Завещание Петра Великого

Посланцы нервно переглянулись, понимая, что отныне становятся заложниками.

– У бегущего вора одна дорога, у тех, кто за ним гонится, – тысячи! – уже совсем иным тоном завершил беседу великий визирь. – Вас будут сытно кормить и сладко поить! По крайней мере пока…

Дорогие подарки, впрочем, Кулун-бей с удовольствием принял и письмо от Бековича обещал хану передать. Сам же гонцам было велено из его дома никуда не выходить и сидеть под запором.

Единственно, с кем удалось встретиться Воронину со Святовым, – это с калмыцким послом Ачиксаеном-Кашкой. Тот сообщил русским, что в городе неспокойно, а русских все клянут и грозят войной. Сам же Аюка враждовать с Хивой, в отличие от Бековича, не желает, а потому и прислал к хану своего посла, чтобы договориться о вечном мире.

В неведении минуло две недели. Но когда Воронин заикнулся при встрече Кулун-бею, будет ли ответ на привезенное письмо, тот разозлился и велел приставить к русским стражу.

– Ну все, кажись, мы теперь уже даже не аманаты, а арестанты! – сокрушался Воронин. – Коль один басурманин кавказский шлет письмо другому басурманину заморскому, то за что нам, людям православным, от сего страдания принимать?

– Не будем злить судьбу, – невесело усмехнулся Святов. – По крайней мере, пока кормят и руки не выламывают.

После этого оба предались страстной молитве за спасение из рук агарянских.

Между тем приставленный к гонцам старший стражник-мехмандр открыто вымогал подарки, грозя в противном случае кормить отбросами.

– Ты у нас смотри, – стращали его наши. – Сразу расскажем хану и визирю!

На что мехмандр плевался нехорошо:

– Я никого не боюсь, ни хана, ни Кулун-бея, потому как моя мать – сестра матери самого хана и он относится ко мне как к младшему брату.

Погоревав (а что поделать?), отсыпали гонцы мздоимцу десять рублей серебром, но все равно мехмандр кормить стал очень скудно.

Так и сидели Воронин с Святовым взаперти, смотрели через окошко на синее небо и печалились, что «обратного пути для них и в помине нет».

Впрочем, затем стало несколько повеселее. По просьбе ханских вельмож стал мехманд водить гонцов к ним в гости для разговоров и расспросов. Расспрашивали вельможи хивинские о России и царе Петре, о его войне со шведами и о новой столице на Неве, о торговле астраханской, но более всего о Бековиче и его войске. Воронин с Святовым что-то говорили, а где-то прикидывались простаками: мол, ничего не знаем, не нашего, мол, ума дело. Влиятельный Досун-бай, не получив ответы на интересовавшие его вопросы, кричал гонцам:

– Для чего русские города строят на чужой земле? Разве после этого можно жить в мире?

Говоря о городах, Досун-бай явно имел в виду крепость в урочище Красные Воды. Злились хивинцы и на туркмен, почему те дают русским проводников до Хивы и вообще почему помогают.

Даже те несколько раз, когда провозили Воронина со Святовым по улицам, видели они, как в Хиве появилось много воинов – кайсаков, узбеков и каракалпаков. Шергази явно собирал большое войско. Как проговорился в одном из разговоров мехмандр, скоро войско выступит в поход и встретит гяуров в безводных местах огромной силой. Единственное, что удалось Воронину со Святовым, так это передать подробное письмо обо всех своих злоключениях Бековичу с калмыком Ачиксаеном-Кашкой. В письме они написали о причинах своего задержания и вообще о положении дел в Хиве. Особо отметили неудовольствие хана от ожидаемого вооруженного посольства Бековича: «И в Хиве опасаются и помышляют, что-де эта не посол, хотят-де обманом нам взять Хиву».

Ачиксаен-Кашка слово сдержал и письмо в Астрахань Бековичу передал. Но тот, послание прочитав, лишь посмеялся:

– Когда хан хивинский увидит мои пушки, он сразу сменит тон и склонит голову. Все его угрозы не стоят и ломаной полушки.

Что ж, у князя Бековича-Черкасского было немало пороков, но самым страшным среди прочих была гордыня. Именно она и станет причиной всех его будущих бед…

Глава пятая

Что касается поручика флота Александра Кожина, то прибыв в Астрахань, он принял команду над двумя скампавеями и несколькими малыми судами, чтобы произвести новую опись берегов Каспийского моря.

Однако уже перед самым выходом в море он неожиданно получает новое предписание царя Петра: «Если отпустит капитан гвардии Черкасский, ехать водою Амударьи рекою (или иными, кои в нее упали)… до Индии». Но Петр был нетерпелив, а потому столь неожиданно переменил первоначальный план. Если ранее план Петра относительно Кожина был таков: поручик должен был следовать с отрядом Бековича до Хивы, затем с рекомендательным письмом хивинского хана под видом купца добраться до Эркета, где его бы уже ждал отряд и 35 купцов, посланных сибирским губернатором князем Гагариным. После этого, объединив купцов в караван, Кожин должен был добраться с ним до Индии. Теперь же он должен был идти до Амударьи, а далее, уже по реке, самостоятельно двигаться в направлении Индии.

Получив новое приказание, Кожин решает не отвлекаться на тщательное картографирование побережья Каспия. Тогда же заезжавший в Астрахань всезнающий хан Аюка поведал Кожину, что получил извещение, будто в Хиве нежданного посла Бековича и всех, кто с ним придет, будет ждать плаха с топором.

А вскоре Кожину пришло и письмо от генерал-адмирала Апраксина. Тот писал строптивому поручику: «По прибытии в Астрахань поступить в команду князя Черкасского», но при этом сосредоточиться только на своем секретном задании. Дальнейшую же картографию передать князю Урусову с поручиком Травиным. Кроме того, этих двоих, а также всех остальных находящихся в Астрахани флотских офицеров переподчинить Бековичу.

Кожин долго вертел в руках генерал-адмиральское письмо. И так думал и этак. Наконец решил: коль он обнаружил обман Бековича с устьем Амударьи, значит, тот не только обманщик, но и изменник. Ну а приказы изменника исполнять никак нельзя. Посему он их исполнять и не будет, а о причинах своеволия отпишет подробно и Апраксина, и государю. Те его, конечно же, поймут. Не откладывая в долгий ящик, сразу же и отписал генерал-адмиралу.

Письмо Кожина Апраксин получил уже в августе, крейсируя посреди Финского залива на линейном корабле «Ингерманланд». 64?пушечный флагман держал курс к острову Борнхольм, где Балтийский флот должен был продемонстрировать шведам свою мощь и, может, а если повезет, вызвать их на генеральный бой. Оставив шканцы на капитана Госслера, генерал-адмирал большую часть времени пребывал в салоне, разбирая накопившиеся бумаги. Дошла очередь и до дел астраханских. Прочитав текущую почту о препирательствах Кожина с Бековичем по устью Амударьи, Апраксин, повздыхав (вот ведь не живется людям мирно!), затребовал себе карты Бековича и Кожина, чтобы уже самому разобраться в том, кто говорит правду, а кто врет.

За резными окнами адмиральского салона широко гуляла свинцовая балтийская волна. Скрипя деревянными шпангоутами, «Ингерманланд» впервые держал курс в открытое море. Российский флот выходил из теснин Финского залива на оперативный простор.

Тем временем в Астрахани все не унимались. Вернувшийся туда к зиме известный интриган персиянин Заманов доложил Бековичу:

– Ваше высокородие! Должен известить вас, что на самом деле несносный Кожин отчудил в Астрабаде и из-за чего посла нашего местный хан в Исфахан не пустил?

– Что же? – сразу придвинулся заинтересованный доносом Бекович.

– Дело в том, что астрабадский хан по прибытии в его гавань судов каспийской экспедиции выслал навстречу русским своих людей, чтобы те проводили их в город, где намечался богатый прием. Но Кожин ни сам с ними не поехал, ни бывшего при нем унтер-лейтенанта Давыдова не отпустил. А затем, внезапно напав на пасшееся близ берега стадо буйволов, часть из них перестрелял, после чего забрал несколько туш на борт и с этой добычей удалился в море. Ну не сумасшедший ли?

На Бековича рассказ Заманова произвел должное впечатление:

– Знал я, что Кожин – человек без узды и чести, но нынче он, кажется, совсем взбесился!

Да и на самом деле, как можно объяснить поведение Кожина? Тебя хан к себе на пир призывает, уже и плов бараний приготовили и гурии сажей брови подвели, а этот вдруг коров из ружей разбойничьих настрелял и был таков. Но не будем торопиться. Разумеется, «бешенство» Кожина, о котором поспешил известить всех Бекович, здесь ни при чем. Начнем с того, что Кожин просто вообще не доверял азиатским ханам и астрабадскому в частности. Ну а посылать Давыдова в Персию после предупреждения о его неминуемой казни было бы подлостью по отношению к боевому товарищу.

Кроме этого, все сказанное астрабадским наместником подтвердил и встретившийся с Кожиным многоопытный калмыцкий хан Аюка. Так что в своей правоте Кожин был уверен полностью. Ну а прав ли в действительности был флотский поручик или нет, покажут нам трагические события следующего, 1717 года…

* * *

А вскоре в Астрахань приехал и сменщик Кожина на должности картографической – поручик флота Травин. Этот был парень тоже себе на уме. Осмотревшись, он взял в руки гусиное перо, придвинул лист бумаги и начал строчить доносы, причем как на Кожина, так и на Бековича. Первого он обвинял в том, что тот отказался передать свои картографические наработки, а Бековича – что тот не дает ему морских служителей и знающих кормщиков для описи берегов.

