Ева рожает

– На синагогу – бумажная, брат…

У них вид людей, которые всеми силами хотят сэкономить мои средства, но высшие силы не позволяют мелочиться ни им, ни мне. Что ж, сказал «а», говори «б», то есть, доставай двадцатку и отдавай этим прохвостам.

– Где языку-то учились? – спрашиваю на прощанье.

– В Черновцах, – смиренно улыбаются прохвосты. – Не приходилось бывать?

– Бог миловал. Или как по-вашему? Б-г миловал? И все-таки в мое сердце опять сходит покой. Не бойся войны, говорю себе, не бойся смерти, это цивилизация бабла, шекели-доллары-рубли рано или поздно примирят всех.

С трудом обретенное душевное равновесие колеблет поздний звонок Давида. Тот, как всегда, юморит, интересуется впечатлениями, но в голосе прорывается скрытая тревога. Что случилось? Да ничего, просто Борькину часть к сектору Газа перебрасывают.

– И что?

– Возможно, будет сухопутная операция. А это мясорубка, сам понимаешь…

Я плохо понимаю, из-за чего будет мясорубка, но приятелю безоговорочно верю. Вот только не могу представить «Борюсика» (так его называли в семье) в роли бойца Армии обороны Израиля. Застенчивый восьмилетний пацан, игравший на фортепьяно – таким я помнил сына Давида, – никак не ассоциировался с парнями, у которых на груди М-16, а под формой – бронежилет.

– А как он сам к этому относится? – спрашиваю. Давид хмыкает.

– Сам-то? Рвется в бой, прямо Иуда Маккавей! А Жанка с мамулей успокоительные глотают…

И телевизор хоть не включай, там сплошь танки «Меркава» и установки «Железный купол», что сбивают (надо же!) до восьмидесяти процентов выпущенных кассамов. Но ведь двадцать куда-то долетают! Да, самопальный снаряд не имеет системы наведения, его можно уподобить пуле-дуре, однако случайной жертве от этого не легче. И кто сказал, что системы наведения дают гарантию безопасности? Вон, по Давиду три месяца назад свои пульнули так, что пришлось кувыркаться, уходя из-под огня…

Эту историю я знал в мельчайших подробностях: она была рассказана по скайпу Жанной (Давид в этот момент лежал в госпитале), затем «виновником торжества», а после ее повторили оба супруга, страстно споря по ходу. Когда к ним в редакцию заявились чешские телевизионщики и попросили сопроводить их на территории, начали искать сопровождающего. И лучше Давида никого не нашли, потому что а) имеет машину, б) говорит по-русски, как и чехи, в) прежде, чем попасть в газету, работал на территориях охранником. Тогда вместо «Мазды» была малолитражная «Субару», но чехи вместе с оборудованием кое-как в нее втиснулись, и Давид повез съемочную группу навстречу приключениям. Чехи просили остановиться здесь, подъехать туда, снимая азартно и увлеченно. Они давно съехали с трассы, пробирались по бездорожью, вздымая тучи пыли и постепенно утрачивая бдительность. А в тех местах, если дислоцированные там военные опознают в тебе «нарушителя конвенции» – мало не покажется. И по ним таки пульнули, посчитав тучу пыли (машины было почти не видно) чем-то крайне угрожающим. Давид вовремя заметил выпущенную ракету «земля-земля», однако увиливать пришлось таким маневром, что «Субару» несколько раз перевернулась через крышу и замерла колесами кверху.

– Жертва дружественного огня! – скалил зубы приятель, демонстрируя на скайп-сеансе загипсованную по плечо руку. Увы, смешного тут было мало. Эта земля неспокойна, она может загореться под ногами в любую минуту, так что лучше выключить новости и постараться уснуть.

Только как уснешь, если под дверями номера то и дело бухают шаги? Мои соседи в своих тяжелых ботинках ходят мимо двери то поодиночке, то компаниями, причем возбужденно переговариваясь. А тогда подушку на голову, чтобы провалиться в очередной неспокойный сон…

3.

