Гошины штаны

Глава 1

Костя пошел в сторону трапа, а Гоша отправился в капитанскую рубку, где сидел и разгадывал кроссворды капитан Дырин. Хотя судно и было Гошиным, сам он его не водил и для плаваний нанимал капитана.

Сегодня это был Дырин – лет пятидесяти, с бородой, старавшийся походить на морского волка, но не достигший в этом больших успехов. Во-первых, волком он был не морским, а речным (ходил всю жизнь только по Волге и моря никогда не видел), а во-вторых, выражению его лица не доставало смелости и интеллекта – типичный образчик пролетария, перебивающегося непостоянной работой и явно выпивающего в промежутках. Гоша Дырина знал давно, лет десять, и хотя презирал (однако не больше и не меньше других), но не брезговал с ним поболтать, вернее использовать его как свободные уши для своих рассказов. А вот слушать Дырина Гоша точно не намеревался: во-первых, потому что обычно он в принципе никого не слушал, а во-вторых, капитан был у него мало того что в гостях, так еще и на зарплате. Да Дырин и не рассчитывал на другое, поскольку за годы их знакомства и совместных плаваний уже привык к тому, что его функция сводилась к повторению Гошиных мыслей и поддакиванию, когда нужно. Делать это было несложно, поскольку сам Дырин мнение Гоши часто разделял и уважал его. Вообще он, как и многие, уважал силу.

К самому факту присутствия Дырина (да и любого другого) на борту своего судна Гоша относился очень трепетно. Дело в том, что корабль этот был не только собственно кораблем, но и его домом и вообще единственным имуществом. Здесь было три комнаты. В одной из них жил Гоша с женой, когда ему этого хотелось, вторая была исключительно Гошина, и уходил он туда, когда жена («глупая баба») ему надоедала, и третья – вроде залы, в которой и размещались гости, когда корабль сдавался в аренду, как это было сейчас. Посередине этой залы стоял стол, по обеим сторонам – стулья. На стенах висело несколько картин, и вообще все выглядело достаточно прилично и вполне подходило для размещения одного-двух десятков человек на время прогулки по реке или доставки к месту отдыха. В спальне была двуспальная кровать, тумбочка и зеркало (уголок женской красоты), в Гошиной комнате размещалась небольшая кровать и тумба с телевизором, музыкальным центром и дисками – исключительно шансоном с такими исполнителями, как Михаил Круг, группы «Бутырка», «Воровайки» и прочими представителями жанра. Другой музыки Гоша не признавал и не слушал. Другое, считал он, для сопливых баб.

Таким образом, судно, снабженное всем необходимым (тремя комнатами с мебелью, телевизором и шансоном, туалетом, душем), пускай и без особого шику, вполне годилось для постоянного проживания в теплое время года. Зимой же Гоше приходилось арендовать квартиру – самую дешевую, какую только можно, и пережидать в ней холода, как в берлоге, выходя только на смены и ожидая наступления тепла.

Справедливо будет сказать, что не каждый мог бы жить таким образом, и многие бы в такой обстановке заскучали, а иной даже и отчаялся бы. Да и Гоша, несмотря на все свои особенности, тоже скучал, хотя в этой скуке не всегда даже самому себе признавался. Он влачил такое существование и тосковал по прежним временам, которые прошли безвозвратно, по тем возможностям, какие у него были, по своему положению и влиянию. И никак он не мог понять, отчего вдруг так резко все изменилось, буквально в один миг. И от этого ему было тошно.

Гоша всю жизнь, с самой молодости, исповедовал свою идеологию «настоящего мужика» и закономерно пришел к тому, что имел: отслужил в армии, о чем постоянно и с удовольствием вспоминал; вырастил сына, которым теперь особенно гордился за то, что тот сел тюрьму; сделал счастливыми (как он думал) пятерых женщин и сейчас радовал шестую, особенно по ночам, раскачивая вместе с ней кровать и все свое судно; выпивал, и много, но не стал алкоголиком; вид имел здоровый, лицо суровое, был близок с природой, книги читал нужные, музыку слушал правильную и работу имел настоящую – охранником. А потому вроде бы и жаловаться ему было не на что.

Но так было не всегда. Не всегда он служил охранником, не всегда зарабатывал тем, что сдавал всяким «соплякам» и «придуркам» в аренду свой корабль, не всегда общался с каким-то Дыриным, к которому раньше бы и на версту не подошел, и не всегда его существование было таким безрадостным.

