиков играет с огнем.

В узком кругу он сетовал:

– Меншиков, конечно, самый остроумный человек в России, но ум отрицательный, а характер сомнительный! Как плохо обслуживаются государи! Когда они дают мало обдуманный приказ, всегда находится кто- нибудь, чтобы его исполнить, но когда нужно угадать их намерения и взять на себя ответственность – никто не хочет действовать!

Мейендорф получает аудиенцию у Франца-Иосифа, затем беседует с Буолем. Впечатление у него самые неутешительное. В итальянских провинциях Австрии неспокойно, в Пьемонте, который может отнять эти провинции у Австрии, тоже не все ладно. Сепаратистов поддерживает Наполеона III и Вена его откровенно боится. О какой солидарности с Россией здесь можно говорить!

В самом конце июня в Лондон прибыл брат короля Пруссии Фридриха- Вильгельма IV принц прусский Вильгельм. Если король к России лоялен, то принц известный русофоб. Нашему послу Бруннову он обещает прусский нейтралитет, но будет ли этот нейтралитет дружественным?

Что касается императора Николая Первого, то он требовал от Константинополя немедленного нового мирного договора с Россией и признания независимости Валахии, Молдавии и Сербии.

– Образ предстоящей войны будет особый! – говорил император графу Орлову. – Ежели мы объявим независимость дунайских княжеств, то тем дадим знак к постепенному отпадению христианских провинций Оттоманской Порты. Но это пока только моя мысль, а не решимость!

О святых местах и ключах от храма уже давно никто и не вспоминал…

* * *

Внешней политикой России в ту пору правил канцлер Карл Роберт Нессельроде. Канцлер разводил цветы, коллекционировал камелии и знал толк в еде. Будучи маленького роста, он ненавидел высоких и презирал тех, кто был лишен аппетита, зато обожал дамское общество и любил дремать в театре под звуки музыки. Это о нем писал великий Тютчев:

Нет, карлик мой! Трус беспримерный!..
Ты, как ни жмися, как ни трусь,
Своей душой маловерной
Не соблазнишь Святую Русь…

Никто из историков никогда не говорил ничего хорошего об этом человеке. И это справедливо, ибо Нессельроде почти никогда не имел своего голоса. Канцлер был лишь тенью императора Николая. Но почему «почти»? Дело в том, что один раз Нессельроде все же сказал свое слово. Канцлер был категорически против столкновения с Европой и не побоялся отстаивать свою позицию перед императором, хотя и не слишком успешно.

Едва стали известны результаты поездки Меншикова, Нессельроде решил воздействовать на Николая другим путем. В первый же вечер он приехал прямо домой к любимцу императора генерал-адъютанту Орлову. Тот был несказанно удивлен появлению у себя канцлера, с которым никогда не были близок.

– Сейчас не время личных симпатий! – заявил Нессельроде, войдя в кабинет хозяина. – Нам следует с вами поговорить!

Запершись в кабинете, они пробеседовали более двух часов. Все это время Орлов непрерывно курил. А Нессельроде, отмахиваясь от клубов дыма,

убеждал всесильного генерал-адъютанта воздействовать своим авторитетом на императора и немедленно убрать армию с Дуная.

Карл Нессельроде

– Мы, несомненно, одолеем Турцию, но мы столь же, несомненно, потерпим крах в столкновении со всей Европой. Как человек военный, вы это должны понимать лучше меня. Исходя из этого, лучше сейчас пойти на некоторые ничего не значащие уступки, чем потом платить за ошибки землей и кровью! Союз Парижа и Лондона не может длиться долго и когда он треснет, мы спокойно без всяких осложнений свое получим!

Наконец Орлов отложил в сторону трубку и сказал:

– Вы меня полностью убедили. Теперь и мне совершенно очевидно, что война с Англией и Францией – заведомое поражение! Даю вам слово, что сделаю все от меня зависящее, чтобы уговорить его величество смягчить наши условия туркам!

