Калиакрия (Собрание сочинений)

На юге России в это время спешно доукомплектовывались сразу две армии – Украинская и Екатеринославская. Первой назначалась второстепенная, наблюдательная роль: охранять безопасность наших границ и покой в Польше, а также служить связью между назначенными к наступательным действиям восками.

Екатеринославская армия же должна была овладеть Очаковом, перейти Днестр, очистить весь район до Прута и, в соединении с австрийцами, подойти к Дунаю. Отдельный корпус генерал-аншефа Текелли стоял в готовности на Кавказе.

В преддверии будущих боев Потемкин вспомнил и о запорожских казаках. Дело в том, что некогда единая Сечь раскололась. Часть казаков остались в России и готовы были верой правдой служить отечеству. Другая часть, переметнулась к туркам, за что султаном им была обещана новая Сечь на Дунае.

Потемкин писал 25 декабря 1787 года Екатерине: «…Я стараюсь переманить от них (турок – В.Ш.) запорожцев, которые им служат проводниками и без которых бы они не смели соваться. Я собрал до 500 казаков пеших, которые прежде у меня были на Дунае. Они так полезны в устье Днепра, что турецкие разъезды не будут сметь показываться малыми лодками. Сидор Белой у них атаман. Названы они – верное казацкое войско, в оппозицию тем, кои у турков. Просят они меня, чтобы исходатайствовать им землю, а именно в Керченском куту или на Тамани. Сие будет весьма полезно. Они будут префадою от черкес, и мы через сие избавимся от худых хлебопашцев. Из них уже большая часть женаты, то заведут тамо порядочные селения, много и из Польши к ним пристанет».

Не дожидаясь ответа из Петербурга, светлейший своею властью утвердил Белого кошевым атаманом войска верных казаков. В войске налицо было семь тысяч бывших запорожцев. Половина из них были конными и имели атаманом Захария Чепигу, над остальными морскими казаками атаманствовал генеральный судья Антон Головатый. Казацкий флот в пять десятков чаек и «дубков» получил гордое наименование Черноморской казацкой флотилии.

* * *

Важнейшим районом обороны считался херсонско-кинбурнский, как прикрывавший Крым. Этот участок обороны был поручен генерал-аншефу Суворову с двадцатью пехотными батальонами и четырьмя десятками эскадронов.

Современник так вспоминает о внешнем виде Суворова: «Он был невысок ростом; имел большой рот; лицо не совсем приятное – но взор огненный, быстрый и чрезвычайно проницательный; весь лоб его покрыт был морщинами, – и никакие морщины не могли быть столь выразительны; на голове его, поседевшей от старости и трудов военных, осталось весьма немного волос… Сапоги с раструбами, худо лакированные, худо сшитые, широкие раструбы выше колен, исподница из белого канифаса; камзол из такой же материи, с зелеными китайчатыми или полотняными обшлагами, лацканами и воротником; белый жилет, маленькая каска с зеленою бахромою – таков был наряд героя… во всякое время года…»

Суворов был уже хорошо известен к тому времени как строгий, но заботливый начальник, отлично знающий военное дело. Его предельная простота в обращении, не показная близость к солдату и глубокое понимание солдатской души делали никогда не побежденного генерала идолом войск.

Историк А. Петрушевский о стратегическом значении Кинбурна писал так: «На длинной песчаной косе, вдающейся насупротив Очакова в море, верстах в восьми от её оконечности, лежала крепость Кинбурн, занимавшая всю ширину косы от севера к югу, так что высадка возможна была только с востока и запада. Крепость была незначительная, представляла очень мало условий к упорной обороне и только с восточной стороны верки её заслуживали некоторого внимания. Валы и рвы Кинбурна имели слабый профиль; перед рвом тянулся гласис, который с северной стороны почти доходил до Очаковского лимана, а с южной до Черного моря. Между тем положение Кинбурна было важно; эта незначительная крепостца очень затрудняла вход в Днепр и не допускала прямого сообщения Очакова с Крымом. Такое значение Кинбурна не могло ускользнуть от внимания образованных французских офицеров, руководивших действиями турок, и потому надо было ожидать с их стороны серьезного предприятия против этого пункта, Понимал это, конечно, и Суворов, сосредоточивший на косе довольно значительные силы, да и Государыня не хуже кого-либо разумела важность удержания Кинбурна в наших руках, и очень озабочивалась его участью. Сентября 23 она пишет Потемкину: „Молю Бога, чтобы вам удалось спасти Кинбурн“; 24 сентября; „хорошо бы для Крыма и Херсона, если бы можно было спасти Кинбурн“; 9 октября, до получения известия о кинбурнской победе: „пиши, что с Кинбурном происходит; в двух письмах о нем ни слова; дай Боже, чтобы вы предуспели в защищении“. Екатерина указывала Потемкину на недостаточность пассивных мер, на необходимость наступательных операций для спасения Кинбурна и Крыма. Допуская возможность взятия Кинбурна турками, она в одном письме говорит: „Не знаю, почему мне кажется, что А.В. Суворов в обмен возьмет у них Очаков“».

