Спойлер: умрут все

– Дар, проклятье, магия вуду, новогоднее волшебство, – зачастил Юра, ощущая, как закипает внутри нетерпение. – Без разницы. Я добирался сюда из Якутска по самой худшей дороге, что мне когда-либо попадалась. В деревне мне плевали в спину, грозили спустить собак, ограбили. Я топал сюда полдня, обморозил и нос, и хер. Я не уйду ни с чем.

Тингеев взирал на подёрнутую паутиной инея гладь окна. Лицо его оставалось безмятежным. Незыблемым, как лёд.

– Если легенды правдивы и я подгадал верно, сегодня та самая ночь, – не сдавался Юра. – Подходящая. Возле дома я видел сарай. Я запрусь в нём. Когда всё случится, просуну руку наружу. Один укус и…

– Нет, – обронил Тингеев, не размыкая трещины рта. Горло Юры сдавила невидимая дерябая длань.

– Пожалуйста. Есть очень плохие люди, ужасные люди, хуже любого волка, я журналист, и когда я написал статью…

– Всё равно, кто ты, – оборвал Тингеев, оборачиваясь к Юре. В голосе охотника он явственно расслышал гортанную «р». Она звучала даже в гласных звуках. Вибрировала, отчего встрепенулся присмиревший было огонёк лампы.

А ещё глаза Тингеева. Их заполнял блеск, которого прежде не было. Янтарно-кровавый.

– Я не дам тебе то, за чем ты пришёл, бэдик.

– Тогда пристрели, – просипел Юра. – Мне эту ночь один фиг не протянуть.

Тингеев нагнулся за ружьём, и в следующую секунду на Юру вновь уставились дула, огромные и бездонные, как тоннели метро. Оттаявшее сердце затрепетало в капкане рёбер. Жить хотелось отчаянно – что бы он там ни говорил.

– Вставай, – велел Тингеев. Юра подчинился, упираясь в стол зудящими ладонями. В затёкшие обмороженные икры впились клыки десятков потревоженных змей. Ядовитых.

Тингеев повёл ружьём – двигай, мол, – и Юра вышел на середину комнаты. Трафареты их теней метались по углам избёнки, как осколки в калейдоскопе. Всё казалось нереальным.

– Туда. – Тингеев мотнул головой в сторону дальнего угла комнаты, отгороженного занавеской. Юра заковылял к ней, перестав что-либо понимать. Тингеев поворачивался за ним, не прекращая целиться – точь-в-точь стрелка гигантских часов.

– Ну! – нетерпеливо прикрикнул он замешкавшемуся у занавески Юре.

Юра откинул ткань и заглянул за полог. Ощущение сна усилилось.

За занавеской обнаружилась здоровенная, под потолок, сварная клетка. На её двери висел амбарный замок, а из замка торчал ключ. За толстыми прутьями не было ничего, кроме медвежьей шкуры и притулившегося к решётке ржавого ведра.

– Полезай.

– Чего?!

Тингеев ткнул его в лоб дулами. Пришлось исполнять. Юра кое-как справился с замком – руки превратились в варёные клешни, – забрался внутрь и беспомощно воззрился на охотника.

– Я смастерил её для себя, – объяснил Тингеев. – Когда наступает срок, я забираюсь в клетку и запираюсь изнутри. Б?р? не может повернуть ключ. Б?р? умён, но не как человек. Я бы и сегодня так поступил, а тебя оставил бы в комнате. Но ты умнее б?р?, хоть и бэдик. Ты можешь повернуть ключ.

И Тингеев покачал головой, показывая, что этого никак нельзя допустить.

Он запер клетку и вернулся к столу. Ключ бросил возле лампы.

– Эй! – крикнул Юра, прижимаясь к прутьям. Страх наполнял его, как радиация, грозя перерасти в панику. В кишках заворочалось, закрутило, будто в них ковырялся заскорузлый когтистый палец.

– Я уйду в лес, – сказал Тингеев, не оборачиваясь. – С рассветом вернусь. Тропку замело мало. Я повезу тебя к селу, сколько получится. Дальше пусть тебе помогают айыы.

С этими словами он начал раздеваться. Стянул кофту, скинул штаны, взялся за бельё. Хоть и без суеты, но двигался он торопливо, и Юра понял: времени не осталось.

– Тебя правда нельзя убить? – выпалил он то, что не давало ему покоя.

– Те пытались, – равнодушно заметил охотник. Сорвал водолазку и засверкал в полутьме медным гибким торсом. – Не надо им было приходить ночью. Луна исцеляет всё.