Проводив канцлера, Орлов вызвал карету и отправился в Мариинку, где император Николай в тот вечер слушал оперу. В антракте генерал-адъютант завел с Николаем разговор о Турции и, пустив в ход все аргументы Ниссельроде, в четверть часа убедил собеседника в своей правоте.

– И ты, и канцлер говорите одно и тоже! – в раздумье покрутил ус Николай. – И это приводит меня к мысли о необходимости некоторых уступок. Император обернулся к дежурному адъютанту:

– Отправляйся к Нессельроде, и передай ему: пусть подготовит свои предложения и завтра поутру прибудет на доклад!

После этого Николай Первый отправился дослушивать оперу, а Орлов с чувством исполненного долга поехал к себе домой.

В ту ночь жены чиновников министерства иностранных дел так и не дождались своих мужей дома. Всю ночь в окнах МИДа на Певческом мосту горел свет. Там сочиняли бумаги, круто менявшие политический курс России. Утром канцлер с пачкой документов уже сидел в приемной Николая Первого. Когда из императорского кабинета вышел Орлов. Лицо генерал-адъютанта было белее полотна, а рот перекошен.

– Что такое, Александр Федорович, уж не плохо ли вам? – взволновался Нессельроде.

– Скоро будет плохо нам всем! – желчно скривился тот. – Государь снова переменил мнение и решил воевать Константинополь!

– Майн Гот! – только и всхлипнул «глава партии мира». – Это крушение всех моих планов!

Оставалась, впрочем, еще иллюзорная надежда на то, что турки не осмелятся бросить вызов России, а англичане с французами ограничатся лишь политическими декларациями. Впрочем, в то и другое никто уже особо не верил, слишком уж все далеко зашло к этому времени.

Уже в сентябре 1853 года граф Адлерберг писал князю Меншикову: «По всем известиям, разрыв с Турцией неизбежен, и можно даже ожидать скорого открытия военных действий. Посему необходимо ныне же решить вопрос: как в таком случае употребить Черноморский флот в нынешнюю осень и наступающую зиму?»

Граф сообщал, что Николай хочет знать мнение по этому поводу начальника Главного морского штаба, добавляя от себя, что «со своей стороны государь император полагает, что более всего пользы можно извлечь из нашего флота учреждением крейсерства перед устьем Босфора и вдоль тех берегов Черного моря, где преимущественно турки могли бы пользоваться выгодами морского сообщения во вред нам».

Целью действий определялось прекращение подвоза запасов, оружия и войск из Константинополя в Варну, Батум и другие порты Турции, а также усиление крейсерства около нашего берега. Однако при этом, Граф Адлерберг писал об особой оговорке императора, гласящей, что данный вариант действий допускался «лишь в том предположении, что флоты других морских держав ограничатся наблюдением входа в Босфор около Константинополя и не войдут сами в Черное море».

Письмо графа Адлерберга заканчивалось уведомлением, что «Его Величество не дозволяет себе положительного мнения в деле морском, недостаточно ему знакомом», и что поэтому государь желает, чтобы князь Меншиков представил «свое мнение с полной откровенностью, нисколько не стесняясь изложенными здесь высочайшими указаниями».

Увы, бывший кавалерист Меншиков тоже не мог похвастать, что морское дело ему знакомо в совершенстве. Впрочем, князь поступил вполне разумно, велев составить ответ вице-адмиралу Корнилову.

Начальник штаба Черноморского флота долго себя ждать не заставил. Все было им выстрадано и обдуманно уже давным-давно. Через несколько дней он отдал Меншикову свою записку. В ней Корнилов признавал, что осеннее и зимнее крейсерство в Черном море – дело достаточно затруднительное, а около Босфора даже опасное и при всем этом еще и мало эффективное, так как парусные суда в ненастье попросту не смогут, в отличие от пароходов, держаться возле берега. Поэтому Корнилов предполагал избрать другой путь пресечь выходы в море турецкого флота – занять на европейском и азиатском берегу несколько портов, как наблюдательные посты и пункты перехвата, расположив там корабельные отряды. Наиболее подходящими для этого портами Корнилов считал на западном берегу моря – Сизополь, а на южном – Синоп. Князю Меншикову он обосновывал это так: