Рассказы. И все-таки интересная это штука – жизнь…

Пить я, конечно, отказался, я ведь вообще не пью. Говорю ей – я водку не пью. Она – я тоже, я спирт пью. У меня знакомый есть, он на брынцаловском заводе ликеро-водочном работает; я через него покупаю канистру – 20 литров, и сама себе хозяйка… Одна такая у меня на даче, другая дома. Я как приезжаю на… Тут я начал было колбасу резать, она выхватила у меня из рук и нарубила, как саблей, куски толщиной с палец – я, говорит, тонкими кусочками вкуса не понимаю.

Мой отказ поддержать компанию ее ничуть не смутил, не обидел. Она наливала (сама) и пила. Когда она хватила примерно так третью, я пошел чай себе ставить. Стою над плитой, думаю: «Попал так попал. Что делать? – Да ничего, терпи теперь, жди, пока гостья не накушается».

Вхожу с чайником, она сидит на диване голая. Одну ногу поставила на диван, обхватила руками колено и смотрит исподлобья – улыбается.

Вы только подумайте: я ведь не мальчик ей, чтоб так себя вести со мной; только в кухню вышел, а она уж разоблачилась – нате вам пожалуйста.

– Ну, это вы зря, – это я, значит, ей так, как можно спокойней. На самом деле боялся, что устроит какой-нибудь концерт.

Но она и тут не обиделась, спокойно оделась и налила себе следующую.

Стала рассказывать про своих мужиков:

– У меня их сейчас двое сразу. Один на даче, один в Москве. Я бы не возражала, чтоб и на работе, вернее рядом, был бы и третий, но ты чего-то не рад, я вижу. Ладно – дело твое, настаивать не будем.

К счастью, она оказалась болтливой, и я мог молча ожидать, когда визит закончится. Со страхом я думал: «Неужто она не уйдет, пока всё не выпьет?» А уж за половину перевалило. В какой-то момент речь у нее резко стала размазанной, и, сидя, она все время заваливалась то назад, то на бок. И тут я понял – ждать нечего, она не уйдет. Выставить ее за дверь: в таком виде, ночью одна она не доедет. И главное, я-то хорош, не заметил, как она набралась. Правда, я понятия не имею, сколько нужно выпить, чтоб так закосеть. В общем, принялся я ее эвакуировать. Особого сопротивления она не оказывала, хотя не могла понять, куда я так тороплюсь. Но с бутылкой (оставалось еще грамм 200) расставаться она отказывалась категорически. Явились откуда-то силы, она сгребла со стола недоеденную колбасу с хлебом, бутыль и запихала всё в свою сумку. Жила она, как оказалось, в «за жопинских выселках». Метро еще ходило, но об этом не могло быть и речи. Я поймал такси и сел рядом. Отправить ее одну в таком виде все равно что бросить на улице.

В такси она как-то успокоилась и стала клевать носом. Я уж было обрадовался, и тут на вираже она навалилась на меня, и я почувствовал, как по ноге у нее текла теплая струя, а под ногами уже хлюпало. Я затаился как мышь, но через минуту лужа была уже под ногами водителя.

Я думал, что кончится все изгнанием из машины с непременным мордобитием: водитель, как назло, громила был тот еще. Не стану пересказывать вам всю эту сцену: глаза, крепкие сжатые кулаки, оскаленные зубы водителя. Расклад был такой: ему оставалось работать еще четыре часа; посадить на обделанное сиденье он никого не может, да еще дух такой… Короче, пришлось мне заплатить еще и неустойку за эти часы.

3

Скандал ее, видать, отрезвил (второе дыхание), и у дома она вылезла сама и почти не качаясь. Тут-то как раз и был момент улизнуть, но она потребовала доставить ее до двери.

Ладно.

Действительно протрезвела, даже достала ключи. Я уж было наладился к лифту, но она вцепилась мне в руку изо всех оставшихся сил – ты должен со мной выпить по рюмке, на прощанье.

Знаете, я раз в деревне видел, как мужик тащил барана за рога, тот так упирался отчаянно: крутил этими самыми рогами, делал прыжки в разные стороны, застывал в мертвой стойке… ну прямо как я перед ее дверью.

Мужик тогда, помню, победил.

Ввалились в квартиру, она сразу закричала:

– Аня, Аня (вбежала девчонка), у нас гости. – И тут же: Держи его, он хочет убежать.

Я никак не мог сообразить, как это у нее могла быть пятнадцатилетняя дочь, когда ей самой на вид чуть больше. Ну да, тип такой: нежно-белокожая, как сметана, с волосами цвета пшеницы на солнце, глазки незабудками – такие до 50 – и всё девочки.

– Анюта, стаканы тащи.

Дочка, та с лица-то не такая видная, как мать, но комплекцией превзошла по всем статьям. И уж мужик к ней ходит, мент, говорили они.

– Во-во – ихсельраты, – вставил Счастливый.

– Я опять ей – не пью я, вы же знаете.

– Ну так посидишь.

Они разлили оставшееся и разом выпили.

– Вот так вот с ангела?ми-то, – посочувствовал Второй.

– Не помню, как и ноги унес.

– Ну и слава Богу, – сказал Счастливый, – руки-ноги целы, голова на месте, карманы не вывернули – радуйся и не попадайся в другой раз. А сейчас-то далеко едешь?

Отказчик ткнулся в окно и тут же повернулся обратно:

– На дачу, бегонии сажать… Сама-то ведь ничего не умеет.

2. Иван Палыч

Василий Ситников – профессор своей контракадемии – умаялся. С утра принимал гостей, учеников, журналистов и еще всякого не пойми кого… За окном уж сумерки, а во рту за весь день – кружка чая. Разогрел вчерашний фасолевый суп, бухнул туда ложку подсолнечного масла и с наслаждением уселся за стол (впервые за день). Столом служил здоровый пень, на которых мясники рубят мясо. Горячий пахучий пар из глубокой миски щекотал ноздри, и нежная распаренная фасоль в ощущениях уже сладко ползла по горлу. Ожидая, когда суп остынет, Ситников сидел не включая света. Наслаждался сумерками, наступившим покоем, чувствуя, как исходит из ног усталость.

Стук в дверь сломал драгоценную минуту. В полутьме Ситников открыл дверь, пропустил неизвестного визитера вперед, зашел сам, уселся за свой стол и указал гостю на стул рядом. Молчание. Затем:

– Это вы Ситников? – с непонятной угрозой в голосе.

– Я…

И тут страшный удар кулаком по столу (в пень то есть). И подставка, и миска с супом полетели в разные стороны.

– Вы будете меня учить?!

– Буду, буду, что ж вы так переживаете, родной мой, присядьте вот, успокойтесь – всё в наших руках.

Гость немного успокоился, уселся.

– Ушаков, – представился гость. – Иван Палыч…

Дышал он по-бычьи, тяжело, извергаясь спиртовыми парами. Хозяин терпеть не мог пьяных в своем доме, но момент был упущен, приходилось смириться.

– Я кровельщик шестого разряда, – продолжал гость. – Крыши крыл, ведро могу сделать, а в лагере искусством занялся, чеканку выбивал. Но не повезло: только разошелся – срок кончился; да что там два года. Дали бы лет пять, вот я бы развернулся. Вернулся в Москву, мне говорят: «Учитель есть». Так вы будете… – нарастающим голосом и опять поднимаясь…

– Буду, буду, буду. Только не волнуйтесь, хоть сейчас начнем.

– Завтра!

– Завтра так завтра.

Так появился у Ситникова лучший его ученик.

В своем кругу как? – Петя, Миша, Коля, а его только Иван Палыч. Родом из древнего Мурома. Насквозь весь своеобычный, как кристалл-самородок.

Компания хохочет, ну надрывается, слушая уморительный рассказ. Иван Палыч, как скала, недвижим и серьезен. И даже хмур. Но вдруг, когда нет и тени смешного, взорвется неожиданно смехом. Иван Палыч – совершенный красавец, – сказала так одна дама. Синеглазый с ослепительно-черными густыми волосами. Сам он об этом не знает и никогда, конечно, этим не пользовался. И вообще он постоянно в своем мире.

У меня сидит художник Калугин. Приходит Иван Палыч.