Калиакрия (Собрание сочинений)

– Стой ребята, хватит пятиться!

Вид любимого начальника несколько успокоил солдат. Они быстро строились в ряды.

Затем Суворов лично повел солдат в новую атаку, крича:

– Ребятушки! За мной!

Задние ряды поднял в атаку ветеран прошлой турецкой войны сержант Рымников.

Снова стала брать наша. Турки попятились, и нам удалось отбить несколько окопов. Было уже в 6 часов вечера.

Однако в непрекрашающейся многочасовой рукопашной схватке наши полки стремительно редели, турки же все продолжали и продолжали подвоз десанта. Силы были слишком неравными. Под напором многотысячного неприятеля, снова пришлось отступать. Так как перезаряжать ружья было некогда, повсеместно драка шла на штыках и ятаганах, по сути это был уже не бой, а резня.

Лошади Суворова ядром оторвало морду. Генерал-аншеф едва успел с нее соскочить. Но вскоре был ранен картечью в левый бок.

Из сочинения А. Петрушевского: „Суворов находился в передних рядах, пеший, так как лошадь его была ранена. Увидев двух турок, державших в поводу по добычной лошади и приняв этих людей за своих. Так как высадившиеся турки кавалерии не имели, сильно утомившийся Суворов крикнул им, чтобы подали ему лошадь. Турки бросились на него вместе с несколькими другими; но к счастью мушкетер Новиков услышал зов своего начальника, бросился на турок. Одного заколол, другого застрелил, и обратился было на третьего, но тот убежал, а с ним и остальные. Отступавшие гренадеры заметили Суворова и по крику: „братцы, генерал остался впереди“, ринулись снова на турок. Бой возобновился, и озадаченные турки стали снова быстро терять один ложемент за другим. Успех русских был, однако, не продолжителен; они израсходовали почти все патроны и не могли продолжать наступление под перекрестным огнем неприятеля: спереди производился сильный ружейный огонь, большею частью двойными пулями; справа приблизившийся флот осыпал русских градом бомб, ядер и даже картечей… Русские снова принуждены были ретироваться к крепости, что и исполнили в большом порядке, бросив, однако, несколько полковых орудий“.

Турки с радостными криками волокли в тыл захваченные пушки и яростно преследовали отступающих.

Вот как впоследствии сам Суворов писал об этих страшных минутах: „…С такими еще я не дрался; летят больше на холодное ружье. Нас особливо жестоко… били, мне лицо все засыпало песком, и под сердцем рана картечная ж… ежели бы не ударили на ад, клянусь Богом, ад бы нас здесь поглотил“.

В это время Суворов был вторично ранен. На сей раз пуля пробила ему левую руку. Ординарец и казачий есаул Кутейников отвезли истекающего кровью генерал-аншефа за крепость. Суворов велел наскоро обмыть рану морской водой. Кутейников перевязал рану своим галстуком.

– Помогло, помилуй Бог, помогло! – сказал, поднявшись, генерал-аншеф.

Ему подвели новую лошадь, помогли сесть в седло. Опытным взглядом полководец оценил ситуацию. Сражение представляло собой беспорядочное смешение наших и турок, которые без всякого строя толпами, резались друг с другом. Турки давили массой. Было очевидно, что в виду своей многочисленности они, в конце концов, перережут наших. Боясь попасть в своих, прекратили огонь из крепости. По той же причине перестали палить и с турецких кораблей.

Под стенами крепости Суворов держал свой последний резерв – три роты Муромский батальон.

– Всех в бой! – крикнул генерал-аншеф, бывшему при нем ординарцу.

В это время на косе появились и десять эскадронов легкоконной бригады, вызванной еще утром Суворовым из-под Херсона. Гусары подоспели как нельзя кстати. Прямо с марша они были брошены в бой.

Муромцы с ружьями наперевес дружно пошли вперед. Обгоняя их, в толпу турок врезались и гусары. Понеслось! Через несколько минут сумасшедшей рубки турки не выдержали нашего натиска и обратились в бегство.

Солнце уже садилось, когда наступление русских войск возобновилось в третий раз. При этом донские казаки сломили передовые порядки турок и отбили потерянные пушки.