Подштанники скользнули с бёдер и комком свернулись у ног. Тингеев переступил через них, жуткий и чарующий в первобытной наготе. Бесшумно направился к выходу. Отблески огня из печурки оглаживали мышцы, которые, как юркие рыбы, гуляли под кожей. Юра из-за решётки провожал уходящего глазами пойманного и укрощённого зверя.

В дверях Тингеев остановился.

– В такую ночь слышно звёзды, – обронил он из-за плеча. – Одни шепчут заветные тайны. Другие заставляют выть от восторга. Третьи повергают в безумие. Но пуще всех – Луна. Луна – это звезда б?р?. Волчья звезда.

Его голос дрожал – от испуга ли, нетерпения, всего сразу… Юра не знал ответ.

– Тебе это нравится, но наутро рот полон крови, и хорошо, если это кровь зверя. Тогда ты напоминаешь себе: это проклятье, а не дар.

– Что такое «бэдик»? – бросил Юра вдогонку ласкаемой огненными отблесками спине.

– «Дурачок», – усмехнулся охотник. – Так называла меня ийэ. Моя мать. Иногда называет до сих пор.

Он открыл дверь и нырнул во мрак. Всполошилось пламя буржуйки, сквозняк прокатился по полу. Дверь захлопнулась. Юра остался один.

Некоторое время он стоял, обнимая прутья и глядя на сброшенную, похожую на морщинистую кожу, одежду Тингеева. Затем отлип от решётки и помочился в ведро, любезно оставленное хозяином. Струя была красной.

Он тяжело осел на пол, вытянул ноги, и закутался в медвежью шкуру. Его жгло и трясло. Сонмы незримых осколков вспарывали жилы, срезали с костей больное мясо. Он думал, что не заснёт – а если заснёт, то не проснётся. Сверлил взором огонёк лампы, словно тот мог удержать его в сознании.

Он заснул, и он проснулся. Казалось, лишь моргнул – и за этот миг лампа погасла. Гудела буржуйка, из-под заслонки пробивались пунцовые сполохи, но остальное пространство погрузилось в кромешную темень – чужое, затаившееся и… стылое. Под шкуру назойливо лез знакомый сквозняк, царапал коготками саднящие ступни. Юра подтянул ноги, кутаясь плотней, и вдруг остатки сна слетели, будто сухие листья под порывом северного ветра.

Сквозняк!

Дверь была открыта.

Сжавшись, Юра вытаращился в темноту, пытаясь отыскать хоть что-то, кроме очертаний буржуйки в другом конце комнаты. Не отыскал… зато услышал, и пот выступил по всей его спине.

Хриплое прерывистое сопение возле самых прутьев. Мрак дышал.

Внезапно он разросся, уплотнился, завонял мускусом и сырой шерстюгой. Зацокало, застонало под когтями дерево. Полыхнули напротив лица два янтарно-зелёных кругляша и окатило слюнявым жаром звериного нутра. Сердце Юры сжалось, стиснутое кулаком из костей.

Б?р?.

Неистовый рёв разорвал ночь. Захлёбывающийся, сотрясающий стены, заставляющий прутья звенеть. Янтарные искры скакали во тьме. Обхватив голову руками, зажимая уши, Юра вторил ревущей тени.

В клетку ударило. Казалось, содрогнулась вся хижина. Рёв сорвался в гортанный, клокочущий рык. Юра мучительно закашлялся – вместо вопля. Тень ударила снова. Рык перешёл в скулёж, полный разочарования и ярости. Тень обретала очертания, и Юра различил мечущийся из стороны в сторону клин неохватной башки с торчащими пиками ушей. Янтарно-зелёные буркалы опаляли остервенелым бешенством.

Сейчас или никогда.

Не решаясь моргать, сотрясаемый спазмами лютого ужаса, Юра подался вперёд. Зверь завыл. Заложило уши. С потолка за шиворот посыпалась труха. Зверь надрывался, клацая клыками, но теперь Юра слышал не волчий – человечий вой.

Этому клацанью, этому вою он и подставил руку. Прижал к прутьям предплечье.

Челюсти сомкнулись стремительно, выхватывая шмат мяса с клоком свитера. Боли не было – сперва. В следующий миг руку пронзило, ошпарило, скрутило винтом. Заходясь от крика на все лады, Юра пополз на заднице в дальний угол клетки, баюкая растерзанную руку, как умирающее дитя.