Вообще в зиму 1716/17 года из Астрахани взаимные доносы летели непрерывно. Если Бекович в своих письмах сообщал, что Кожин просто взбесился, то сам Кожин извещал большое начальство в том, что Бекович совершенно обезумел, ничего и никого слушать не хочет и собирается свершить такое, что непременно погубит и людей и все порученное ему предприятие.

Не слишком соблюдая субординацию, Кожин говорил во всеуслышание:

– Показания по старому руслу Амударьи не точны, саму реку в красноводских песках никто никогда не видел, как никто не видел и мифической плотины, «запирающей» Аму. Все суждения были основаны на россказнях неграмотных и склонных к лукавству туркмен. Отведенное русло реки от начала и до конца выдумано Бековичем, чтобы обмануть государя нашего Петра Алексеевича из соображений самых корыстных и преступных! А все карты князя кабардинского просто грязная подделка. Ни на что не годны, только ими подтереться!

Когда доброхоты рассказывали Бековичу о таких высказываниях Кожина, тот аж за кинжал хватался:

– Зарэжу!

А рядом уже хватался за саблю и верный телохранитель Иван Иванов сын Махов…

Впрочем, флотский поручик тоже был строптив без меры. Посланный в Персию князь Артемий Воротынский писал о нем так: «Кожин этот такие безделицы и шалости делал, что описать нельзя, и почитает сам, что он у государя первая персона, и сам себя так показывает».

Порицал Кожин и выбор мест для построенных князем приморских крепостиц. Дело в том, что, как мы уже говорили выше, Петр приказал Бековичу построить на берегу Каспия не три, а всего одну крепость, и построить ее так, чтобы именно через нее начинать поход на Хиву. Сосредоточив отряд в приморской крепости, можно было затем коротким броском достичь Хивинского оазиса и продиктовать свою волю тамошнему хану. Но Бекович (по совершенно непонятной причине!) поступил иначе. Вместо одной он потратил все силы и средства на строительство трех крепостей. Две из которых были совершенно не нужны. Да и одну нужную, в Красных Водах, совершенно никак впоследствии не использовал. Мало того, он загнал в эти никчемные крепости почти всю свою регулярную пехоту – главную ударную силу экспедиционного корпуса, которая впоследствии будет там бессмысленно загублена. Однако, когда из Петербурга потребовали разъяснений относительно постройки трех крепостей, Бекович-Черкасский заявлял, что места для крепостиц выбрал, доверившись именно совету Кожина. Это была, разумеется, явная чушь. Но поди разбери из Петербурга, кто там в Астрахани врет, а кто говорит правду?

В конце концов взаимные кляузы так достали петербургское начальство, что их просто стали складывать «под сукно». И зря! Среди массы безосновательных попреков были и вполне разумные предостережения о надвигающейся катастрофе… Например, генерал-адмиралу Апраксину поручик Кожин с тревогой неоднократно писал, что предстоящий поход на Хиву готовится без надлежащей секретности: «Хивинцы и бухарцы узнали наши пути и собрались против нас войной… Чего хотим искать, не тайна ни для кого, и тайного нет ничего». Помимо этого, Кожин откровенно писал в Сенат, что войско под началом столь безграмотного и упрямого предводителя, как Бекович, обречено на верную погибель.

«Идти под командой Черкасского плутать и воровать не желаю», – черкал он в сердцах гусиным пером. В свою очередь Бекович доносил, что безумный поручик ему «пакости великие делает». А в один из дней между преображенским капитаном и флотским поручиком произошел еще один скандал, после которого Бекович распорядился верным джигитам отрезать флотскому уши. Не дожидаясь расправы, Кожин предпочел на время скрыться. Впрочем, абреки Бековича были лишь предлогом. В такое трудно поверить, но одно доверенное лицо российского царя, из опасения за свою жизнь, было вынуждено прятаться от другого, столь же доверенного лица. Тут уж действительно умом Россию не понять…

По всей видимости, Кожин все же не столько боялся за свою жизнь, сколько ждал отправки экспедиции, в которой откровенно не желал участвовать, считая ее обреченной не только на неудачу, но и на гибель, а кроме этого, ждал ответа из Петербурга на свои обличительные письма. Заметим, что, когда Кожин, размахивая письмами Петра, врал в Астрахани о том, что Петр и сам скоро приедет в Астрахань и будет тут зимовать, он всего лишь опережал события лет на 6–7.