Рассказы. И все-таки интересная это штука – жизнь…

– Привет, пообедать?

– Старик, да что обед, праздник у меня сегодня – юбилей. Для начала давай вот бургонь, бутылочку… Так, шампань?.. Нет, шампань после… Затем…

– По-моему, тебе надо заканчивать, а не начинать. Ты уж, похоже, созрел.

«И как заметил-то? Черт, глазастый какой».

– Не, не, старик, юбилей дело святое.

– Ты знаешь, лучше тебе прийти в другой раз. Ничего спиртного – точно дать тебе не могу. Давай в другой раз.

– Ст-а-а-а-рик!

– Послушай, я только начинаю работать, потому дорожу своими клиентами. А с минуты на минуту жду очень, понимаешь, очень важных гостей – три стола заказаны… А концерт с битьем посуды мне не заказывали. Так что извини…

Витек лениво поднялся и медленно покинул зал. Его душила обида.

На противоположной стороне узенькой этой улочки, почти дверь в дверь, располагался китайский ресторан. И вот, мой герой, выйдя из одной двери, споткнувшись на ходу, прямо влетел в противоположную красную дверь с золотыми драконами.

Китайцы – это тебе не наши держиморды, тут тебе никто замечания не сделает. Кругом одни только улыбки. Улыбки и поклоны. Витек сел за стол и вытянул свои длинные ноги. Тут же, с улыбкой и учтиво кланяясь, китаец подал меню. Витек заказал бутылку вина, закуски и на французский манер на аперитив – коньяк.

Журчала тихая китайская музыка. «Тут надо бы еще танцовщицу в ярком шелковом наряде, – подумал Витек. – Или вот…» – он вспомнил китайский цирк. И перед его столом уже извивалась женщина-змея. Этакий бескостный червяк; узлом завязывала свое тело; из самого неожиданного места появлялась вдруг голова, и уж совсем непонятно было, откуда у нее растут ноги и руки.

Витек попробовал чуть вывернуть руку, пытаясь представить странное движение. Но тут его повело в сторону, и, чтоб не упасть, он резко вскочил – и со всего своего роста, с размаху рухнул на соседний стол. Китайцы действительно деликатны необычайно. Ни шума, ни нареканий (пострадавшие, те-то просто онемели от ужаса), ни боже мой угроз. Просто через несколько минут явилась полиция.

В участке его посадили в камеру. Осмотревшись, он отметил, что нары как-то жидковаты против московских. А так всё как обычно. Через час его вывели; ничего не спрашивали, вернули вещи и вручили бумажку – штраф. Витек поинтересовался, где тут ближайшая пивная:

– Пива хочется.

– За углом, – ответили веселые мужики в форме. И сами поинтересовались, каков будет штраф за подобный трюк у него на Родине.

– Да, серьезно, – решили те, получив ответ.

Выпив пивка, Витек посвежел и почувствовал, что еще не все потеряно. Изабель – вот место, где его всегда любят и ждут, где можно преклонить… и так далее.

Он взял в магазине бутылку «Смирновской» и зашагал в Латинский квартал. На левом берегу уже с набережной свернул в маленькую, неприметную улочку. С обеих сторон улица охранялась полицией. Нет, охраняли не Изабель – на этой улице жил президент пятой Республики!

При виде полиции на лице у него сразу появился независимый вид – имею права. Начатую бутылку (по пути он успел отхлебнуть грамм сто пятьдесят) держал в руке – как гранату. Подозрительный вид его нe вызывал сомнений. На вопросы стражников он отвечал с вызовом, состояния своего не скрывал и, пожалуй, даже демонстрировал. Закончились дебаты тем, что Витька погрузили в «карету» и отвезли в участок. На этот раз сидеть пришлось долго. А двухэтажные нары тут оказались из бетона: «На века!» – оценил Витек.

Освободили опять без объяснений и без штрафа. Вернули документы и вещи, кроме бутылки.

– Э-э, мужики, а бутылку-то?.. Это… литр почти… юбилей, тут…

Но перед ним была пустая, ровная стена с глазами. Витек махнул рукой и вышел.

– Козлы, зажали, суки. Сейчас, видать, выпьют. Справились, думают, – не на того напали: не знают, с кем связались. Меняем тактику.

Витек опять завернул в магазин и купил такую же бутылку водки. Положил ее в сумку и направился к полицейскому кордону с другой стороны. «Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики!»

Внутренне собрался, надел маску делового человека и после мелких формальностей одолел заслон.

К женщинам Витек был почти равнодушен – ему с ними было скучновато и тратить время на них было жаль. Но те, что иногда появлялись рядом с ним, – все были отчаянные красавицы.

«Изабель: насквозь вся своя, умна к тому же – настоящий друг. Как хорошо, что цветочки догадался прихватить», – и Витек поправил одну выбивающуюся из общего строя хризантемку.

На третьем этаже дверь открыла какая-то рыжая. Она стояла у раскрытой двери и улыбалась. Витек стал соображать, что залез этажом выше, а девица эта попадалась ему пару раз на лестнице.

– А у меня вот – день рождения сегодня.

– Заходи…

Изабель – не Изабель – какая разница. Оказалась она Моник.

Витек с грохотом поставил на стол бутыль и вот тут-то почувствовал, что праздник начинается и уже никто не может этому помешать.

Проснулся он поздно. Моник уже не было. С трудом оторвал голову от подушки. Вчерашняя бутылка была пуста, зато в постели образовалась солидная лужа.

Новый день начался.

4. Лихие люди

Деревня наша красивая. Ни у кого нет таких прудов, каскадом падающих между деревенских улиц, окруженных шарами серебряных ив.

Дуб у нас есть, стоит на краю деревни. Ростом он, правда, не особо выдался, чуть побольше яблони, но в основании так ноздреват и закручен, видать сразу – не меньше тыщи лет.

Долгожители тоже… Дед Степан такой был, с бородой. Спросишь его: «Годов тебе сколько?» (да и глухой как пень, пока ему докричишься, уж и сам забыл, что спросить хотел…). А он потрясет бородой: «Да разве ж, – скажет, – я помню, давно живу…»

Древний, в общем, как дуб.

Грибов в лесу было пропасть, видимо-невидимо, пока лес не извели. Идешь так по лесной тропинке, впереди брат, допустим, он налево-направо так грибам и кланяется каждый шаг. А ты за ним следом, и для тебя их столько же: на ходу растут.

Отец мой такое фото сделал – натюрморт постановочный. В саду на скамейке, в ряд, как матрешки, стоят грибки беленькие. Крайний – клопик пузатый, затем побольше, крупнее, крупнее и так дальше, с десяток. Завершает строй великан. А во главе отряда, генералом – бутылка «Московской». Генерал, как положено, ростом чуть меньше великана, но толщиной одинаковы.

Наблюдался еще счастливый народ. Был один такой – вот уж воистину счастливый… Одноглазый (другой был стеклянный), но счастью его это не препятствовало, роста невеликого, но крепышом смотрелся. Глаз его единственный вечно горит пионерским задором. К нему заворачивали симпатичные барышни, с ним дружили пацаны. Семьей обзавестись он не сподобился, но по окрестным деревням подрастали его отпрыски.

Со временем он перебрался в Москву. Кем он там был представлен – неизвестно, но духу вольному урона это не нанесло. Теперь уж москвич, но всяк свободный день, не говоря уж об отпусках, он в деревне.

Изба его стояла на курьих ногах, крыша уж заглядывала во внутренние покои, ступеньки, поднимавшиеся на крыльцо, ходили, как побитые цингой зубы. Сад, единственный в деревне, вопреки обычаям, был без всякой изгороди, доступный всем ветрам. День он мог просидеть за удочкой с пацанами, выудив пяток карасьих мальков («Мы ловим из спортивного интереса», – то и дело кидались пацаны его выражением, ставшим у них модным), вечером доставал свой аккордеон, выходил на крыльцо, окруженный теми же пацанами, выводил последние модные мелодии.

Неудивительно, что при таком хозяйствовании клюнул его красный петух и изба его выгорела дотла. Он не стал долго печалиться – на то он и счастливый человек, а поставил в саду шалаш, на манер индейских вигвамов: три длинные палки, связанные наверху узлом, закидал их соломой; от ближайшего столба протянул электричество, смастерил топчан, поставил телевизор и зажил лучше прежнего.

Зачем счастливому человеку дом, если он и так счастлив.

Много еще можно назвать прелестей нашей деревни, но самым примечательным, пожалуй, будет то, скажут жители окрестных деревень, что живали тут лихие люди.

Затеяли раз чистить колодец. Ну понятно, мы, пацаны, тут как тут; как можно пропустить такое дело. Это ж тебе не кузов машины вычистить, тут человек в преисподнюю спускается. Обвязанный веревками лезет в ледяной мрак, куда никогда не заглядывало солнце, и если есть там что живое, то уж точно таинственное.

Итак, один стоит на дне (а вода уж выкачана, как – не помню, да это и не важно, момент не интересный), другой сверху опускает ему ведро и затем, тяжелое, наполненное илом, тянет вверх. Таким образом должны они пробиться к ключу, затянутому илом. Ил, черно-синий, вываленный на залитую солнцем веселую кудрявую травку, так и дышит преисподней. В очередной порции черной ледяной жижи из ведра вывалился… кажется, это называется наган, с барабаном такой. Ну мы, пацаны, конечно, в восторге. Верхний мужик обтер «предмет» об траву, повертел в руках, заглянул в забитый грязью ствол, сказал: