Маятник Судьбы

Карлышева, кстати, много позже, где то в 2010 году, убили и съели бомжи. Мозг не воспринимает подобное…. Не такие уж и безобидные бывают люди без определенного места жительства. В наше время и – съели! Оказывается, и такое бывает…

Начальник городского отдела Солдатенков предложил мне должность начальника уголовного розыска. Я отказался, мотивируя тем, что стаж работы в розыске у меня меньше, чем у основной массы оперативников. Но в начале мая 1984 года к нам приехал заместитель начальника областного УВД, полковник милиции Индейкин, которого все сотрудники области боялись, но и уважали. Он обычно не уговаривал, он приказывал. Был невысокого роста, слегка полноватый и всегда серьезный.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать одну историю, связанную с ним. Рассказали ее мне как раз оперативники из областного центра, приезжающие с УВД для помощи в работе. Один из сотрудников уголовного розыска, нес по коридору здания Управления внутренних дел города Иваново и области личные дела своей агентуры. Ему навстречу, шел к себе в кабинет полковник Индейкин. Как на грех, папки у оперативника выпали из рук на пол, и он старался побыстрее их поднять.

Проходя мимо, полковник как бы невзначай произнес: «Можете не стараться, Вы уволены», и спокойно пошел дальше.

Теперь уже бывший оперативник поделился информацией о своем увольнении с коллегами. Вдруг зазвонил внутренний телефон, и грозный полковник попросил несчастного зайти к нему в служебный кабинет.

–Так Вы меня десять минут назад уволили,– удивленно выдавил из себя «безработный». – Десять минут назад уволил, а через пять минут принял обратно. Срочно ко мне в кабинет! За достоверность того случая отвечать не могу, но он очень похож на правду,– полковник был способен и не на такое…

Меня вызвали в кабинет начальника отдела, где присутствовали все руководители, включая Бурлакова и Гладышева. Индейкин железным тоном, не принимая никаких возражений, объявил мне, что с сегодняшнего дня я становлюсь начальником уголовного розыска. Моим заместителем назначается Анатолий Сергеевич Трофимов, который до этого работал оперативником в местах ограничения свободы с привлечением к работе на стройках народного хозяйства. Тогда это называлось «химией». Трофимова я почти не знал.

…Снова сознание искало параллели более позднего периода с прошлым. Тогда, происшедшее несчастье с моими товарищами привело меня к неожиданному повышению в должности. И это притом, что сам я не был виновником их падения, и никаких коварных карьеристских планов не вынашивал. Между тем уголовное преследование меня самого должно было привести к повышению моих недругов. Правда, в случае успешного рассмотрения «моего» дела в Суде…

Надо прямо сказать, что принял я розыск – далеко не лучший в области. Бывший руководитель Гладышев, был хорошим человеком, опытным оперативником, но по характеру довольно мягким. Сыщики выпивали прямо на рабочих местах, а раскрываемость преступлений, тоже не очень радовала областное начальство. Получив новое назначение, я в первую очередь вознамерился искоренить пьянство на рабочем месте. Но нужного для этого авторитета у меня явно не хватало. Однако, невзирая на это, я решительно приступил к оздоровлению коллектива: некоторых любителей выпить выгнал сам, другие ушли, не дожидаясь моего предложения. В итоге остался с молодыми ребятами, у которых опыта работы в розыске практически не было. Многие из них пришли из спорта, хотели работать – это было уже хорошо. Обучал их всему, что умел сам, однако показатели раскрываемости становились даже еще хуже, чем до моего назначения. Руководство уголовного розыска областного УВД, в лице начальника Бориса Николаевича Каманина, намекало мне, что если в течение года ситуация не изменится, меня снимут, и, может, даже уволят из органов внутренних дел.

Здесь уместно рассказать о приезде к нам в отдел полковника милиции Индейкина. Случилось это прямо перед Новым 1985 годом. Вызвал он меня для доклада в кабинет одного из заместителей начальника нашего отдела и велел принести с собой журнал учета нераскрытых уголовных дел, а их набралось почти четыреста.

«Ну, давай, рассказывай, что раскроешь к окончанию текущего года», – сказал он мне без какой-либо подготовки к разговору.

Я открыл общую тетрадь и вначале робко, а затем все смелее пробегая по списку: «По этому преступлению есть информация; возможно, раскроем, а по этому – не находим человека, как найдем, то расколем; по следующему есть неплохие наметки…».

Я смелел, точнее, все больше и больше наглел и кончил обещанием, чуть ли не все дела раскрыть за две недели.

Полковник, молча, глядя на меня в упор, выслушал этот весь мой «словесный понос» потом не выдержал и засмеялся: «Ну и врать, ты горазд, капитан, ну а на самом-то деле, что раскроешь?».

–Да я и сам не знаю, товарищ полковник – ответил я удрученно.

Удивительно, но вместо того, чтобы как следует отругать меня, строгий начальник, наоборот, проникся ко мне какой- то теплой симпатией. В дальнейшем, отношения с ним у меня всегда были хорошими, во всяком случае, на мои шутки он нередко менял гнев на милость, а на других шутников мог и наорать, не выбирая выражений. К слову сказать, и я неподдельно его уважал.

Несколько позже меня осенила идея – регистрировать все латентные преступления. Та информация, что исходила от негласных помощников, обычно проверялась небрежно – не до этого мол, надо раскрывать то, что уже состоит на учете как нераскрытое преступление. Теперь я обозначил приоритетом именно проверку сообщений агентуры, где преступник уже был известен. От регистрации дополнительных происшествий, резко выросли показатели общего роста преступности, что тоже считалось упущением в нашей работе. Зато выросла сама раскрываемость – и довольно заметно. При этом некоторые нераскрытые преступления тоже стали очевидными, потому что их совершали, как правило, те же лица; просто мы этого не предполагали.

Опять приехал начальник уголовного розыска областного УВД и потребовал объяснений, почему в Кинешме вырос уровень преступности. Я рассказал ему о своем эксперименте. Идея и план борьбы за раскрываемость, а для нас это все – таки было главное, руководителю понравилось. Каманин заставил меня письменно изложить все на бумаге. В дальнейшем эта, сразу засекреченная информация, распространялась как передовой опыт по всей области.

Молодые опера «матерели», и вскоре уголовный розыск Кинешмы стал лучшим по всем показателям в области. И пока я был его начальником оставался таковым. А это – целых шесть лет, причем без сокрытия преступлений от регистрации, и каких-либо махинаций с показателями.

Подумалось: за счет меня и моих подельников должны были сильно поправиться показатели всего отдела. Подобное предположение вызвало улыбку – опять раскрываемость зависит от того, как сработаю я, только, к сожалению, на «другой стороне»…

Первым секретарем горкома партии был в те времена Виктор Федорович Осокин, по моему мнению, честный и принципиальный человек, настоящий коммунист. Вспоминая его, думаю: если бы все были такими, идея коммунизма не была бы скомпрометирована. С ним вместе я нередко утром шел пешком на работу; встречался он мне, как правило, в микрорайоне «Волжанка», хотя сам он проживал, где-то недалеко от фабрики №1. Дорогой говорили и о делах: между прочим, партийный руководитель всегда предлагал помощь, а если кто – то будет мешать в оперативной деятельности, то и – содействие. В связи с заметным ростом общей преступности, Осокин решил провести с руководителями города, от которых, по его мнению, зависели эти показатели, совещание в актовом зале горкома КПСС. Приглашены были начальник УВД Ивановского Облисполкома, Геннадий Михайлович Панин, начальник нашей милиции, Владимир Леонидович Каминский, и зачем то… я – мелкая сошка. Как потом выяснилось, меня готовили «на заклание» за то, что преступность количественно пошла вверх, а я, мол, ничего для исправления ситуации не предпринимаю. Но даже эти показатели официальной статистики были лишь частью «айсберга», реальный уровень преступности был значительно выше. Виктор Федорович заслушал по этому вопросу сначала Панина. Тот, как обычно, технично обошел все острые углы. Потом потребовал доклада от меня. Но я-то учился в Высшей школе милиции, неплохо учился, и кое – что о преступности знал.

Вышел на трибуну и стал докладывать: «Согласно выводам наших ученых криминологов и в области экономической политики, все правоохранительные органы вместе взятые, то есть, суд, прокуратура, милиция, ФСБ, могут влиять только на двенадцать процентов уровня преступлений в стране. Остальное зависит от социально – экономических факторов, то есть, от политики и экономики государства в целом, и от нашей ведущей и направляющей силы – КПСС. Таким образом, уважаемый Виктор Федорович, вы, а не я должны отчитываться по данному вопросу». Видел бы кто лица участников совещания и самого первого секретаря горкома в том числе! Осокин наклонился к Панину и спросил: «Что несет этот сумасшедший?». А Геннадий Михайлович тоже Высшую школу с отличием закончил и, естественно, подтвердил правдивость моих слов. Больше меня никогда на совещания такого уровня не приглашали. А Виктор Федорович, шагая со мной в очередной раз на работу, упрекнул в том, что я прилюдно унизил его, надо было, потом прийти в его кабинет и пояснить, в чем он был неправ. Но подобной дипломатии меня никто и никогда не обучал: привык по-простому изъясняться.

Размышления на эту тему, привели к определенным выводам. Без дипломатии невозможно в руководящем кресле. Я и сам это отчетливо понимал – жизненный опыт подсказывал, нельзя с шашкой идти на танк и прыгать в воду, не зная броду. Шла игра не по тем правилам, к каким я привык; надо было тщательно изучить их, осмыслить и использовать против тех, кто мне навязывает свои «понятия» Закона. Думать надо, думать и еще раз думать, иначе….

В мае 1984 года погиб мой средний брат Виктор. Трагедия была настолько тяжелой для семьи, что описывать я ее, не буду. Но с его смертью была связана характерная история. В то время у меня режим был такой: в 5часов 40 минут утра – подъем и пробежка по улицам, которая занимала ровно 45 минут. Затем – зарядка в квартире. Проживали мы уже в двухкомнатных «хоромах», которые жена получила от 2-й фабрики. У меня были две десятикилограммовые гантели, двухпудовая гиря и самодельная – весом пятьдесят один килограмм. Последнюю мне подарил старый опер, Володя Шилов, ему она стала тяжеловатой. Сначала поднять ее никак не удавалось. Но вскоре научился справляться с нею. Это был «коронный номер» для нечастых моих гостей. Никто из них ее поднять не мог. А я забавлялся, глядя на сконфуженные лица сослуживцев.

Кроме этого проводил «бой с тенью» руками, иногда забегал в приобретенный нами неподалеку от дома сарай, где висела самодельная груша – мешок, набитый опилками. После зарядки – туалет, быстрый завтрак и – пешком на работу, за… семь километров! Вспоминаю обо всем этом и думаю: как я все успевал? Приходил на работу ровно за 15 минут до обще офицерской оперативки, которые обычно использовал для ознакомления с текущими документами. Помимо каждодневных утренних тренировок, два раза в неделю в обеденные перерывы ездил в зал бокса, спортзала завода «Автоагрегат». И там – стучал по груше, боксировал со спарринг – партнерами. В итоге выходило девять тренировок в неделю!

…А в тюрьме хотя и не совсем полноценных, но – шесть, в воскресенье – выходной. «Шесть дней работай и делай дела свои, а день седьмой суббота Господу Богу твоему». Четвертая Заповедь, неожиданно ставшая частью моей жизни…

После смерти брата, далось, как говорят, мне в голову, ежедневно вместо пробежки по городу, бегать к нему на могилу. Наметил я себе это делать ровно год. Но предстояло установить – сколько времени займет это занятие, ведь лишней минуты у меня не было. Сделал прикидку: вышло ровно 45 минут! Вот так совпадение!

Когда долго ежедневно бегаешь, бег становится «мягким», и ты не издаешь при этом никакого лишнего шума.