Из хроники сражения: „Свежие войска повели третью атаку с бурным порывом. Турки были выгнаны из всех ложементов; легкоконная бригада била их с фронта, пехота теснила справа, казаки действовали слева. Неприятель очутился как в тисках и нигде не видел себе спасения, потому что суда, высадив десант, отошли в море по приказанию паши, который думал таким способом вдохнуть в свои войска больше решимости и храбрости. По словам Суворова, турки как тигры бросались на теснившую их русскую пехоту и кавалерию, но безуспешно. Скоро они были сбиты на пространство всего полуверсты; русская артиллерия громила их картечью, нанося страшный урон. Турки бросались в море: одни укрывались за бревенчатой эстакадой, другие искали спасения вплавь, и гибли в воде сотнями. Дело было для них проиграно безвозвратно“.

Преследуемый противник слабо защищал свои окопы и к ночи был отброшен на угол косы. Оставалось завладеть этой узкой полоской да сотней саженей на мысу, где скопились остатки десанта, но сил на это уже не было. Изнуренные солдаты падали прямо на поле боя и мгновенно засыпали.

– Сoup de grace! – объявил Суворов – Последний удар!

Огонь по остаткам неприятельских войск открыла батарея Шлиссельбургского полка „турок картечами нещетно перестреляно“, а ротмистр Шуханов повел свои эскадроны в атаку прямо по грудам вражеских тел, загоняя уцелевших турок в воду. Умолкший турецкий флот к этому времени отошел от берега, не став спасать тонущих в море.

Из хроники сражения: „Бой был рукопашный. Русские перемешались с турками, так что с крепости невозможно было стрелять, и хотя выстрелами успели взорвать две турецкие лодки, но, казалось, дело было проиграно. Многолюдство, наконец, должно было одолеть храбрость. Турки теснили, гнали русских – но счастье не забыло своего любимца: десять эскадронов конницы уже приблизились к Кинбурну и немедленно были введены в дело. Ужасное поражение следовало за их ударом. Турок гнали, били, топили в море, несмотря на отчаянную оборону. Едва 700 человек спаслось из 6000, вышедших на Кинбурнскую косу. Лучшая половина очаковского гарнизона погибла в этой высадке. Из 600 взятых в плен турок умерло от ран 500. Трупов дервишей насчитали до пятидесяти. Паша, предводивший турками, был убит. Русских убито до 200 и ранено до 800. В десять часов вечера кончилось сражение, и когда только вопли раненых и утопавших турок оглашали воздух…“

Победа была совершенной. Множество тел было выброшено морем на берег на следующий день.

– Молитесь Богу! От него победа! Бог вас водит. Он ваш генерал! – говорил Суворов, объезжая войска, с трудом удерживаясь в седле от большой потери крови.

Когда стало ясно, что сражение завершилось, Суворов, чувствуя полное изнеможение, отправился в крепость. Едва лекарь перевязал ему рану, как он упал без чувств.

– Что с генералом? – встревожились присутствующие офицеры.

– Большая потеря крови и упадок сил. Нужен сон и покой! – отвечал им лекарь, омывая руки в тазу, и готовясь к очередной ампутации.

В это время снова уже в полной темноте раздались крики и выстрелы, на этот раз уже позади крепости. Это изменники запорожцы решили попытать счастья внезапным ночным нападением.

По запорожским лодкам открыли огонь с крепостных верков. Услышав пушечные выстрелы, Суворов тут же очнулся:

– Что там!

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, запорожцы неверные наскок делают! Отобьем!

Но Суворов, забыв о ране, отправился на валы и находился там до полного отбития нападения.

Остатки турецкого десанта провели ночь в воде, за деревянным настилом. К утру их осталось еще меньше, так как умерло много раненных. С восходом солнца к косе осторожно приблизилось несколько турецких судов турецкие суда за живыми и мертвыми. Наши немедленно открыли огонь и потопили немало лодок, а потом к ужасу турок взорвали и большое транспортное судно, полное спасаемых. Уйти удалось немногим. Последние несколько сотен турок, спрятавшихся в камышах на оконечности косы, утром добили казаки.

Весь следующий день хоронили убитых. Трупы турок бросали в море. Среди убитых янычар были найдены два француза. По этому случаю, Екатерина написала Потемкину: „Буде из французов попадет кто в полон, то прошу отправить к Кашкину (губернатор Сибири – В.Ш.) в Сибирь в северную, дабы у них отбить охоту ездить учить и наставить турков“.