С начала августа Суворов находился, в Херсоне. Согласно плана обороны генерал-аншефу Суворову предписывалось прикрывать Херсон и оборонять побережье от Буга до Перекопа. Войска его стояли по обе стороны Днепра. Полки только что пополнили рекрутами, которые еще ничего не умели, и пока от них было больше мороки, чем пользы. В войсках свирепствовала дизентерия и лихорадка. Но готовить войска к войне было все равно надо.

– Ключ к захвату Херсона – Кинбурнская коса. А потому турки постараются начать, прежде всего, именно с нее! – говорил Суворов. У Кинбурнской крепостицы на самой косе стояли в готовности четыре пехотных и два казачьих полка под началом старого соратника Суворова генерал-майора Ивана Река.

Турки имели обыкновение ежегодно высылать эскадру к Очакову. Однако на этот раз в очаковские воды пришел весьма большой флот, что было весьма подозрительно. Однако в остальном пока все было тихо. За долгие мирные годы между Очаковским сераскиром и кинбурнскими начальниками давно установились соседские отношения. 18 августа в Очаков из Кинбурна, как это нередко бывало, был послан по каким-то обычным делам полковник Ефим Булгаков, кузен посла в Турции. Принимавший Булгакова паша выглядел взволнованным. Без долгих разговоров он велел всем присутствующим удалиться, и когда за последним закрылась дверь, спросил:

– Есть ли в Кинбурне какие-либо важные новости?

– Да нет, никаких новостей нет. Все как обычно! – пожал плечами Булгаков.

– К сожалению, у нас новости есть! – качнул тюрбаном сераскир и вздохнул.

– Почему, к сожалению? – напрягся полковник.

– Порта объявила России войну, и брат ваш уже сидит на цепи в Едикуле! Мы с вами видимся, вероятно, уже в последний раз! Мой телохранитель выведет вас из крепости. Да смилуется Аллах над всеми нами!

Вернувшись в Кинбурн, полковник Булгаков немедленно известил о новости генерала Река, тот срочно отправил письмо в Херсон Суворову. Тот, не дожидаясь официальных известий, немедленно заложил для защиты гавани Глубокой и Херсона шесть земляных батарей и вооружил их орудиями.

13 августа Турция объявила России войну. 7 сентября Екатерина Вторая издала манифест о принятии дерзкого вызова.

Тем временем турки придвинулись от Очакова к Кинбурну и открыли по крепости бомбардировку, которая продолжалась несколько дней без перерыва. Вреда от этого особого не было. Впрочем, все понимали, что это только начало. Главные же силы Екатеринославской армии во главе с Потемкиным были еще далеко и только начали движения к турецким границам. К тому же Потемкин в это время из-за трагедии Черноморского флота пребывал в угнетенном состоянии, и на его помощь рассчитывать не приходилось.

12 сентября от стоящего под Очаковом турецкого флота отделились одиннадцать канонерских шлюпок и бомбарда. Подойдя к Кинбурнской косе, они открыли огонь по береговым укреплениям, повредив несколько строений и убив несколько человек. Через полчаса в ответ ударили крепостные орудия. Огонь был на редкость точен. Турки несли большие потери, но огрызались.

Перестрелка продолжалась всю ночь, а утром следующего дня на косу высадилось более 700 турок. Первыми неприятеля встретили донские казаки, приведшие турок в смятение, затем подоспели мушкетеры генерала Река. Бой был ожесточенный и кровопролитный. Наши выдержали атаку, а затем и сами ударили в штыки. Десант был разгромлен, и уйти не удалось никому. В довершение всего ближе к ночи от удачного выстрела разнесло в клочья турецкий линейный корабль. Разорванные человеческие тела находили за несколько миль от места взрыва. Лишь наступившее безветрие спасло турецкую эскадру от пожара.

14 сентября на Кинбурн примчался верхом сам Суворов. За себя в Херсоне он оставил генерал-поручика Бибикова.

– Это была лишь проба сил! Главные события еще впереди! – сказал генерал-аншеф, выслушав доклад о минувшем сражении Ивана Река. Контр-адмирала Мордвинова генерал-аншеф просил двинуть Лиманскую эскадру для прикрытия крепости, но тот, по своему обыкновению, отмолчался, и суда к косе не направил.

Между тем 15 сентября турецкий флот в 38 вымпелов снова подошел к Кинбурну и начал обстрел. Навстречу ему устремилась одинокая галера «Десна» под началом мичмана Ломбарда, который на свой страх и риск, решил помочь Суворову. Против всего турецкого флота у него была одна мортира и 16 трехфунтовых пушек.

Приняв галеру за брандер, турки вели себя настороженно и понемногу отошли под защиту очаковской батареи. Ломбард некоторое время их преследовал, но потом, поняв, что зарвался и будет окружен, в свою очередь, отошел к Кинбурну.

На этом попытки турок овладеть Кинбурном не прекратились. 30 сентября весь турецкий флот вытянулся в линию вдоль Кинбурнской косы и начал яростный обстрел русских укреплений.

Объехав под ядрами Кинбурнскую косу, Суворов заметил по движениям в турецком флоте, что там готовится что-то необычное.

– Вот теперь, кажется, начинается настоящее дело! – оценил полководец обстановку и послал гонцов за подмогой. – Артиллерии пока туркам не отвечать. Посмотрим, что ни замышляют!

1 октября началась генеральная битва за Кинбурнскую косу. С восходом солнца более 12 тысяч отборных турецких янычар высадились на кинбурнский берег и, закрепившись на нем, не встречая сопротивления, начали свой марш к крепости, бывшей в двух верстах от места высадки. Помимо янычаров в высадившемся войске было много «неверных» запорожских казаков, переметнувшихся на сторону султана и теперь стремившихся заслужить его похвалу, убивая единоверцев.

Из хроники сражения: «Около 9 часов неприятель подошел к косе с двух сторон: на запад от Кинбурна, на самой оконечности косы, стали высаживаться с кораблей турки; восточнее Кинбурна, верстах в 12, пытались высадиться запорожцы, бежавшие в Турцию. Запорожская высадка была демонстрацией, для отвлечения русских от главного пункта атаки. Казаки приняли, было, запорожцев за русских беглецов, добровольно возвращающихся под свои знамена, но недоразумение скоро разъяснилось, и запорожцы были прогнаны. Высадка же турок на оконечность косы производилась беспрепятственно, под руководством французских офицеров; кроме того, для прикрытия судов, турки вбивали в морское дно, невдалеке от мыса, ряд толстых свай…Турки высаживались с шанцевым инструментом и мешками и тотчас же принимались с поспешностью рыть неглубокие ложементы, наполняя мешки песком и выкладывая из „их невысокие бруствера. Ложементы велись поперек косы, от Черного моря к Очаковскому лиману, до которого, однако, не доходили, ради беспрепятственного движения войск, причем свободное пространство загораживалось переносными рогатками. Ложементы вырывались параллельно один другому, по мере движения турок вперед; всех их было 14 или 15. При десанте турки имели всего одну пушку, взятую когда-то у русских“.

Когда Суворову доложили о начале высадки, он отнесся к известию весьма спокойно:

– Пусть все вылезут!

К удивлению присутствующих, Александр Васильевич пошел к обедне, в окружении офицеров.

Чувствуя близкую победу, турки, по воспоминаниям очевидца, „чуть было не кричали викторию“.

Предвидя замыслы противника, Суворов одну часть сил во главе с генерал-майором Реком оставил в крепости, вторую в полторы тысячи пехоты и донских казаков определил в засаду, а остальных поставил в резерве.

Первым, выйдя из крепости, в атаку на турок устремились батальоны Ивана Река. На флангах их поддерживали эскадроны Павлоградского и Мариупольского полков и донские казаки. Пехота шла по песку. Кавалерия двигалась по отмели, так как в мокром песке лошадям было легче скакать.