На кладбище стоял дом для смотрительницы, женщины лет сорока пяти. Она была настолько отчаянной, что жила прямо тут, никуда не уходя на ночь. Мой маршрут пролегал как раз мимо ее дома. Наверное, иногда у нее ночевал мужчина. Как то по осени я бежал на могилу. Моросил легкий дождь, на который обычно я не обращал внимания. Почти шесть часов утра, на улице еще темно. Издалека увидел: у дома смотрительницы стоит «Москвич – 412», с поднятым капотом, и мужчина с фонариком искал неисправность в двигателе. Видно, машина не заводилась. А я бежал тихо, почти беззвучно, водитель меня не видел и не слышал до тех пор, пока я не поравнялся с машиной. Он поднял голову, и неожиданно увидев мою фигуру, закричал так, что окна задребезжали. Меня всегда увлекала мистическая литература, верил и верю в загробную жизнь. Поэтому первым делом подумалось, что мужик увидел покойника, вставшего из могилы. Я застыл на месте, не поворачивая головы, и заорал еще громче его. Представляю, что при этом подумала смотрительница кладбища: два взрослых человека орут у ее окон, как ненормальные. Первым пришел в себя я и обратил все – таки взор туда, где предположительно должен был стоять мертвец. Но там никого не было. Поняв, что автомобилист напугался меня, а не мертвеца уже спокойно продолжил бег.

Автолюбитель крикнул мне вдогонку: « Негде тебе бегать, только по кладбищу, людей пугать?».

Я в ответ схохмил: « Да я здесь и при жизни бегал».

Что он подумал, и подумал ли вообще, не знаю.

С этим же кладбищем у меня была связана еще одна полумистическая история. Мы с друзьями по пятницам любили попариться в бане у нашего общего друга Николая Михайловича Мерзлихина. Он был директором станции технического обслуживания автомобилей в районе завода «Электроконтакт», там же была и баня. Между походами в парилку, мы обычно сидели у него в кабинете, пили пиво и играли в покер. Когда произошла эта история, из милиции я уже уволился и имел старенький, но в хорошем состоянии «Мерседес» серебристого цвета, одним словом весьма шикарное средство передвижения.

Дело было осенью, темнело уже рано, в низинах скапливались туманы. Обычно засиживались часов до двух, а то и четырех утра. Но в этот день мне в игре сильно не везло, и я решил не искушать судьбу и уехать пораньше – в полночь. Путь мой пролегал как обычно, по окружной дороге в сторону района 2-й фабрики, мимо кладбища «Затенки». Ехал я один. При свете фар дорога просматривалась далеко. На подъезде к первым могилам, расположенным справа от дороги, стояла плотная стена тумана. Ни разу в жизни, подобного я не встречал.

Я убавил скорость до пяти километров в час и проехал метров десять. Ни дороги, ни обочины усмотреть было невозможно. Включил желтую подсветку фар, обычно используемую при тумане. Не помогло.

Мне бы тихонько развернуться и ехать другой дорогой. Но я вышел из машины, чтобы ногами ощупать проезжую часть и обочину. В воздухе, как говорится, «звенела тишина». Не было ни одной машины в обоих направлениях, хотя было не так и поздно, ни пения ночных птах, вообще никаких звуков. Одолел еще метров десять, и снова вышел из машины на разведку. Не к месту вспомнились фильмы ужасов, где именно в таком тумане, как правило, на кладбище появлялось страшное нечто. Но отступать было неохота, и я решил двигаться вперед – метров десять в машине, выход, ощупывание ногами правой обочины, потом столько же движения на «Мерседесе»…. Сколько времени это продолжалось сказать не могу; может, полчаса, может, больше, но доехал-таки до границы кладбища. Оглянулся, сзади стояла жуткая стена плотного тумана. И хотя никаких потусторонних явлений я так и не увидел, холодок на спине ощутил. Эту историю я привел в качестве примера неоправданного упрямства и внутренних страхов, ничем, по сути, не спровоцированных, кроме самого места, где они возникают. Бояться надо не мертвых, а живых.

…Подобный внутренний страх возникал в душе позже, когда я оказался в тюрьме. Он так же был необоснованным.…Но об этом расскажу, когда придет время.

Но пора вернуться из этого страшного места в милицейские будни. Работал в весьма уважаемой всеми должности обычно до половины восьмого вечера и автобусом возвращался домой. В летнее время, однако, и в кабинет, и обратно катился на мотороллере «Тулица», который и приобретал для этого. Чем хорош мотороллер, так это тем, что ты всегда остаешься чистым, даже в дождь. И мыть его очень удобно: пять минут поводил мокрой тряпочкой, и он становится словно только что с завода. Заводился стартером с кнопочки – очень удобно. Скорость, конечно, он большую не развивал – его предел сто пять километров в час. Одним словом, хороша машинка. С ней у меня была связана одна интересная, на мой взгляд, история.

Летом 1986 или 1987 года я ехал утром на работу. Стрелка спидометра показывала 60 километров в час, как и положено для черты города. Вдруг из-за стоявшей на обочине напротив спортивного зала лесозавода грузовой машины, выскочил мальчик, лет тринадцати и попал не под колеса моего мотороллера, а ударился сбоку, сильно толкнув меня. Я свалился на асфальт, подросток тоже упал. Ушибся он, видимо, не слишком сильно и хотел покинуть место происшествия, однако я ему не позволил этого сделать. С телефона администратора спорткомплекса вызвал сотрудников ГАИ, они все, как положено, оформили, затем съездил на медицинское освидетельствование – закрепить документально, что был абсолютно трезв. Мальчик отделался испугом, а вот у меня оказался перелом кости на правой ладони. Но в травматическом отделении наложили гипс по самый локоть. И теперь я разъезжал на своем железном коне с белым панцирем на руке. Приехал на работу, доложил о происшествии начальнику отдела Каминскому.

Тот категорично заявил: «Про больничный лист даже не думай, будешь работать, а вот на мотороллере на время болезни ездить запрещаю».

Первую часть его распоряжения я выполнил почти охотно, а вот вторую часть – проигнорировал. Но как начальнику уголовного розыска, мне приходилось много писать. А тут правая рука в гипсе. Примерно за неделю научился строчить левой рукой, не хуже правой. Почерк, кстати, сохранился, и меня это удивило.

А вот не послушался я начальника, явно зря…. Помимо мотороллера была у меня в то время и «Ява», мотоцикл ленинградской сборки. О нем знали только самые доверенные друзья. Иногда так на работе разгуляются нервы, что готов орать на весь мир. В этих случаях «Ява» была у меня своеобразным средством психологической разгрузки. Я выкатывал свою любимицу из гаража, надевал красивый малиновый костюм-ветровку, мотошлем, закрывающий лицо и летел за город. Пролетал двадцать километров в сторону Вичуги и обратно на предельной скорости, сто двадцать километров в час. И приходил домой в полном порядке.

Как то в воскресенье решил навестить родителей, по-прежнему проживающих в Иваново. Гипс еще был не снят, но управлять мотоциклом он не мешал. Была пасмурная погода, обещавшая дождь. Сел на «Яву» и помчался. Проехал Родники, а это – половина дороги, и вдруг брызнул, веселый такой, проливной дождь. Тучи двигались со стороны Иваново и тут бы мне услышать «глас с Небес» и развернуться, пока не сильно намок…. Но я был упрям, а оно, то самое упрямство, далеко не признак ума, так говорил мне отец. Гипс на руке намок и стал мягким, но я ехал дальше, куда наметил.

Видно Господь, жалея меня, решил мне послать еще один «знак-предупреждение»: потерялась гаечка, крепившая спидометр и он стал болтаться. В результате, где то замкнуло, и мотор заглох. А дождь, между тем, разошелся не на шутку, лил, как из ведра. Никаких предостерегающих «знаков» я не хотел понимать, а достал из бардачка веревочку, привязал ею болтавшийся спидометр, приспособив еще палочку – чтобы не замыкало на «массу».

