Взорванное небо. Серия книг «Неизведанная планета Человек»

Он очнулся от прикосновения влажной тряпки к лицу – уверенной рукой кто-то старался облегчить его страдания. Ошеломлённый Иван Денисов встретил взглядом незнакомые раскосые глаза, которые смотрели на него без улыбки, спокойно и с достоинством. Священник попробовал сесть, но сильная боль тотчас ударила в грудь, и Иван Денисов без чувств повалился на лежанку.

Когда он окончательно ожил, то обнаружил на этот раз, что заботливо укрыт одеялом, а под головой у него самодельная подушка из другого одеяла, сложенного в несколько раз. У священника не было ни сил, ни особого желания разбираться с ситуацией. Пришла мысль, что сделан ещё один шаг в направлении к долгожданной смерти. Иван Денисов беззвучно засмеялся, тотчас закашлявшись.

– Как ты, друг? – услышал он странный шёпот возле себя.

В то же мгновение в полумраке единственной лампочки он разглядел арестанта-азиата.

– Спасибо, лучше. А ты? – машинально произнёс Иван Денисов.

– Тебе спасибо! Хорошо, совсем хорошо! – новичок говорил со странным акцентом, обрывая не по-русски фразы и задумываясь, будто вспоминая слова. Интонация произношения выдавала в нём русский как неродной язык. – Я монгол, буддийский монах. Имя моё Татурсин! А как тебя зовут? Я узнал, что ты священник, это правда?

– Иван Денисов, – представился священник, кротко кивнув головой.

– Как мне повезло, что я встретил тебя здесь! – жизнерадостно заговорил монах. Фразы на русском давались ему с трудом, но Иван легко понимал всё, о чём спешил поведать молодой монгол. – А ты давно здесь? – продолжал расспрашивать новенький.

– Седьмой месяц, – сообщил Иван Денисов.

Ему казалось, что он провёл в застенках вечность. Но сегодня на допросе, случайно увидев на столе следователя календарь, был ошарашен тем, что прошло всего семь месяцев с тех пор, как он потерял всё. Вспомнив сейчас об этом, Иван повернулся к стене и горько заплакал.

– Ну что ты, что ты? Не расстраивайся! Нас двое, с нами наши боги – чего бояться? – стал успокаивать его Татурсин.

Иван Денисов повернулся к монаху и ошалело, сквозь слёзы, уставился на него. Нет, насмешки на лице не было – глаза новенького смотрели серьёзно и доброжелательно. Как ни в чём не бывало Татурсин продолжал шёпотом: – Я не просто монах, я лама! Мой Учитель Ласарэн говорил, что мне дана большая сила, что я найду Шамбалу! – глаза Татурсина светились незнакомым светом.

От него исходил такой мощный поток силы, что Иван Денисов почувствовал, как вдохновение буквально вливается в него. Он вспомнил, что подобное случалось с ним только во время утренних молитв, когда он оставался один на один с Богом перед алтарём храма:

– Господи, я знал, что Ты меня не покинешь! Господи, я знал, что испытывался на Твою Любовь! Прости меня, Господи, недостойного и грешного!

Татурсин с интересом наблюдал за священником. Потом сел на нары, скрестив ноги, и раскачиваясь, стал что-то беззвучно проговаривать. Пришло время удивляться Ивану Денисову: ему никогда раньше не приходилось видеть священнодействие буддиста. Он закрыл глаза и, встав на колени, стал молиться, впервые за долгие дни заключения.

Радость пронзила его! Торжественность наполнила сердце священным трепетом! Слова молитвы вызвали слёзы, но священник не стеснялся на этот раз своей слабости. Он знал, что эти слёзы – знак возвращения к жизни.

Глава 7

Прошло несколько дней. Перемены были разительными. Нет, допросы не прекратились, и следователи по-прежнему настойчиво пытались узнать у священника о «сообщниках по организации антисоветской пропаганды», адреса «явок и тайников» обмена информации с «агентами западных разведок». Однако сам Иван Денисов стал по-иному относиться ко всему этому маскараду понятий: он ходил на допросы как на вынужденную работу, в то время как сердцем оставался в камере.

Беседы с монахом настолько интриговали священника, что остальные детали тюремной реальности отступили на второй план. Увидев его удивительную расслабленность, и следователи волей-неволей укротили давление на допросах. По крайней мере, избиения прекратились, а Иван Денисов, в свою очередь, с лёгкостью подписывал протоколы, которые клали перед ним.

Монгола же вообще никуда не вызывали, потому что ждали, как объяснил Татурсин, переводчика с монгольского на русский. Похоже, что монах был «агентом японской разведки», но допрашивать его было абсолютно бессмысленным занятием, потому что он заведомо со всем соглашался, весело улыбаясь в ответ на любые вопросы. Тем не менее, и Татурсин прямо в камере легко подписал какие-то бумаги, освобождаясь от изнурительных и бессмысленных бесед со «славными», как он говорил, «но необразованными мирянами: не христианами и не буддистами, что с них взять?»

Сокамерники были заметно раздражены происшедшими с Иваном Денисовым изменениями. Они злобно реагировали на их с монахом задушевные беседы и, не понимая смысла доносившихся слов, медленно накалялись. В результате сложившихся обстоятельств появилась возможность проучить «попов».

Однажды, когда Иван Денисов увлечённо рассказывал Татурсину о смысле Любви в христианстве и, отвечая на возражения монаха, цитировал «Откровение от Иоанна», над ними нависла фигура сокамерника – бугая по кличке Бык. Он вначале ехидно поинтересовался: не брали ли «братья попы» его плакат и, обнаружив, что на обратной стороне «любимого и дорогого» изображения отца народов Иван Денисов нарисовал распятие Христа, не на шутку разозлился, и глаза его налились кровью:

– Ну, что ж, попик, выходи… Сейчас получишь у меня по полной!

От неожиданности священник растерялся: он не заметил, как у него в руках оказался треклятый плакат, да и рисовал он спешно, поддерживая глубину разговора о своих святынях. В одно мгновение пришло понимание, что противостоять дурной силе невозможно. Приготовившись к неизбежному, он поднялся, умышленно замедляя движения, чтобы потянуть время, поправил одеяло на нарах и взглянул на Татурсина. Он успел заметить, как монах вначале чуть слышно, потом в полный голос, вдруг стал произносить слова на монгольском языке, при этом лицо его раскраснелось, грудь поднималась и опускалась, как при глубоком дыхании.

Вокруг центра камеры, в предвкушении лёгкой для Быка победы, столпились уголовники, крича и подначивая недобро улыбающегося верзилу, способного одним ударом кулака сломать шею сопернику:

– Давай, Бык, проучи этого попика! Умирать он передумал и выигрыш мой похерил! Рассчитайся с ним… А потом и я добавлю! – гнусавым голосом выкрикивал угрозы Царь – тщедушный уголовник, получивший пять лет за воровство.

– Шпана, ставлю на первый удар Чемпиона! – перекрывая шум, провозгласил крепкий низкорослый бандит по кличке Дрель.

– Нет-нет, не согласная я, – пытаясь перекричать, загундосил Царь. – Не надо с первого удара, дайте полюбоваться кровушкой человеческой… Ты, Бык, потяни удовольствие, потяни… По частям его разделай, святошу нашего…

Бугай сидел за «неосторожное убийство» и в окружении вдохновлённых зрителей ощущал себя как на арене:

– А ну, иди сюда, придурок!

Иван Денисов молча помолился и приготовился сделать шаг на эшафот, но его опередили…

Внезапно в середину камеры влетел раскрасневшийся монгол. Он прокрутился на одном месте, словно очерчивая невидимую границу, и громким внятным голосом выкрикнул несколько воинственных слов по-монгольски. Затем, продолжая вращаться, мелко перебирая ногами, он тихо, но внятно добавил по-русски:

– Тот, кто перешагнёт эту линию, будет умерщвлён. Это я вам говорю – лама Татурсин!

В камере воцарилась абсолютная тишина – настолько неожиданным для всех было явление монаха в центре внимания, который, делая пассы руками и ногами, возводил какую-то защиту вокруг себя и своего друга священника:

– Первый, кто переступит! И остальные будут убиты тотчас! – продолжал он вещать уверенным голосом.

Вдруг к всеобщему удивлению Бык покачнулся и рухнул на пол без сознания. Его никто не успел подхватить, да и невозможно было бы справиться с весом его мощного тела. Он упал на спину, закатив глаза, изо рта выступила пена.

Монах продолжал кружиться, скользя вдоль онемевших сокамерников, оторопело уставившихся на нелепо раскинувшегося на полу бугая. Подняв глаза на монгола, толпа медленно стала пятиться.

Татурсин прекратил вращение:

– Впредь ко мне и священнику не приближаться. Тому, кто нарушит запрет – смерть в течение секунды.

Он поклонился, сложа руки перед грудью, и вернулся на своё место.

Иван Денисов был потрясён не менее других, и как другие, был уверен во всесильности монаха. Священник тяжело дышал, не веря своему спасению. Когда к нему вернулся здравый рассудок, осознав, что громила умирает, он бросился к крану, набрал пригоршню воды и брызнул на лицо амбала. Он не видел в нём врага, но знал о необходимости сострадания ближнему. На пятый раз Бык вздрогнул и открыл глаза, в недоумении обводя камеру взглядом. Иван Денисов помог ему подняться и проводил к нарам, где уложил, предварительно расправив складки одеяла.

С этого момента монаху и священнику была предоставлена полная свобода: все опускали глаза, стараясь не попадаться лишний раз на пути у монгола. Монах Татурсин приветливо улыбался, показывая ровные белые зубы. Однако стоило кому-нибудь из сокамерников направиться в их сторону, как он медленно качал головой, останавливая любые попытки общения.

Через три дня ни с того ни с сего во сне умер Царь. Священник отпел покойного. Лама Татурсин нагнал на всех уголовников дополнительный ужас каким-то необыкновенным горловым пением. Чертыхаясь, надзиратели вынесли тело при гробовом молчании арестантов.

Глава 8

Однажды утром, проснувшись, Иван Денисов обнаружил ламу в возбуждённом состоянии. Казалось, что Татурсин не спал вовсе: он сидел на нарах, раскачиваясь и сконцентрировавшись на точке противоположной стены.

– Что случилось, дорогой друг? – участливо поинтересовался священник, потягиваясь.

– Случилось! – задумчиво ответил Татурсин, в одно мгновение отрезвляя Ивана Денисова.

Понимая важность вести, священник не стал расспрашивать ламу, но решил дождаться минуты, когда тот сам захочет открыть тайну.

Прошло около получаса, Иван Денисов терпеливо ждал. Он помолился, растворяя напряжение в сердце. Они в молчании позавтракали скудной тюремной порцией каши. И наконец, после того, как выпили чай, мало чем отличающийся от простой воды, Татурсин, понизив голос до шёпота, поделился с Иваном видением, пришедшим к нему во сне:

– Мне показали Гоби – пустыню моей любимой Монголии. Потом увидел беркута высоко в небе, в прекрасном синем небе родины… Река текла, горная, течением бурным и неукротимым… Маленький дом, вокруг которого паслись несколько лошадей, охраняемые собакой. Из трубы дома вился дым – жилище явно было обитаемым. Вдруг я увидел маленькую девочку, которая бесстрашно неслась по холмам на белом скакуне… И радуга на весь горизонт! Во сне ко мне пришёл мой Учитель – великий Ласарэн. Он смотрел на меня внимательно и требовательно. Свет от него был такой силы, что на миг я потерял сознание… Когда очнулся, сна не было. И я погрузился в медитацию, желая разгадать неожиданные знаки. Мой дорогой Иван, пришло прозрение… Нас ждут! Силы небесные проделали подготовительную работу и бескрайней пустыней из сна обозначили будущую нашу свободу. Синее небо и хищная птица, парящая в вышине – это большие испытания, которые ожидают нас на пути. Бурная река – сила, предоставленная Буддой нам в помощь. Как благословение на подвиг! Маленький дом и табун лошадей с собакой указывают на наше благополучие после скитаний… Единственное, что не могу расшифровать – символ маленькой девочки. Хотя её белый конь – как лошадь Риндген-Джапо, хранителя Шамбалы. Но почему не он сам в светлых доспехах, а девочка? Не знаешь? – развёл руками Татурсин, и, видя ответное недоумение Ивана Денисова, успокоил сам себя. – То, что неясно сейчас, откроется позже, уверен!