Завещание Петра Великого

Из послания Аюки, так же как из докладов лазутчиков и писем гонцов, было совершенно очевидно – ни о каком переходе в русское подданство хивинского хана речи быть не может. Шергази желал говорить только на равных! Мало того, Шергази подозрителен и не намерен воспринимать вооруженный отряд Бековича как мирное посольство. Для привыкшего к набегам хана отряд Бековича являлся только войском, идущим в набег.

К чести Кожина он письмо Аюки не спрятал, а переправил Бековичу.

Отсиживаясь в калмыцкой кибитке в волжских плавнях, Кожин варил на костре уху. Вместе с ним подпоручик Давыдов, оставшийся не у дел после срыва астрабадского посольства. Давыдов достал бутыль водки, Кожин разлил уху. Чокнулись, выпили по стакану, закусили обжигающей ушицей. Заговорили о делах скорбных.

– Известия из степи и из Хивы день ото дня все тревожней – назревает большая война. Князь же оглох и не желает воспринимать никаких разумных доводов! Почему?

– Ответ на сей вопрос прост – князь понял, что у Красных Вод никакого русла Аму нет и в помине. А потому будет всеми силами стараться дойти до Хивы, хоть всех солдат положив, чтобы утвердить там наше присутствие. Надеется Аннибал наш кабардинский, что сие покроет все его просчеты и оправдает перед царем!

Помолчали, ложками орудуя.

– Волга сегодня есть Рубикон римский, ежели ее сейчас не переходить, можно избежать и поражения неизбежного, – вздохнул Кожин, от ухи отвлекшись.

– Может, Бекович и не проиграет сей войны, все же вояка опытный! – разломил краюху хлеба Давыдов.

– Проиграет, как пить даст, проиграет. И сам погибнет, и людей погубит! – качал головой Кожин. – Вот я письмо Аюкино ему переслал в надежде, что должные выводы сделает и поход с большим отрядом на Хиву отменит, заменив малым посольством. Но знаю наперед, что и письмо не поможет, ибо без ума голова – пивной котел.

– Давай еще по одной! – разлил по стаканам водку Давыдов. – И все же за удачу!

– Ну, будем!

Выпили, крякнули, корочками ржаными занюхали и снова на уху налегли.

Подкрепившись водкой и ухой, Кожин прямо на облучке писал письмо, которое должно было спасти его доброе имя. Писал его генерал-адмиралу Апраксину, откровенно намекая, что знает в отношении Бековича «слово и дело»: «Милосердый Государь, мой отец Федор Матвеевич. Доношу Вашему Высочеству, что в указе В. писано мне взять у капитана Черкасского Указ, который с ним послал Его Царского Величества, и оного мне не отдал, и путь мой со злом обращается, в который я не могу ехать прежде, не видя Его Величества, и Вашему Высочеству не донесши. Прежде же доношу и прошу, чтоб я в сем не погиб, что зело наша начинающая со злом. Первое то, что Хивинцы и Бухарцы узнали наши пути и собрались против войною. Через небрежение они узнали, что не посольство, но с войском, которое имели мы прошлого года, транспорт сделали и посадили в двух местах, где нет свежей воды, малым отменна от морской, и пески от моря потоплые, и вонь непомерная, где не можно никакому существу человеческому жить. И Г. Фон-Дер Вейде – полковник Коротояцкого полку, остался, и при нем от двух полных полков и других служителей здоровые в трехстах человеках, с небольшим, а в другие в два месяца к Богу пошли, а иные отходят в скорости, а в Тупкарагане и еще злее, так же Астрахань очищена, и купечество, что близь того, всех разогнали, а чего хотим искать ей не тайно, и нет ничего, чего ради прошу, чтоб я не оставлен Вашей отеческой милости, и от оных причин был бы я без опасти, а уже степной путь упоздан, и как господин князь Черкасский пойдет на Яик, о окрестных делах буду тотчас до Вашего Высочества донести, то ради иного написать неможно о состоянии наших дел и о пути своем, как можно мне иметь проезд мой. Вашего Высочества покорный раб Александр Кожин».