Несмолкаемая канонада, ружейный огонь, крики, стоны слились в единый гул. Ядра и бомбы с турецких кораблей, подошедших к самому берегу, буквально сыпались на головы. Упавшие ядра пинали ногами:

– Ишь, проклятая, иди-ка отсель! Не до тебя нынче!

Что касается донских казаков, то они стремились во что бы то ни стало поквитаться с изменниками запорожцами, и не одна бритая голова с оселедцем скатилась в тот день в песок от острой казацкой сабли…

К трем часам пополудни турки подошли к крепости на дистанцию менее версты. В этот момент Суворов вывел из крепости полторы тысячи солдат Орловского и Шлиссельбургского полков. Генерал Рек, пренебрегая опасностью, ринулся вперед и штыковым ударом захватил десять ложементов противника.

Историк А. Петрушевский пишет: „После полудня турки сделали омовение, совершили обычную молитву на глазах у русских и потом стали приближаться к крепости. Им не мешали. Подошли на версту, а передовые под закрытием берега приблизились шагов на 200 к гласису. Тогда, в 3 часу дня, по знаку Суворова дал сигнал к бою – залп из всех орудий, обращенных к западной стороне косы. Первая линия быстро двинулась из крепости; два полка казаков и два эскадрона регулярной кавалерии, стоявшие по той стороне Кинбурна, обогнули крепость со стороны Черного моря и бросились в атаку на турецкий авангард, Он был почти весь уничтожен вместе со своим начальником. Пехота тем временем взяла вправо, сильным ударом опрокинула турок и погнала их к ложементам, несмотря на огонь турецкого флота, имевшего больше 600 орудий. Рек взял в короткое время 10 ложементов, но дальше проникнуть не мог; коса суживалась, стало тесно, и упорство турок возрастало. Орловский полк, бывший в первой линии, сильно поредел; Суворов двинул в бой вторую линию в помощь первой и приказал атаковать двум эскадронам. Турки, однако, не только выдержали, но удвоив усилия, опрокинули атакующих и выгнали их из всех ложементов“.

С турецким флотом вела яростную дуэль наша крепость. Удачными выстрелами уже были потоплены две канонерские лодки и шебека, несколько судов горели. Тем временем в бой вступила и одиноко стоявшая под Кинбурном галера „Десна“ мичмана Ломбарда, который отразил атаку восьми неприятельских судов.

За этим боем с берега наблюдал Суворов, который позднее писал князю Потемкину: „…Атаковал весь турецкий флот до линейных кораблей; бился со всеми судами из пушек и ружей два часа с половиной и по учинению варварскому флоту знатного вреда сей герой стоит ныне благополучно под кинбурнскими стенами“.

Забегая вперед, скажем, что инициатива Ломбарда Мордвинову показалась „вредным примером ослушания и недисциплинированности“. Потемкину он написал: „Хотя он поступил против неприятеля с величайшей храбростью, но как он ушел ночью без всякаго повеления, то я за долг почитаю его арестовать и отдать под военный суд“. Потемкин был иного мнения: „Я прощаю вину офицера. Оправдав хорошо свой поступок, уже должен быть награжден. Объяви, мой друг, ему чин, какой заблагоразсудишь“.

Лейтенантский чин Ломбард получил лишь после вмешательства Суворова. Мордвинову князь направил следующий ордер: „По засвидетельствованию генерал-аншефа Александра Суворова, уважая оказанную мичманом Жулианом Ломбардом, в сражении с турками, отличную храбрость, произвел я онаго, сего месяца 20 дня в лейтенанты. О чем, дав вам знать, предписываю сим чином в Черноморский флот его причислить“.

Но вернемся к событиям 1 октября. …Турки дрались отчаянно.

Истерично визжали десятки дервишей-бешекташей, возбуждавших воинский пыл янычар. Уже пал под ятаганами храбрый полковник Булгаков. А спустя несколько минут турецкая пуля разворотила ногу и Ивану Реку. Генерал упал на руки солдат и его бесчувственного потащили в тыл. Воспользовавшись временным безначалием, турки бешено контратаковали и заставили наших отступить, захватив несколько орудий.

Тогда, спасая положение, вперед на коне вырвался Суворов: