Одна вторая

– Алло. Здравствуйте.

– Здравствуйте, – растерянно ответил женский голос.

– А мне бы Сергея услышать… Или… или я ошибся?

– А-а-а… Он сейчас в ванной…

На заднем фоне раздался крик Сергея: «Ах ты шлюха!», потом там началась какая-то возня, и связь прервалась.

Он позвонил мне через пять минут.

– Привет! Ну ты понял, что произошло? Эта шлюха украла мой телефон. Хотела украсть. Сука, положила его к себе в сумку и хотела уйти. Пошла нахер отсюда, сука!!! Это я не тебе. Хорошо, что ты позвонил. Иначе спиздила бы. Вот шлюха поганая…

Он женат. У него есть ребенок. Но это не мешает ему иногда, причем достаточно часто, отдыхать подобным образом.

С Ивашкевичем мы встретились вечером в кабаке «Новый город». Мы выпивали, разговаривали, короче, занимались чем угодно, кроме того, что нужно было делать – придумывать комплекс мер, чтобы ускорить поставку оборудования. Смысла обсуждать это не было никакого. Когда дело завязано на деньгах, не вполне легально зарабатываемых, многие вещи становятся бессмысленными. Торги, переговоры, конкуренция – мишура для наивных дурачков. Эта моя поездка и встреча с Ивашкевичем – часть мишуры. Все уже договорено и поделено. Это понимал он, это понимал я. Разумеется, открыто он не говорил о своих отношениях с Хорошевским, а даже наоборот, поругивал его при случае, изображая к нему легкую неприязнь. На самом деле здесь он особо не лукавил, поскольку в том, что Хорошевскому надо платить, для него было мало радости, особенно учитывая его аппетиты.

Но в любом случае вся эта показная непричастность всех ко всему, которой на деле нет, не может не раздражать. Нужно иметь достаточно терпения, чтобы слушать каждую из сторон этого многоугольника, их уловки, попытки обвинить кого-то, отвлечь подозрения от себя и прочее. Человек неподготовленный или недостаточно сообразительный в вопросах деликатного общения сразу же начнет совершать ошибки, а когда участвуешь во всем этом или хотя бы находишься рядом, ошибки недопустимы. Правда, надо сказать, с Ивашкевичем мы знали друг друга давно, и, вероятно, именно поэтому он не пытался строить из себя невинность, как это делал тот же Хорошевский, загребая, между прочим, уже не лопатой, но ковшом от трактора. А теперь в этот ковш должны упасть еще и взносы Ивашкевича за то, что ему позволили продать свое оборудование. Собственно потому-то говорить о делах не было никакого смысла: всем все понятно, а я приехал сюда так, для проформы.

Ивашкевич рассказал забавную историю о том, как накануне его жена с ребенком уехала отдыхать куда-то за границу, и по этому случаю он сам решил отдохнуть. Выпив в одном из подходящих заведений, он, поскольку познакомиться там ни с кем не удалось, решил вызвать девушку. Подруга на ночь приехала, они хорошо провели время, и утром, пока он был в душе, она решила, что ей пора уходить, и прихватила с собой его телефон и кошелек. А тут как раз позвонил я, и, как ангел-хранитель, спас его имущество от кражи проституткой.

– Так и думал всегда, что такая фигня когда-нибудь случится. Вот и случилась. Ладно, хоть снотворным этим – как его там? – не напоила. А то бы и деньги еще спиздила. А потому вывод: нехер думать о плохом! Давай выпьем…

Он продолжал застолье, много выпивал и намеревался опять реализовать привычный для себя сценарий: с кем-то познакомиться или кого-то вызвать, если не удастся первое.

Разумеется, он приглашал меня, как старого друга, разделить его безудержное веселье до самого утра, но я, сославшись на усталость, чем в целом его не обманул, а также на необходимость утром рано вставать, чтобы ехать домой, отказался.

На самом деле, кроме того что я действительно устал, мне просто не хотелось. Не хотелось напиваться и не хотелось девочек по вызову.

Я взял такси, уехал в гостиницу, принял душ, лег на кровать, и сон начал обволакивать голову. Мерещились мои теперешние друзья: Ивашкевич, Хорошевский, Чеснок, Прутянов. Ну и друзья у меня. Урод на уроде. Их лица по очереди проплывали передо мной на фоне денег, женщин, выпивки, работы, снова денег, снова выпивки. Друзья. Где же мое детство с его наивной глупой чистотой? Надо думать о хорошем! Была там, давно, одна девочка…

Карась

Едва ли думал он о неоднократно воспетой в книгах и телефильмах блатной романтике и о том, как приобщиться к ней, когда хватался за нож. Да и не могло быть дело ни в книгах, ни в фильмах: книг он не читал совсем, а фильмы, воспевающие романтическую прелесть бандитской жизни, у нас стали снимать гораздо позже, импортных же он и видеть не мог, потому что телевизор вещал только три канала, а видеомагнитофон был неслыханной роскошью.

Романтика тем не менее была, но, скорее, основанная на рассказах старших товарищей, которые, по большому счету, делились на две категории: те, которые отслужили в армии, и те, которые отсидели в тюрьме. Человек, не слишком отягощенный интеллектом, само собой разумеется, как никто другой падок на рассказы людей, которых считает своими товарищами или скорее даже друзьями, вознося, кстати говоря, эту самую дружбу в ранг святыни. Сколько баек на эту тему можно было услышать тогда! Да и сейчас, может быть, их не меньше. Друг никогда не предаст, друг отдаст последнюю рубашку, друг – это больше чем брат, в конце концов, и подобное. И это одна сторона.

Другая сторона состоит в том, что люди такого сорта, послушные речам своих друзей, совершенно забывают, а зачастую даже и понять не могут, что человек вообще склонен хвалить то, что имеет, или то, к чему причастен. И если такой друг отсидел в тюрьме и по собственному складу ума не готов признать эти годы по крайней мере не самыми лучшими, то, разумеется, он будет рассказывать о законах и понятиях тюремной жизни, преувеличивая сомнительные плюсы и сводя практически на нет низости. В целом здесь все так, как всегда бывает: романтика сама по себе, жизнь сама по себе.

Карась и его друг Валера стояли в маленькой кухне убогой квартиры на первом этаже серой уродливой пятиэтажки. Почему-то они именно стояли: Валера – около окна, слегка опираясь на подоконник, а Карась – возле раковины, положив руку на стол с грязной посудой. В квартире они были одни. Разговор получался какой-то дурацкий, бесцельный. Чувствовалось, что напряжение растет и что-то назревает, хотя и повода для этого как будто не было.

Глядя, как общаются маленькие дети, иной раз удивляешься тому, как они, казалось бы, даже без повода взвинчиваются, практически мгновенно и сразу же до криков, слез и истерик. Взрослые же, научившие себя сдержанности, обычно просто ощущают напряжение, которое говорит о том, что разговор, вероятно, пора заканчивать.

– Дай еще покурить, – сказал Карась, глядя в пол.

Валера помял в руках пачку, заглянул в нее, хотя и без того, конечно, помнил, что сигарета там одна.

– У меня одна осталась.

Карась дернулся вперед и вырвал пачку из рук Валеры.

Потом рассказывал он своим новым товарищам, с которыми вынужден был долгие годы делить одно пространство, что настоящий друг не поскупится на одну сигарету, и не то что сигарету, но последние деньги отдаст – и новые товарищи одобряюще и понимающе кивали и поддерживали: мол, все правильно сделал.

И когда он доставал сигарету, до ушей его донеслись звуки и сложились в омерзительное:

– Козел.

От своего друга Васи Шалого, отсидевшего в детской колонии, Карась хорошо усвоил, что за козла должно отвечать, и такая ярость его обуяла, что схватил он лежавший на столе рядом с его рукой грязный кухонный нож и воткнул его куда-то под ребра Валеры, вогнав по самую рукоятку. На мгновение Карась замер, но ощутив, как теплая кровь полилась по его пальцам, одернул руку и посмотрел на застывшее удивленное выражение лица Валеры, сползающего на пол по батарее.