Тем временем Бекович, получив предупреждающее послание Аюки, заявил:

– Сей подлый Аюка с Кожиным в сговор вошел. Хотят оба меня с Хивой рассорить, чтобы я свою слабость показал и поручения государева не исполнил. Не бывать такому!

При этом Бекович письмо Аюки в Петербург почему-то не переправил и о его существовании не известил. Почему? Может, решил более не затягивать время, а то пока опять переписка пойдет, еще один год будет потерян. А может, просто побоялся просить царя изменить изначальный план.

Зато отослал царю Петру письмо другое: «Поручик Кожин не явился мне как поехал из Астрахани, знатно бежал, не хотя ехать куда посылается; пред побегом своим подал мне письмо за своею рукою, будто за умалением денег, данных ему из сената, не едет в путь свой, а именно написал весьма не едет, того ради чтоб его увольнить до Вашего Величества. Как он подал такое письмо, из чего мог разуметь нехотение его в путь определенный, велел его к Вашему Величеству отвезть Преображенского полка солдату Яковлеву, который с письмами послан до Вашего Величества чтоб он не ушел в другие места. Как велел его везти переменился и сказал ехать готов в посланное место, а ныне как я поехал из Астрахани не явился мне».

Обер-коменданту Чиркову Бекович велел беглого поручика Кожина изловить, заковать в железо и как дезертира и изменника под крепким караулом отвезти в Петербург пред государевы грозные очи.

Отменять поход Бекович, разумеется, не стал, а собранным офицерам сказал лаконично:

– Выпущенная стрела назад не возвращается.

Итак, жребий был брошен!

* * *

Отпраздновав Пасху, отслужили молебен в Успенском соборе. За день до отплытия флотилии из Астрахани в Гурьев случилась страшная беда. Жена Бековича с двумя дочерями решила проводить любимого мужа хотя бы до Каспийского моря. Для этого семья перебрались на небольшое парусное судно. Но едва судно отошло от берега, налетел шквальный ветер и его перевернуло. Мария Борисовна с детьми пыталась выплыть, но их накрыло мокрым парусом, и, несмотря на то что до берега было рукой подать, жена князя и две его дочери утонули. Лишь маленького сына волны выбросили на берег, и его спасли рыбаки.

Выслушав страшное известие, Бекович молча развернулся, ушел в дом, запер дверь и не выходил оттуда несколько дней, отказываясь от воды и пищи. После этого пугающего затворничества с князем и стало твориться неладное. Немногие свидетели утверждали, что после перенесенного потрясения он подвинулся рассудком и временами вел себя как весьма странно. Бекович сменил преображенский мундир на восточный халат, выбрил голову на абрекский манер.

– Отныне я не князь Бекович-Черкасский, а Девлет-Гирей! – завил он ошеломленным офицерам. – Так впредь меня и зовите.

– Кажется, действительно от горя умом тронулся, – переговаривались офицеры между собой. – Как же нам теперь в поход с сумасшедшим-то идти!

Вообще-то в данной ситуации следовало бы отстранить Бековича от руководства экспедицией. Но кто посмеет в Астрахани отстранить от власти умалишенного, когда этот умалишенный сам всему голова! Царь Петр же был далеко, да и время не ждало.

Задержав из-за произошедшей трагедии экспедицию на неделю, Бекович все же покинул Астрахань. Суда многочисленной флотилии взяли курс на Гурьев-городок, что в устье Урал-реки.

На 140 судах везли солдат и провизию с расчетом на год. Как обычно случается, предприятие заняло куда больше времени, чем предполагалось. Лишь к концу мая экспедиционный отряд полностью собрался в Гурьеве.

Глава седьмая

Городок Гурьевский – место заштатное. Сам городок расположен на западной, самарской, стороне Урала. Дома – сплошь саманные мазанки с камышовым плетнем. Из больших домов лишь церковь, приказная изба да пара купеческих лабазов. На восточном (бухарском) берегу реки – огороды овощные. сады и бахчи. Гурьевские казаки промышляют по большей части рыболовством, бьют тюленя. У каждого во дворе мачта с флагом для узнавания направления ветра. Рыбы в Гурьеве – возами не вывезешь. Полно и баранов, которых пригоняют киргизы. А вот хлеба нет, потому местные ездят на лодках-солмовках в Астрахань для его закупки. Гурьевские казаки себе на уме: табак не курят, считая его много раз проклятым, работников же киргизов считают погаными, а потому кормят из особой деревянной посуды.

Конница и караваны верблюдов добрались до Гурьева сухим путем за двенадцать дней, а сам Бекович прибыл на судах, груженных тяжелыми кладями и пехотой.

По прибытии в Гурьев Бекович провел смотр своим войскам, которые выстроились за околицей в степи.

Полковников в отряде не было, самыми старшими по чины были командиры первых батальонов – премьер-майоры. Во главе рот капитаны. Помимо них при каждой роте – поручик, подпоручик и прапорщик. Поручик помогал ротному командиру. Подпоручик помогал поручику, прапорщик же обязан был нести в бою ротное знамя. Кроме них в роте имелось по два сержанта, которым всегда было «очень много дела в роте». Главным отличием сержантов были их алебарды – изящные топоры на трёхаршинном древке. Кроме сержантов при каждой роте состояли подпрапорщик, каптенармус, заведовавший оружием и амуницией. Во главе плутонгов состояли опытные капралы, назначаемые из опытных солдат. Вооружение солдат состояло из шпаг с портупеями и фузей с замками кремневыми. Фузеи весили немало – около 14 фунтов. В случае штыкового боя к ним крепились восьмивершковые трехгранные штыки. Патроны помещались в кожаных сумках, прикрепленных к перевязи, к которой привязывалась еще и роговая натруска с порохом. Каптенармусы и сержанты вместо фузеи были вооружены алебардами – изящными топорами на трехаршинном древке.

Среди фузилерных рот в отряде имелась и одна гренадерская, укомплектованная самыми здоровыми солдатами, которые могли свои фитильные бомбочки забрасывать далеко во вражеские порядки.

И фузилеры, и гренадеры все, как один, были стрижены «под горшок», все в просторных зеленых кафтанах с широкими красными обшлагами. Под кафтанами красные камзолы и красные штаны, на ногах такие же красные чулки с башмаками, а на головах черные треуголки. Следует сказать, что среди солдат Руддерова полка было немало бывших стрельцов, замешанных в не столь давнем астраханском бунте, но прощенных воеводой Шереметевым.

Драгуны-саксонцы были на смотре в конном строю в своих синих форменных мундирах. Для пешего боя они вооружены укороченными фузеями, а для конного – палашами и пистолетами. Офицеры-саксонцы драгунского эскадрона демонстративно повесили на грудь свои старые, еще шведские, офицерские знаки – горжеты, правда со спиленными вензелями Карла XII. Но на этот своеобразный драгунский шик можно было и закрыть глаза.

Из Гурьева Бекович послал к Аюке дворянина Мартьянова с повторной просьбой прислать калмыцкую конницу на подмогу. На это хитрый хан ответил лаконично:

– Я не имею на то царского приказа!

И людей не послал.

Впрочем, он отправил в распоряжение князя своего человека Бакшу, а с ним десять калмыков и туркмен-проводников, которые должны были следовать в отряде Бековича в качестве особого посольства к хивинскому хану. Чуть позднее от Аюки пришло и второе письмо, в котором хан предупреждал: «Из Хивы приехали посланцы мои и сказывали, что бухарцы, хивинцы, каракалпаки, кайсаки, балки соединились и заставами стоят по местам. Колодцы в степи засыпаны ими. Все это от того, что от туркменцев им была ведомость о походе войск и хотят они идти к Красным Водам. Ваши посланцы в Хиве не в чести, об оном уведомил меня посланец мой». Прочитал Бекович письмо, в сундук с документами спрятал и никому ничего не сказал.

На Аюку Бекович был очень зол. Несмотря на все его усилия привлечь хана к походу, из этой затеи ничего не вышло. А ведь участие знающих закаспийские степи калмыков было бы огромным подспорьем в затеваемом мероприятии! Но приказать Аюке Бекович не мог. Что касается Аюки, то тот предпочел в неотвратимом столкновении Петербурга и Хивы остаться в стороне, сохранив отношения с обоими. Рассуждал Аюка просто: сегодня русские идут на Хиву, а завтра вернутся обратно. Ему же и сегодня и завтра жить бок о бок с Хивой, так зачем же превращать мирного соседа в непримиримого врага?

В Гурьеве начали роптать терские казаки, которым не улыбалось идти неведомо куда. Делать нечего, пришлось Бековичу объявить, что он возвращает по домам малолетних и многодетных. Таковых набралось до пяти сотен. Остальные примолкли и остались. Под Гурьевом войско простояло около месяца, и на Хиву выступили на седьмой неделе после Пасхи, в начале июля, в самый разгар жары, когда, казалось, никакое движение по степи невозможно.

Минуя большую караванную дорогу, отряд направился к реке Эмбе.

В поход выступили три тысячи семьсот солдат, драгунский дивизион в шесть сотен саксонцев, пятнадцать сотен яицких казаков атаманов Ивана Котельникова, Зиновия Михайлова и Никиты Бородина, пять сотен гребенских казаков атамана Басманова. Кроме того, в обозе шли 26 инженеров, три десятка моряков, лекари, несколько чиновников и бухарских торговцев, мелких астраханских торговцев-алтынников, а также с дюжину волонтеров-дворян, увязавшихся в поход по разным причинам. Семь пушек тащили верблюдами.

В качестве личной охраны Бековича – два его младших брата с двадцатью черкесскими узденями. Проводниками взяли туркмен и калмыков хана Аюки. Главный вожатый – Манглай-Кашка, посланный Аюки-ханом.

Из числа известных лиц при отряде находились: князь Заманов, астраханский дворянин Киритов, майоры Франкенберг и Пальчиков, братья князя Бековича: Сиюнч и Ак-Мирзу, посланный от калмыцкого хана Аюки калмык Бакша и туркменец Ходжа Нефес. Едва отряд перешел на бухарскую сторону Урала и немного отдалился в степь, как произошла первая стычка с каракалпаками, которые напали на казачьих табунщиков и захватили шестьдесят пленных, среди которых оказался и Ходжа Нефес. Вслед каракалпакам бросилась конная погоня, которую возглавил сам Бекович. После долгого преследования налетчиков настигли, отбили у них табуны и полон, при этом нескольких каракалпаков пленили. При всей незначительности события его успех приободрил и солдат, и казаков. Дневок до Эмбы Бекович не делал, лишь останавливался на ночлег у степных речек, а потому до Эмбы добрались за восемь дней, совершая усиленные марши по тридцать семь верст в сутки, таким образом проделав около трехсот верст. Это весной Эмба многоводна, а летом распадается на цепь озер со стоячей грязной водой. И все же это была вода! На Эмбе разбили лагерь и отдыхали пару дней.

На Эмбе Бековича настигла царская эстафета. Гонец передал повеление о немедленной посылке через Персию в Индию «надежного человека, знакомого с туземным языком, для разведок о способах торговли и добывания золота». После недолгих раздумий Бекович отправил мурзу – майора Тевкелева, состоявшего в его свите. Забегая вперед, скажем, что, как и предполагал Кожин, астрабадский хан встретил российского посланника не слишком вежливо и без долгих разговоров посадил его в зендан. Пройдут долгие годы, пока наконец благодаря посредничеству российского посла при персидском дворе Артемия Волынского несчастный Тевкелев будет освобожден. Так что, запретив год назад своему младшему товарищу поручику Давыдову ехать в Астрабад, Кожин фактически его спас…

Речку Эмбу форсировали частью на плотах, частью вброд, затратив на переправу отряда и грузов два дня. Но вот скрылась из глаз и Эмба. Дальше начиналось самое тяжелое – обширная пустынная Тургайская степь, раскинувшаяся более чем на 500 верст между восточным побережьем Каспийского моря и Хивой.

* * *