Но обычным путем, с помощью кикстартера, мотоцикл не заводился. С несросшимся переломом кисти руки в обмякшем гипсе, я стал разгонять железного коня с « толкача». Проклиная судьбу и собственное упрямство. И… мотор неожиданно ожил! Приехал к родителям в гости, насквозь промокшим, грязным и злым. Упреки их выслушивать не захотел, оставил мотоцикл и уехал в Кинешму автобусом. Забрать «коня» хотел, когда наладится погода. Через три дня позвонила мать и сообщила, что мотоцикл украли со двора их дома. Входная калитка родительского дома запиралась, с улицы мотоцикл не было видно за высоким забором. Руль был заперт на заводской замок.

Я, отпросившись по такому случаю у Каминского на два дня, со своим знакомым Юрой Смирновым, рванул на его «копейке» в Иваново. С сотрудниками милиции Фрунзенского райотдела связываться не стал – еще засмеют: начальник розыска и… потерпевший от кражи. Зачем мне такая «слава»? Решил искать сам, в одиночку, не имея ни осведомителей, ни полномочий, ни какого – либо права. Чужое поле!

Осмотрелся, определил, что позади дома родителей, с соседней улицы, мою «Яву» вполне можно было увидеть – там и стал искать, опрашивая жителей. И вот один добрый человек подсказал, что в одном доме, откуда, кстати, просматривался и двор родителей, живет бойкий паренек, склонный к кражам. И друзья у него такие же. Не раздумывая, я зашел в «гости» и прямо по ходу движения увидел в прихожей… двигатель от мотоцикла «Ява». Документы на мотоцикл у меня были с собой, и номер на моторе совпал с ними. Предложил «мальчишу-плохишу», который был дома, два выбора: либо он идет со мной в местный отдел милиции объяснять, откуда у него такая запасная часть к мотоциклу, либо во всем признается мне и собирает «Яву» в первоначальное состояние. Как раз подошел и его друг; они посоветовались и решили принять второй вариант. Раму они еще раньше забросили в пруд, долго ныряли за ней. Еще дольше искали на дне колеса, и уж совсем долго – регистрационный номер.

Самим ловкачам собирать такой сложный механизм я, разумеется, не доверил. На улице 13-й Березниковской областного центра располагалась станция технического обслуживания мотоциклов, там все и сделали, как надо. Воришки оплатили работу слесарей, это и было для них наказанием, легко отделались ребята!

Ирония судьбы: в месте, куда должен был по Закону определить угонщиков, через много лет, заново обдумываю правильность того своего поступка. Их бы, без сомнения арестовали, и за всеми деталями пришлось бы нырять самому – вряд ли местные милиционеры привлекли бы водолазов. Оплачивать все расходы по приведению любимицы в исходное состояние пришлось бы тоже самому. Как говорят в Одессе, «а оно мне надо»? Да и тех воришек вряд ли перевоспитала бы тюрьма: любителей чужого добра я до крайностей не люблю и никогда не любил. В эту «Яву», по большому счету, были вложены все накопления семьи. И – не за один год! Ирония же момента заключалась в том, что следствие меня самого посчитало вором, а это было несправедливо и очень обидно…

В 21-00 я ложился спать и сразу проваливался в глубокий сон – выводил из него только звон будильника. Но как – то разбудил не он, а громкие крики на улице, под самыми нашими окнами. Выйдя на балкон, увидел четырех парней. У одного в руках была металлическая труба – он угрожающе размахивал ею и орал, что разобьет мне башку и если я не трус, то выйду к ним. А я не был трусом. Жена, правда, активно отговаривала меня от очередного «подвига». Но я ведь его совершать и не планировал. Было лето, тепло и я, голый по пояс, в трико и тапочках спустился вниз – без удостоверения и оружия. Среди тех, кому не спалось, был мой негласный сотрудник Ястребов, а также некие Рязанов, Беляев и Метельков. Всех я знал, все знали меня.