Последующие два дня проходят в том же режиме. На улицах встречаются (слишком часто!) вооруженные люди, телевизор вещает тревожными голосами, а котлован постоянно углубляется. Пройдя слой серой земли, арабские землекопы внедряются в краснозёмы, соответственно, цвет пыли на их робах так же меняется. Теперь, когда они приходят на завтрак или обед, с одежды сыплется на пол мелкая красноватая пыль, вроде как высохшая глина. Моше недоволен красной пылью, как ранее был недоволен серой, поэтому он регулярно посылает в столовую горничную со щеткой и совочком, чтобы та убиралась. А возле ресепшн, бывает, и сам хозяин «хаверы» подметает, бормоча под нос ругательства на иврите. Как я понял, у Моше договоренность с фирмой, ведущей стройку: те обеспечивают наполняемость в туристическое межсезонье, он же создает приемлемые бытовые условия. Видно, что создавать условия ему в лом, но гешефт – и в Африке гешефт, и в Иерусалиме.

Поначалу безликая, арабская бригада начинает распадаться на отдельные атомы. Кто-то из них ведет себя шумно, вызывающе, и грязнит в общепите без зазрения совести, чуть ли не нарочно. Кто-то, напротив, деликатен и свою робу даже на вешалку не помещает – оставляет у входа. Одному нужны лишь компаньоны за столом, с которыми можно всласть побазарить, другой облизывает взглядом горничную, что нагибается во время уборки, обозначая рельефные бедра под длинной юбкой. Ну и ко мне, похоже, единственному европейцу в этом богоугодном заведении, отношение разное. Для большинства уже на второй день я делаюсь чем-то вроде мебели – стола или стула. Но есть и такие, кто таращит на меня сумрачные черные глаза, и думу думает наверняка не светлую. Особенно неприятен один, с густыми черными усищами и прихрамывающий. Этот буквально сверлит меня взглядом, что заставляет усаживаться к нему спиной и пробуждает запрятанные в подсознании суеверия относительно хромых, косых и рыжих.

Атомы сливаются в целое лишь вечером, когда работяги смотрят телевизор в холле, рассевшись на креслах и сосредоточенно вперившись в экран. Реакция у них одновременная – то страстно переговариваются, то вдруг замирают в дружном тягостном молчании. И хотя я ни бельмеса в их языке, и так все понятно. Они – часть единого организма, клетки большого национального тела, я же тут жалкий отщепенец, заброшенный на чужбину. Да, в этой земле таятся корни трех религий, она вроде как общая и должна быть, по идее, самой нейтральной на планете. Но это в теории, практика беспощаднее, она делит на своих и чужих, что привычнее для грешного человека…

В один из вечеров арабы собираются у моего номера и начинают возбужденно беседовать. Голоса за дверью гудят, порой срываются на крик, и тут, будь ты храбрец из храбрецов, поневоле струхнешь. Что у них на уме – один аллах знает, а дверь, между тем, деревяшка в сантиметр толщиной! Один удар строительного сапога, и в комнату врывается толпа фанатиков, чтобы… «Стоп-стоп! – говорю себе, – С чего ты взял, что рядом с тобой живут фанатики?! Это обычные люди, они зарабатывают денежки, чтобы кормить семьи где-нибудь в Рамалле или Хевроне!» Но здравый смысл не гасит тревогу, она иррациональна, ее причины – в той самой старине глубокой, в стихии вековечной вражды. И я, подчиняясь стихии, набираю по внутреннему телефону хозяина.

– Проблема? – участливо вопрошает Моше.

– Да, проблема! Я хочу переселиться в другой номер!

– Что? Не понимаю…

Блин, забыл про «языковой барьер»… Что ж, придется идти на прорыв. Выждав пару секунд, открываю дверь, за которой несколько работяг о чем-то спорят, оживленно жестикулируя. Прорезаю группу, как нож масло (пока те приходят в себя), и – к ресепшн. Теперь набрать на мобильнике носителя языка, объяснить в двух словах суть, затем сунуть телефон хозяину, мол, решай «проблему», Моше!

Минуту-другую тот кивает, иногда вставляя встречный вопрос. Диалог завершается обнадеживающим «беседер», трубку протягивают назад, и я слышу голос Давида:

– Будешь жить на другом этаже. Хотя, думаю, это ложная тревога.

– Это тебе оттуда так кажется! А я считаю: лучше перебдеть, чем недобдеть!

– Ну, бди, бди…

В тот же вечер переезжаю с третьего этажа на четвертый. И пусть комната в полтора раза меньше, и кровать жестче, зато под дверью – тишина.

Утром за окном тоже непривычная тишина. Почему, интересно, замолчали отбойники? Выхожу на балкон (он тоже значительно меньше) и вижу внизу скопление незнакомых людей и шеренгу автомобилей. Приехавших едва ли не больше, чем арабских рабочих, выделяющихся в толпе оранжевыми шлемами. Одетые в основном в черные костюмы и с хасидскими шляпами на головах, гости торчат у края котлована, вытягивая шеи и стараясь заглянуть на дно. Оно уже желтое (арабы достигли следующего слоя), лишь в самом углу виден выход черной породы, разительно отличной от остального грунтового разноцветья.

Когда возвращаюсь с очередной прогулки, котлован все так же окружен толпой, и какие-то люди копаются в том месте, где выходит необычная порода. Работяги не при делах, сидят в сторонке и сосредоточенно курят, положив рядом каски.

Моше не может объяснить ситуацию – не хватает словесного запаса. Он лишь закатывает глаза в потолок, после чего с отчаянием произносит:

– Араб не работать! Араб уехать! А шекель?!

На следующий день неожиданно прибывает Давид и, возбужденный, бросается на балкон.

– Почему приехал? Потому что тут пахнет сенсацией. То есть, это наверняка ложная сенсация, но газете все равно.

– Как это – все равно?!

– Главное, привлечь внимание. А правда в основе или чушь собачья – мало кого колышет…

С этими словами он достает фотоаппарат и делает несколько кадров. Мельтешение внизу еще интенсивнее, опять набегает публика в лапсердаках и шляпах и, обступив котлован, с любопытством (явно нездоровым) в него таращатся.

Я требую объяснений и вскоре понимаю: тут вроде как обнаружен пресловутый краеугольный камень, с которого началось сотворение мира, и на котором мир и держится. Точнее, слух такой пошел среди религиозных ортодоксов, потому они тут и трутся, даже археологов пригласили. А работы, понятно, приостановили.

– Постой, постой! – говорю, удивленный, – Но ведь камень, по преданию – под мечетью Омара!

– Вот именно – по преданию. Нет об этом ничего в Торе, ясно тебе? «И сказал всесильный: да явится суша», а более ничего. Про камень вещает устная Тора, да еще мусульманские апокрифы. А это вилами по воде, сам понимаешь.

Когда спускаемся вниз, к котловану не подобраться, он весь облеплен людьми. Черные одеяния ортодоксов соседствуют с обычной цивильной одеждой, даже несколько военных пришли. Из-за людских спин доносятся сердитые выкрики, затем толпа расступается, и становится видно, как вокруг ямы в земле устанавливают ограждение. Еще бы – уже метров семь грунта выбрали, туда угодишь – целым вряд ли останешься!

– И у вас такое возможно?! Кто-то пустил слух, явились эти ваши хасиды, позвали археологов… Бред какой-то!

– А вот такая мы страна! Война, опять же, когда очень хочется чудес… О, знакомое лицо!

Давид ныряет в толпу, чтобы вскоре вернуться.

– Это Левка Дымшиц, он минералогией занимается. Говорит, там вулканическая порода обнаружилась. Вокруг – осадочные породы, а тут черный камень, который даже взрывчаткой хрен возьмешь! Будут, значит, возраст этой породы определять…

Только теперь вспоминаю, что должен ехать в Вифлеем. Экскурсия оплачена, и я, конечно, поеду: здесь чудо под большим вопросом, а вот там необычное существует однозначно.

– Езжай, езжай. А я здесь останусь.

– Веришь в сенсацию?

– Верить надо в Б-га – если он есть, конечно. У меня задание редакции: написать об этом феномене. Ключ от номера оставишь? С моей рукой отдохнуть в тишине и покое – не помешает.