На следующий день Суворов выстроил войска лицом к Очакову. Был отслужен молебен, произведен салют. Историк пишет: „Тебе, Бога, хвалим!“ было воспето, при громе пушек с крепости».

Очаковские турки высыпали на берег, и безмолвно взирали на триумф противника. Беспокоить кинбурнцев выстрелами они уже не решились. А море почти до весны выкидывало на берег трупы янычар.

* * *

Насколько трагически для нас могли быть последствия падения Кинбурна, вследствие которого мы теряли и Херсон, а туркам открывался свободный путь на Крым, настолько важной оказались и последствия победа. Турецкий флот немедленно удалился из-под Очакова в Константинополь. Известие о победе взбодрило пребывавшего в унынии Потемкина. После Кинбурна светлейший снова стал бодрым и деятельным.

«Не нахожу слов благодарить тебя, сердечный друг! – писал Суворову Потемкин, – да восстановит Бог твое здоровье для общих трудов!»

17 октября Кинбурнскую победу праздновали в Петербурге. Императрица с удовольствием рассказывала приближенным подробности сражения. Во дворце был большой выход. Реляцию читал вслух вице-канцлер Безбородко. Вельможи приносили Екатерине свои поздравления. Затем был отслужен молебен В Казанком соборе с коленопреклонением и с пушечной пальбой. Там реляцию читал губернатор, которого четырежды просили ее повторить.

– Старик поставил нас на колени! Жаль только, что его ранили. – говорила Екатерина.

В собственноручном письме она изъявила Суворову благодарность: «В первый раз по начале войны благодарили мы Бога за победу и одоление над врагом, и читали в церкви деяния ревности, усердия и храбрости вашей. Объявите всем наше усердие и благодарность. Молим Бога, да исцелит раны ваши и восставит вас к новым успехам».

Подвиг Суворова был награжден высшим отличием империи – орденом Андрея Первозванного.

– Он заслужил его верою и верностью! – заявила Екатерина.

Сам Суворов писал в те дни своей дочери Наташе, учившейся в Смольном монастыре: «У нас была драка посильнее той, когда вы друг друга за уши дерете. И так мы танцевали: в боку картеча, на руке от пули дырочка, да подо мною лошади оторвало мордочку! То-то была комедия – насилу через восемь часов с театра отпустили. Я только что возвратился – проездил 500 верст верхом. А как у нас весело: на море поют лебеди, утки и кулики, на полях жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, да осетры – пропасть! Прости, мой друг, Наташа! Знаешь ли, что матушка императрица пожаловала мне андреевскую ленту за Веру и Верность?»

Награды были щедрые. Офицерам – георгиевские кресты, золотые и серебряные медали, да повышение в чинах. Екатерина лично укладывала в коробочку орденские ленточки. Солдатам – серебряные медали и денежные выдачи по пять целковых.

Биограф Суворова А. Петрушевский писал: «Дело 7 июня было первым, но конечно не последним; в том порукою служили и сила турецкого флота, и личные качества Гассан-паши. Суворов не упустил этого соображения из вида и, оценив важность положения Кинбурнской косы для морских действий на лимане, положил тотчас же вооружить ее батареями. По его указанию принялись немедленно за работу; возведены были две батареи на 24 пушки, устроена ядро-калительная печь, и все это по возможности замаскировано. Батареи отстояли от Кинбурна на 3 или 4 версты, следовательно, требовали особых оборонительных средств. Суворов расставил в этом промежутке 2 батальона, четырьмя отдельными частями. Половина людей стояла постоянно в ружье, другая отдыхала. Положение этих батальонов было чрезвычайно тяжелое, не по свойству службы, а потому, что они стояли на месте прошлогодней битвы. Трупы, зарытые в песок, гнили медленно вследствие фильтрации морской воды и издавали отвратительный запах. Явились признаки заразы, несколько человек умерло. Суворов предписал частые купанья в море и как можно больше движения, испытав пользу этих мер на самом себе. Находясь весьма часто на косе, он был доведен однажды трупным запахом почти до обморока и, только выкупавшись немедленно в море, избавился от дурноты. Предусмотрительность Суворова насчет постройки батарей оправдалась последствиями».

А солдаты уже пели на маршах новую песню: