Синоп (Собрание сочинений)

– Оба эти пункта находятся на пути движения турецкого флота к театрам военных действий, а потому весьма удобны к удержанию их малыми силами от покушений с сухого пути, а, кроме того, могут вместить на зиму наш значительный флот.

Меншиков, слушая вице-адмирала, кивал головой:

– Я полностью разделяю ваше мнение о неудобстве зимнего крейсерства и нахожу его бесполезным и разорительным для судов. Однако с занятием Сизополя и Синопа торопиться не будем, так как это неминуемо вызовет международные осложнения с Лондоном и Парижем!

9 октября Николай Первый в письме к князю Меншикову вновь затронул вопрос о роли Черноморского флота. Император вновь запрашивал князя о том, что намерены предпринять черноморцы. Обрисовал Николай в письме и не простую международную ситуацию.

«Хотя нам здесь еще неизвестно, – писал он, – часть ли только или весь флот английский и французский вошли в Босфор, но в Лондоне были уже угрозы войти в Черное море и прикрывать турецкие гавани, на что Бруннов очень хорошо возразил, что это все равно, что объявление нам войны». Этим Бруннов «напугал», как он сам писал, англичан, которые объявили, что «доколь мы не атакуем турецких портов, то их флот не войдет в Черное море». Со своей стороны, Николай велел послу Бруннову сообщить лондонскому кабинету, что со своей стороны он примет всякое появление военных судов западных держав в Черном море за открыто враждебный поступок против России и ответит таковым же.

Что касается задач Черноморского флота, то император требовал от Меншикова после объявления войны наносить туркам возможный вред, забирая отдельные суда, пересекая все их сообщения вдоль берега и даже бомбардируя Кюстенджи, Варну или какой-либо другой пункт. В случае встречи с англичанами и французами «не на своем месте вместе с турками» действовать против тех и других, как против врагов. «Ежели же турки выйдут со своим флотом и захотят зимовать где-либо вне Босфора, – писал император, – то позволить им исполнить «эту глупость, а потом задать им Чесму». Именно эта фраза Николая Первого стала прологом многих последующих событий осени 1853 года на Черном море.

Американская карикатура «Пустая тарелка». У английского льва нож с надписью «Расчленение Турции». Индейка-Турция заглядывает с улицы: «До чего же грустны! А я ни на что не жалуюсь!».

Князь Меншиков, как всегда, был категоричен:

– Я отказываюсь допустить возможность выхода турок в море в столь позднее время года, а также занятие им позиции к северу от Варны у мыса Кальякр или в Бургасском заливе. Тем не менее, мы должны произвести рекогносцировку румелийского берега и в случае отыскания неприятеля действовать, смотря по обстоятельствам. Как это ни прискорбно, но действия нашего флота должны подчиняться поведению Англии и Франции, так как с превосходящими силами союзников силами столкнуться было бы неосторожно. Меня тоже смущает вся неопределенность нашего политического положения, а потому я опасаюсь, чтобы действия на Черном море не помешали ведению мирных переговоров.

В те дни былая успокоенность барон Бруннова относительно мирного исхода политического кризиса, сменилась на настоящую панику. Петербург Бруннов теперь бомбардировал своими письмами. Больше всего тревоги вызывал дирижер британской политики в Константинополе лорд Стрэтфорд, который очень нервно реагировал на каждое движение Черноморского флота. Когда же Бруннов узнал о перевозке флотом целой дивизии, то впал в прострацию. Дело дошло до того, что приводить в чувство не в меру впечатлительного посла пришлось лидеру партии мира лорду Абердину. Подставив к носу Бруннова склянку с нашатырем, он как мог, ободрял несчастного.

– Вы должны радоваться, барон, что эта ваша операция закончилась до момента входа эскадр в Мраморное море. Если бы в Константинополе узнали, что ваш флот вышел в море с целым корпусом десанта, то могли бы подумать, что он имеет назначением Варну, Трапезунд, Батум, и только Бог знает, чем все это могло бы кончиться!

– О, я несчастный! – отвечал Бруннов, придя в себя. – Как бы все это не закончилось моей отставкой!

Что мог ему ответить лорд Абердин, сам уже выброшенный на обочину большой политики?

Когда из Берлина пришли в Париж известия, что 4-й русский корпус идет к границе Молдавии, британское адмиралтейство послало приказ Стоящему у Мальты вице-адмиралу Дондасу идти в Архипелаг, но не входить в Дарданеллы. Другой приказ повелевал Дондасу отныне находиться в распоряжении британского посла в Константинополе лорда Стрэтфорда- Рэдклифа, на случай нападения русских на турецкую столицу. Появление союзной эскадры в бухте Безика у входа в Дарданелльский пролив говорило о том, что Лондон и Париж встревожены.

У входа в Дарданеллы к этому времени собрался уже почти весь британский Средиземноморской флот. Командующий вице-адмирал Джон Дундас держал свой флаг на 120-пушечной «Британии». Рядом слегка покачивался на пологих волнах «сисершип» «Британии» «Трафальгар» капитана Гренвилла. Немного поодаль стояли на якорях еще ни разу не опробованные в боях новейшие винтовые «Роял Албен», «Агагемнон», «Ганнибал» и «Принцесса Роял». Густо дымил всеми четырьмя трубами лучший в мире пароходо-фрегат «Террибл» (что значит «Ужасный»!) – две 400-сильные машины и более двадцати пушек, восемь из коих 68-фунтовые бомбические! Дальше в туманной дымке угадывались очертания еще десятка линейных кораблей и фрегатов.

Несколько поодаль расположился и французский флот, спешно переброшенный из Тулона: 120пушечный «Вилле де Париж» – флагман вицеадмирала Лассюса, 120–пушечный «Валми» и «Фридланд», 90-пушечные «Юпитер», «Иена», «Байярд» и «Наполеон» и другие. Почти половина из них тоже винтовые. Такой армады Дарданеллы еще никогда не видели.

Несмотря на все заверения во взаимной дружбе и любви, союзники держались все же врознь, приглядываясь друг к другу. Англичане выказывали нарочитое презрение к своим соседям, демонстрируя при всяком удобном случае отличную морскую выучку и слаженность команд. Французы в ответ бравировали своим равнодушием к демонстрируемым англичанами достижениям, чем весьма обижали гордых бриттов.

Параллельно с официальной дипломатической войной в Европе кипела и другая война – журналистская. Ставки здесь были тоже очень высоки – общественное мнение! Еще, начиная с 1837года, подкуп парижских газет регулярно осуществлял по заданию III Отделения граф Яков Толстой, давно обосновавшийся во Франции. Кроме этого, в мае 1853 г. Наш посол во Франции генерал Киселев сообщал Нессельроде, что сам помещает – под чужим именем – прорусские статьи в парижской печати. Для «Обработки» германской и французской прессы отправился летом 1853 года в Берлин и Париж дипломат и поэт Федор Тютчев. Однако все старания мало, что давали. Битву за умы читателей мы проигрывали по всем статьям. Россия заранее была объявлена врагом цивилизованной Европы, и паскудить ее было не только модно, но и выгодно, так как за это хорошо платили. Из донесения графа Якова Толстого: «Пресса вынуждена или воздерживаться, или брать сторону турок. Это молчание обязательно не только для газет. Ни одна брошюра не смеет касаться турецкого вопроса, и вообще запрещено печатать что-либо противное политической линии, принятой правительством». Это так, к слову о традиционной европейской демократии…

В России в те дни по рукам ходила лубочная карикатура на Наполеона Третьего. Кривоногий карлик с огромными усами, и саблей, потрясал кулаками перед перепуганным французам. За спинами обывателей теснились здоровенные гренадеры со злобными рожами. Надпись под рисунком гласила: «Французы! Империя есть мир, а подтверждение этой истины… позади вас… До свиданья! Да здравствует Наполеон!

Такие же лубочные картинки рисовали в канун 1812 года, когда к России примеривался дядя нынешнего императора.

* * *

Итак, жребий был брошен! По замыслу императора Николая занятие русской армией вассальных Турции княжеств должно было заставить строптивый Константинополь подписать все выдвинутые ему требования. Армия должна была занять вассальные Турции Молдавское и Валахское княжество, но Дуная, отделявшего от них границы непосредственно самой Турции не переходить. Отмобилизованные 4-й и 5-й корпуса, дружно двинулись к границе Валахии и Молдавии под командой генерал-адъютанта Горчакова. Еще один – 3-й корпус был передвинут ближе к южным границам империи в Волынскую и Подольскую губернии. В Севастополь прибыла 13-я пехотная дивизия, которая должна была стать основой десантного отряда, на случай наступательных действий против турок.

Выбор командующего действующей армии был не слишком удачным. Князь Горчаков, будучи прекрасно эрудированным, лично храбрым и даже поэтом в душе, к старости стал излишне суетливым, забывчивым, рассеянным и поэтому при всех своих высоких качествах для должности командующего был абсолютно не годен.

Напутствуя своих генералов, Горчаков высказал им свою стратагему:

– Увидев, что мы не переходим Дунай, турки, может быть, потеряют терпение и сами перейдут на нашу сторону. В этом случая с Божией помощью я надеюсь их побить, и тогда уж вся дурь у них спадет!

Форсировав Прут, передовые части форсированным маршем пошли на Бухарест. Валахские граничары-пограничники безмолвно пропустили мимо себя русские полки. Главные силы шли тремя колоннами, Правая под началом генерал-лейтенанта Липранди, средняя – генерала от инфантерии Данненберга и левая – графа Нирода. Впереди армии конный авангард графа Анреп- Эльмпта. Граф имел приказ как можно быстрее достичь Бухареста. Задачу он выполнил, преодолев 350 верст за 12 дней. Из Измаила вверх по Дунаю одновременно двинулась и речная флотилия контр-адмирала Мессера, в составе трех десятков канонерок и двух вооруженных пароходов. Мессеру была поставлена задача – взять под наблюдение среднее течение Дуная.

По мере продвижения наших войск по Молдавии и Валахии к ним присоединились местные конные полицейские-доробанцы и валахские солдаты. Впрочем, толку от этого разношерстного воинства было немного. Поэтому наши относились к ним по принципу: не мешают, и за то спасибо! В городках и селах казаки вывешивали прокламации, в которой говорилось, что приход русской армии временных и направлен против турок, законы, налоги меняться не будут, а снабжение армии будет хорошо оплачиваться.

Движение армии напоминало торжественное шествие. Несмотря на жару и большие переходы, солдаты были бодры и веселы. Население радостно встречало войска и охотно давало жилье на постой. В столице Молдавии Яссах Горчакова встречали колокольным звоном. Молдавский господарь князь Гика выехал навстречу в русском генеральском мундире и со сбритой по этому случаю бородой. В Бухаресте армию встречали господарь Стирбей и местный митрополит.

Однако если крестьянство искренне радовалось приходу русских, видя в них своих заступников против турок, то местные бояре, вынужденные молчать при виде русской мощи, относились к нашим с затаенной ненавистью, мечтая об отторжении от России Бессарабии, и восстановлении осколка древнего Рима – великой Дакии.

Заняв Молдавию и Валахию, армия выставила вдоль дунайских берегов усиленные пикеты, а на удобных для переправы участках усиленные отряды. С правой стороны Дуная турки, в свою очередь, усилили свои пикеты, поставили пушки. Подтягивалась к Дунаю и турецкая армия. Наши рвались в бой, но были вынуждены ждать, когда на них нападут. Началось многомесячное молчаливое противостояние, разрешить которое могли только политики.

В этой ситуации проявилась вся суетливость Горчакова. Старику всюду виделись турецкие десанты через реку, и он изводил командиров отрядов приказами о перемещениях. Выручало лишь то, что приказы сыпались на головы отрядных начальников, что они не успевали исполнять предыдущие, а потому оставались стоять на старых местах. Особенно докучал непрерывными инструкциями Горчаков, прикрывавшему Малую Валахию у Калафата, генералу Фишбаху. И без того трусоватый Фишбах был так запутан княжескими письмами, что, вообще, перестав что-либо понимать, только молился, чтобы ничего не случилось.

Из воспоминаний полковника Менькова: «На расстоянии 500 верст, без знания местных обстоятельств, по карте, выбираются позиции, приискиваются случайности, в которые может быть поставлен отряд, и приписывается отряду действовать так или иначе… и где в заключение всего говорится: «Я вам ни того не разрешаю, ни того не запрещаю; действуйте по обстоятельствам, но помните, что, в случае неудачи, вы виноваты!» При таком отношении и решительные начальники начинали сомневаться в себе, что же было говорить о нерешительных!

При этом больше всех мучился сам честный Горчаков, поставленный Петербургом в фальшивое положение. Помимо этого, из Варшавы слал свои советы Горчакову влиятельнейший любимец императора фельдмаршал Паскевич, игнорировать которого Горчаков тоже боялся. При этом, если император Николай мечтал о восстании в Турции христиан и одновременному маршу нашей армии на Константинополь, то осторожный Паскевич не рекомендовал даже переходить Дунай. Фельдмаршал полагал, что надо лишь отбивать все попытки турок перейти Дунай. Идти через Балканы в сложившейся ситуации было, по его мнению, самоубийственно, так как дойди мы даже до Адрианополя, далее нас никогда не пустили бы англичане с французами. В оборонительной же позиции мы могли, по мнению Паскевича, держаться сколько угодно, выжидая изменения политического расклада в Европе.

– Вместо того чтобы, как следует, приготовиться и встретить врага единой массой, я вынужден дробить армию на десятки отрядов, чтобы всюду показать наше присутствие и всюду пугать турок! – в сердцах говорил князь начальнику своего штаба генералу Коцебу. – Но кого могут испугать несколько казачьих сотен, скачущих вдоль берега? Это самообман! А я заложник ситуации!

А затем произошло то, что должно было рано или поздно произойти. Сосредоточив войска у Видино, турки начали переправу через Дунай на большой остров посреди реки напротив валахского Калафата. Вконец растерявшийся Фишбах, причитая, метался по берегу, не зная, что ему делать. Он слал письма Горчакову. Тот отвечал многостраничными инструкциями, в которых первая часть противоречива второй. Пока продолжалась эта переписка, турки заняли, а потом и укрепили остров, после чего начали строить на него мост. Эта была пощечина! Несколько сотен турок на глазах огромной армии готовились к вторжению в Валахию, а армия безмолвно взирала на происходящее.

На этой почве у Горчакова начались нервные срывы и припадки. Князь то перевозбуждался, то наоборот, впала в прострацию. Здоровье командующего вызвало тревогу у Николая Первого. Однако император решил Горчакова пока не менять, полагая, что большой войны все же удастся избежать.

Шестая глава

Эскадры выходят в море

С начала кампании 1853 года Черноморский флот был приведен в боевую готовность. Уже 27 февраля в пятницу на масляной неделе в Севастополе было получено распоряжение о немедленном вооружении всех кораблей и судов.

К предстоящей кампании линейные силы были вооружены новейшими бомбическими пушками. Эти пушки Черноморский флот получил вместе с заказанными в Англии пароходами. Затем наладили изготовлять бомбические орудия и на собственных заводах. На вооружении линейных кораблей бомбическими пушками особенно настаивал Корнилов. С его легкой руки их и начали устанавливать в нижних деках линейных кораблей. Однако большую часть корабельной артиллерии составляли 36-фунтовые пушки и коронады. Причем, если первые служили для стрельбы на дальние дистанции и их устанавливали на нижних палубах, то более короткие и легкие коронады, ставили в верхних деках для ближнего боя. К слову сказать, англичане признавали превосходство наших 36-фунтовых пушек над их 30-фунтовыми. На ближней дистанции эффективны были и 24-фунтовые пушки, стоявшие на открытых палубах. Важнейшим критерием при обучении артиллеристов в ту пору являлась быстрота заряжания и пальбы. Меткостью занимались меньше. Считалось, что на «пистолетных дистанциях опытные канониры попадут и так, впрочем, и прицелы все еще оставались весьма примитивными.

Русская эскадра на Севастопольском рейде. Художник И.К. Айвазовский

Если вначале на 1853 год предусматривались пароходные сообщения по всем старым пассажирским линиям, то потом жизнь внесла свои коррективы. Вначале разрыв дипломатических отношений с Турцией мало отразились на пароходных сообщениях, ибо на море господствовал Черноморский флот. Исключением явились заграничные линии, в частности линия Одесса- Константинополь, которая, естественно, была закрыта.

Уже 12 октября последовало указание начальника Главного морского штаба о вооружении и снабжении пароходо-фрегатов «Крым», «Одесса» и «Херсонес», с целью составить из них «пароходную эскадру» с нахождением ее на Одесском рейде. Однако фактически эти пароходо-фрегаты находились в Севастополе. «Крым» и «Одесса» стали иметь по два 254-мм бомбических и четыре 24-фунтовых орудия, а «Херсонес» – одно 254-мм бомбическое, одно 56-фунтовое и четыре 24-фунтовых орудия.

Пароходо-фрегат «Одесса» выходит в первый рейс 10 мая 1843 года. Художник Е.В.Войшвилло

Спустя каких-то две недели весь Черноморский флот был приведен в готовность и вышел на внешний рейд. Объехав все корабли, вице-адмирал Корнилов остался доволен и, уезжая с князем Меншиковым в Константинополь, мог без лукавства сказать:

– Мы готовы к любым событиям!

Вернувшись же обратно и понимая, что итоги княжеского посольства грозят серьезными осложнениями, Корнилов. На корабли спешно загрузили полугодовой запас провизии. По своей инициативе начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Корнилов решил оцепить корабельными отрядами все Черное море от Босфора до Кавказа.

Командиров кораблей, Корнилов перед выходом в море инструктировал лично:

– Основной целью вашего охранительного крейсерства является наблюдение за турецким флотом. Поскольку официального объявления войны между Турцией и нами еще нет, я запрещаю выходить на видимость турецких берегов, а также останавливать турецкие суда!

Командиры кораблей и судов переглядывались, не совсем понимая адмиральскую мысль.