Она замолчала и выдохнула:
– Я жить хочу. А тут я как мёртвая.
Роман молчал. Сердце его тяжело билось.
С трудом разжав губы, он проговорил:
– Я люблю Россию.
Минуту она смотрела ему в глаза, потом, отпустив его руку, шагнула в сторону. Её лицо в темноте казалось гипсовым слепком.
– Прощай, – шепнули её губы.
Повернувшись, она пошла вдоль берега и вскоре скрылась в темноте, среди ивовых кустов. Роман долго стоял, вслушиваясь в звуки её удаляющихся шагов, словно наблюдая за угасающим пламенем сгоревшей до конца свечи.
Огонь их любви, три года назад горевший ярко и сильно, потух навсегда.
IX
Простившись с Зоей, Роман выкурил папиросу на берегу всё той же безымянной крутояровской речки, бросил окурок в воду и направился домой не слишком прямой дорогой.
Душе его было в эту ночь как-то легко и непривычно спокойно.
В темноте мимо спящих изб, в которых спали нагулявшиеся хмельные крутояровцы, он шёл со спокойствием местного призрака, дыша тьмой и тишиною. Невидимая неровная земля колебалась под ногами, звёзды и тонкий месяц горели на безоблачном чёрно-синем небе. Дойдя до крайней избы, он свернул и двинулся через молодой березняк. Не успел он пройти двадцати шагов, как прямо впереди залаяла собака, а знакомый голос не слишком энергично осадил её: – Тубо, Динка.
Роман заметил тёмную фигуру и светлую собаку, переставшую лаять, но начавшую угрожающе рычать. И снова этот очень знакомый вяло-пренебрежительный, но и язвительно-резкий голос обратился к собаке:
– Тубо, дура. Это же шляпный человек.
Эта фраза заставила Романа сразу же признать в тёмной фигуре крутояровского фельдшера Андрея Викторовича Клюгина.
Андрей Викторович, видно, тоже узнал Романа и приветствовал его первый:
– Если не ошибаюсь – Роман Алексеевич. Моё почтение.
– Здравствуйте, Андрей Викторович! – с радостью проговорил Роман, подходя и пожимая узкую несильную руку Клюгина. – Христос Воскресе!
– Здравствуйте, здравствуйте, – усмехнулся Клюгин, не отвечая на последнюю фразу Романа. – Давно наслышан о вашем приезде, а встретиться довелось эвон где. Темно, хоть глаз коли…
– Да! – рассмеялся Роман. – Романтическая встреча. Вы уж простите меня, Андрей Викторович, что до сих пор не посетил вас.
– Пустое, – вяло махнул рукой Клюгин, беря в зубы мундштук с горящей янтарным огоньком папиросой. Лицо его было трудно различимо в темноте, и Роману показалось, что он совсем не изменился за три года.
– Пошла вперёд! – Клюгин толкнул ногой обнюхивающую колени Романа собаку, и та послушно побежала прочь.
– Второй год твержу дуре – нельзя лаять на шляпных людей, лай на шапочных, картузовых, фуражковых. Нет, не доходит…
– Что же вы не были у отца Агафона? – спросил Роман и тут же пожалел, что спросил не подумавши: Клюгин переступал порог дома священника только в качестве фельдшера.
– Во-первых, любезный Роман Алексеевич, меня туда никто не звал. Да и даже если б позвали – не пошёл. Вы, верно, забыли, в каких я отношениях с этими убогими Гаргантюа.
– Признаться, вспомнил только теперь.
– Вот-вот. Дядюшка ваш – забавный человек, тётушка мила. Рукавитинов – толковый малый, но педант, Красновские – фанфароны, а эти… – он презрительно махнул рукой, – тюфяки с соломой.
– Ну, вы их строго судите. Они милые, простые люди…
– Вы только что от них?
– Да.
– А… – опять махнул рукой Клюгин. – Ну да бог с ними. Пойдёмте-ка, коли мы уж встретились, ко мне да потолкуем. Выпьем моей фельдшерской настойки, а вы чего-нибудь расскажете.
– Что ж, пойдёмте, – согласился Роман.
Клюгин взял его под руку, и они пошли в темноте.
Березняк кончился, впереди разверзся дышащий холодом овраг с силуэтами лепившихся по краям ледников, но Клюгин с уверенностью слепого повел Романа вниз по невидимой тропке.
Динка бежала где-то рядом, шурша прошлогодней травой.
– Вот они, наши прорехи да расселины, – всё тем же вялым голосом говорил Клюгин, поддерживая оступающегося Романа, – поселившиеся на овраге люди! Да ещё на каком овраге-то на крутом! И живём себе. Даже вот гости наведываются. Из столицы.
– Ну, к вам-то, положим, не только из столицы, а из каждой избы наведываются…
– Верно, верно, друг мой. Каждый смерд ползёт ко мне за эликсиром бессмертия. Дескать, дай мне, эскулап, хоть каплю, чтобы прожить ещё один день в грязи и вони…
– Вы, Андрей Викторович, совсем сегодня не по-праздничному настроены.
– А-а-а-а. Это их праздник.
– Господь с вами. Это праздник всех.
– Это их праздник. Но не мой, да и не ваш.
– Отчего вы так думаете?
– Оттого что мой праздник – это покой ума, а ваш – покой сердца. Вот что нас по-настоящему радует.
– Неправда. Меня радует и беспокойство сердца.
– Полноте. Что такое беспокойство? Ну-ка, вдумайтесь. Это же – без покоя. А без покоя – это мука, страдание. Так что не называйте чёрное белым. Ну-ка, дайте руку.
Они стали выбираться из оврага по крутому склону.
Клюгин шёл первым, вытягивая Романа за руку.
Наконец они оказались наверху.