Он-то был прежним, но что-то случилось с остальными: далеко не все, как ему казалось, теперь в достаточной мере уважали его правильную, настоящую жизнь, его ценности, которые, по его мнению, являлись истинными и никаких других быть не могло. И не пахло теперь ни былым уважением, ни почетом. А вот раньше как треснул бы в рыло тому, кто не понимает!.. А далеко не все разделяли его ценности – настоящие, неподдельные, жизненные. Особенно ни черта в них не понимали всякие сопливые мальчики и девочки, которые на всем готовеньком, у которых «руки из задницы», которые горя не знают, которых воспитывать надо, лепить как тесто, прививать им настоящие человеческие качества. Эти-то сопляки Гошу и раздражали больше всего на свете, и он, как мог, нес свою миссию – делал посильный вклад в развитие культуры и исправление этих «молодых уродцев» на благо общества, которое, в конце концов, должно было стать правильным, зажить по понятиям.

Все это лежало на поверхности, и так понимали Гошу те, кто имел случай с ним соприкоснуться. Настоящая же подоплека его душевных терзаний, конечно же, была скрыта гораздо глубже, и искать ее следовало в самой Гошиной жизни на протяжении последних пары десятков лет.

Гоша зашел в рубку, взял полуторалитровую пластиковую бутылку пива, уже начатую и оставленную им в рубке еще до разговора с Костей, отпил граммов триста и начал разговор:

– Видел урода?

– Ага, – ответил Дырин. (На самом деле вариантов ответа у него было немного.)

– Еще один маменькин ублюдок. Понарожают гондонов сопливых. А они даже отдохнуть нормально не могут. Про остальное я вообще молчу. Как они живут вообще? Ну скажи, Ваня!

– Да, Гоша…

– Видно же по нему, что задрот. Ни к чему не приучен. Скажи мне. Я не прав, что ли?

– Конечно видно…

– Манерный, руки из жопы. Что вообще в жизни может? Родили его, все ему дали, а он теперь нацепил шмотки да на бабки родительские гуляет. А сам – ни заработать, ни прожить. Посмотрел бы я на него, если бы он один, без помощи, вот так пожил хотя бы месяц. Сдох бы, сука. А не сдох бы, так хоть на мужика стал бы похож. Говно.

Гоша еще отхлебнул:

– И пиво у них говно.

– Да сейчас вообще пива нормального нету, – поддержал Дырин, хотя прекрасно знал Гошино мнение по этому вопросу.

Гоша снисходительно на него покосился и перешел на наставнический полушепот:

– Есть. Есть, Ваня, нормальное. Места знать надо.

Какие места Гоша имел в виду, было известно всякому, кто был знаком с Гошей и имел счастье хотя бы однажды с ним выпивать. Во время каждой попойки, когда речь заходила о пиве, Гоша рассказывал, что покупает исключительно «Жигулевское», местное, Самарского завода, что это единственное «правильное «Жигулевское» во всей России», что лучше пива не бывает и за всю жизнь лучшего он не пил, хотя пробовал и немецкое, и чешское, и прочее «суррогатное говно», и очень гордился фактом того, что является настоящим ценителем этого напитка. Стоило кому-то открыть при Гоше бутылку какой-нибудь «Балтики», или «Охоты», или вообще неважно чего, как он подходил и вкрадчиво, но настойчиво рекомендовал:

– Да ты попробуй настоящее пиво. Правильное. Чё ты говно-то пьешь?

Сейчас же ирония была в том, что пиво, которое он держал в руке и хлебал большими глотками, было именно «Жигулевским» Самарского пивоваренного завода, его любимым и восхваляемым. А сегодняшняя компания позаботились о Гоше и купила ему четыре полуторалитровых бутылки (и две бутылки водки в придачу) на время аренды корабля, чтобы Гоше не было скучно, пока корабль их ожидает, а Гоша вместе с ним. Разумеется, такая покупка не была обязательной, потому что плата за аренду судна производилась только деньгами, но все же ребята решили, что нелишним будет порадовать хозяина корабля и чем-нибудь кроме денег.

Но, видимо, такое впечатление произвел на Гошу Костя, что тот и любимого пива не узнал, и факт подарка высоко не оценил.

– Я вот, Ваня, пятьдесят пять лет прожил, чего только ни видел. Противно мне, Ваня, что настоящие мужики живут и работают, как положено, а эти маменькины уроды только деньги тратят и ни черта больше не умеют.

– А как же они уметь-то будут, когда не умеют, Гоша? Это ты вот, я вот. Работаем мы. А они платят, а мы их катаем. На мамкины… это… деньги. А не было бы денег, так и… – неожиданно для самого себя выдал длинную тираду Дырин, однако не окончил ее, вдруг растерявшись то ли от самого этого факта, то ли от удивленного выражения лица Гоши, не привыкшего так долго слушать Дырина.

– Деньги, деньги… Кто бы в них понимал еще… Единственный человек понимал… Вадя… Эх…

Глава 2

Гошин сын Вадим уже пять лет сидел в колонии общего режима под Т…, и предстояло ему отсидеть еще три, если не случится никакая амнистия, досрочное освобождение или что-то в этом роде. Пока же ничего такого не произошло и не предвиделось, и Вадим уныло, но гордо тянул лямку тюремной жизни, вспоминая волю и своих товарищей, которые сейчас находились на свободе и должны были ценить и помнить Вадин поступок, смелый и достойный настоящего мужика: он взял все на себя и сел один.

Было ему сейчас тридцать три года, а в тюрьму он загремел в двадцать восемь, спустя шесть лет после окончания института. И скорее всего загремел бы и раньше, если бы не Гоша со своими связями. А может быть, не загремел бы вообще, но случилось так, что Гошины дела в один момент пошли на спад, и в течение нескольких лет разрушилось все, что он создавал долгие годы.

С горем пополам окончил Вадим институт по модному в тот период направлению «менеджмент», поработал несколько лет на папу (и за это время купил себе еще два диплома), а потом, когда у папы дела стали идти из рук вон плохо, решил заняться собственным бизнесом и этим самым выкопал себе яму. Впрочем, выкапывание ямы началось задолго до этого, в период самого расцвета Гошиного влияния.

В институт Вадим поступил законченным раздолбаем и отлично понимал, что учеба нужна ему исключительно для того, чтобы заиметь диплом, в котором было бы написано, что обладает Вадим квалификацией по специальности «менеджмент». Вообще, надо сказать, что в те годы как будто какое-то затмение нашло на молодежь: после окончания средней школы она так и перла на специальности вроде «менеджмент», «управление», «экономика», «финансы» и прочие схожие, чтобы потом всем дружно стать менеджерами, экономистами, управлять, зашибать деньги и таскать их домой с работы мешками. Не иначе этот всплеск – отголосок девяностых, времени, перевернувшего всю картину ценностей с ног на голову, да еще влияние Союза, в котором понятия менеджмента не существовало как такового. В результате родители этих детей, заставшие и то, и другое время, сделавшие определенные выводы из личного опыта и желающие для своих чад самого лучшего, только и советовали: «Иди учиться на финансиста, будешь деньгами заправлять», «Иди на управление – руководить будешь» – и прочее в таком духе. И кто бы мог подумать, что позже, через каких-нибудь пять-семь лет толпы этих никому не нужных управленцев, экономистов и финансистов окажутся на улицах и будут искать хоть какую-то работу и устраиваться кем угодно. Менеджер – пожалуйста, будешь сотовые телефоны продавать, и выживать на грошовые проценты. Муниципальное управление – тебе тоже рады, будешь тринадцатым помощником начальника отдела культурного наследия в местном отделе культуры, добро пожаловать в полуразваленное сгнившее здание за нищенский оклад. Делать, правда, ничего не надо, но и не жди ничего. Экономика и бухучет – будешь начислять зарплату, работая на самой низкой ставке. А если ты о том, чтобы деньгами заправлять, то это тут другие делают.

Так рушились мечты вчерашних выпускников, которые пять лет в розовых очках ожидали, что сразу после окончания института станут генеральными директорами, главными финансистами, менеджерами крупных проектов и так далее. Но если с иллюзиями ситуация почти одинаковая и рушатся они практически у всех после первого же рабочего дня, то хуже дело обстояло с перспективой: ее вообще не было. Но зато, как это часто случается, она совершенно неожиданно появилась у других.

Кто бы мог подумать, что после десятилетнего развала наша промышленность, технологии, гражданское строительство и прочее начнут если и не подниматься с колен, то хотя бы вставать на колени с лежачего состояния. А они начали. Кто бы мог подумать, что словно бы из ниоткуда возникнет спрос на инженерный труд. А он возник. И не прогадали те, которые после школы, руководствуясь каким-то только им известным чутьем, пошли в институты учиться на инженеров.

Вадим же не пошел. Во-первых, он был слишком далек от наук, тем более от таких как физика, химия и математика. Во-вторых, смотрел он на родителей-инженеров некоторых своих школьных приятелей, которые работали за нищенские зарплаты и кое-как сводили концы с концами, слушал своего папу Гошу, говорившего об этих «ученых бестолочах» бог знает что, и думал, что однозначно не станет заниматься ничем подобным. За время своего детства он прочно усвоил: известная всем поговорка, гласящая, что ученье свет, а неученье тьма, сильно далека от истины и вообще глупость для разного рода дурачков, готовых за гроши горбатиться на полуразваленных заводах, в нищенских проектных борю и убогих строительных организациях до пенсии, а потом на пенсии – доживать на государственное подаяние.

Зато Гошины принципы усвоил он в полной мере:

– Сынок, не трать время на всякое дерьмо. Понимаешь…

Потом Гоша придавал своему лицу выражение умудренного опытом человека:

– Надо по жизни правильным мужиком быть. Главное, кто ты вообще. Понимаешь. А эти. Посмотри на них. Учителя твои. Да хочешь, я завтра твоему математику шею сверну или с химичкой так поговорю, что она дорогу домой забудет? Учат они нас. Двойки ставят. А толку? У меня вот все есть. Даже яхта. Вот чему учись, главному – как человеком стать! И как заработать! А эта вся дрянь – для инженеришек и дурачков всяких. Пусть горбатятся на консервном заводе, пока не сдохнут. Их погонять надо! Понял меня?

– Да, папа…

Такие разговоры бывали часто, и Вадим, и без того не горящий желанием хоть сколько-нибудь усердствовать, получал папину поддержку и опору, все больше укрепляясь в убеждении, что все делает правильно.

А все, что он делал, – это шлялся с такими же оболтусами по своему району, нагонял страху на местных «лохов», курил в подъездах, а потом, в старших классах, и выпивал. Комплекции он был крупной, за словом в карман не лез, нрава был буйного (пошел в папу), поэтому местные пацаны его уважали и даже побаивались, а оттого чувствовал он себя в пределах родного района как рыба в воде. Играло роль и то, что папу его знали и уважали еще больше, обходя его стороной. Ну и, кроме прочего, у него были деньги.

Деньги Гоше приносил его бизнес, который в начале нулевых (как раз в то время, когда Вадим поступал в институт) переживал свой расцвет, чтобы потом, в течение нескольких лет, стремительно пойти к закату. Конечно, тогда Гоша не знал, даже предположить не мог, что вот уже, можно сказать, завтра останется он практически ни с чем, чувствовал себя вполне уверенно, почти королем и счастлив был безмерно.

Жил от тогда со своей третьей женой, Натальей. Этот брак длился уже пять лет, что по Гошиным меркам было уже прилично, отчего Гошин организм все чаще требовал разнообразия. Однако деньги делали свое дело, и Наташа закрывала глаза на небольшие Гошины грешки, хотя и знала о них прекрасно. Да и Гоша ничего особенно не скрывал. По его собственному выражению, плевать он хотел на ее мнение по этому поводу, а если ей что-то не нравится, то она может проваливать. А вообще она должна быть благодарна ему за то, что связал с ней жизнь да еще и форму поддерживает. А поддерживать форму – это уж природа диктует, требует разнообразия. Тут ничего не поделаешь.

Наташа была умной женщиной и имела все, что можно было поиметь в ее положении (собственно говоря, это были деньги), глядя сквозь пальцы на некоторые особенности мужа и прежде всего на его активность по отношению к противоположному полу. Само собой разумеется, что в дальнейшем, когда у Гоши начались финансовые и другие неприятности, она с ним развелась, ни секунды не раздумывая.

Вадим был сыном Гоши от его второй жены Юли и жил по большей части с ней и ее новым мужем Виктором. Витя оказался человеком порядочным и к Вадиму относился пускай и не с любовью, но, по крайней мере, нейтрально, не позволяя себе каких-либо серьезных воспитательных воздействий. И вряд ли на эту его позицию оказал какое-то влияние Гоша, который, узнав от сына, что его мать сошлась с каким-то мужиком, сразу же поехал к этому мужику, то есть к Вите, и сказал, что если узнает, будто тот грубит его сыну, все ребра ему переломает, а также ноги, так что тот будет только лежать и харкать кровью, пока не сдохнет. Витя прослушал это предупреждение и сказал Гоше, чтобы тот проваливал и не переживал без повода. Гоша кивнул, прищурил глаза, сказал: «Ну ты меня понял» – и ушел, но с тех пор с нетерпением ждал, когда Витя его сына все-таки обидит.

Однако никак не мог он этого дождаться и в глубине души по этому поводу очень огорчался. Часто, когда Вадим приходил к отцу в гости, тот спрашивал: