Крысолов или К вящей славе Божией

– Да, потрудись объясниться, брат Ценцио, – строго сказал Ибрдано Цёккано – пожилой кардинал с гордой осанкой и твёрдым волевым лицом. – Нам всем не улыбается перспектива тащиться куда-то под дождём. Для переноса консисториума из Латерана должны быть веские основания. Надеюсь, они у тебя есть?

– Есть, – кивнул камерарий. – Но прошу вас, миссери, пройдёмте в другую комнату, – он оглянулся на покойника и коротко перекрестился. – Негоже пререкаться над телом усопшего.

Все притихли и, угрюмо поглядывая на камерария и на почившего понтифекса за его спиной, двинулись к дверям.

– Я так и знал!.. – шёпотом, еле слышно, произнёс над ухом Лотарио кардинал Октавиано Паоли. – Савелии не были бы Савелли, если бы не попытались извлечь из смерти папы выгоду. Надо же, придумать такое! Перенести консисториум на свою территорию!

Лотарио наклонил голову и приложил палец к губам.

– Позже, монсеньор, позже…

В соседней зале было прохладно и свежо – вдоль тёмных закопчённых стен, шевеля пламя тусклых, уставших за ночь факелов, ходили резвые сквозняки. Кардиналы вздохнули с облегчением. Многие тут же уселись на стоящие тут и там широкие, застеленные коврами скамьи.

Последним из дверей папской спальни вышел камерарий. Он сделал несколько распоряжений майордому, коротко вполголоса переговорил о чём-то с начальником папской стражи, после чего повернулся к собранию.

– Миссери!.. – хрипло начал он и откашлялся. – Миссери!.. Я понимаю, мы все устали и… и несколько раздражены. Но поверьте, – он приложил ладони к груди, – решение перенести консисториум из Латеранского дворца в Септизониум принято мною после долгих и… трудных раздумий. Я не стану приводить все доводы, объявлю только самый важный, определяющий. Именно он и повлиял на моё решение. Миссери, проводить выборный консисториум в Латеранском дворце… небезопасно… Миссери!.. – камерарий, пытаясь прекратить шум, поднял руку. – Миссери!.. Дослушайте!.. Я объясню!.. Все последние дни, приходя или приезжая в Латеран, вы видели, что творится у стен дворца и на прилегающих к нему улицах. Миссери, город бурлит! Я не побоюсь этого слова, город на грани восстания!.. Миссери!.. Миссери, послушайте!.. Да, город на грани бунта! Я заявляю это со всей ответственностью! Чернь, подстрекаемая предводителями пополанов и некоторыми бывшими сенаторами, готова пролить кровь!.. Я говорил вчера с Верховным Сенатором доном Папарбни. Он сильно обеспокоен. Он сказал мне, что многие сенаторы, отстранённые минувшей осенью от власти, вынашивают планы реванша. Что они ждут только удобного случая, повода к выступлению. И ещё он мне сказал, что, в случае начала беспорядков, он будет просто не в состоянии справиться с бунтовщиками, поскольку верных людей у него совсем немного, а городское ополчение, скорее всего, выступит на стороне мятежников…

По залу прокатился ропот.

– А как же папская стража?! – подал голос кардинал Йоханнес Бобоне; он был явно напуган словами камерария, он сидел, напряжённо подавшись вперёд, держа перед собой платок, которым забыл обтереть своё потное одутловатое лицо. – Папская стража ведь должна защитить Латеран! Она ведь для этого и предназначена! – голос его сорвался и дал петуха: – Разве нет?!

– Увы, она слишком малочисленна, – развёл руками Ценцио Савелии. – Длительную осаду, если до этого дойдёт, ей не выдержать.

– А по-моему, ты несколько преувеличиваешь опасность, брат Ценцио, – поднялся со своего места кардинал-епископ Петро Галлбциа. – Я тоже переговорил вчера с некоторыми уважаемыми в городе людьми. Включая капитана Мейнардо. Никто из них не склонен драматизировать ситуацию. Да, чернь волнуется. Но чернь всегда волнуется. На то она и чернь, – он усмехнулся. – Что же касается ополчения, то капитан Мейнардо лично заверил меня, что оно настроено весьма решительно и не допустит в городе никаких бесчинств.

– Я очень ценю ваше мнение, ваша милость, – наклонил голову камерарий, – и я, лично, всемерно уважаю храбрость и решительность доблестного капитана Мейнардо, но… Но донесения от верных мне людей говорят, скорее, об обратном: ополчение склонно поддержать заговорщиков… К тому же, миссери, – он вновь обратился к собранию, – наивно было бы полагать, что зреющий в городе бунт является стихийным. Чья-то ловкая рука умело управляет толпой. По рынкам и тавернам вновь пошло гулять имя Арнальда Брйксийского… Да-да, миссери! Кто бы мог подумать, но, как оказалось, среди горожан всё ещё жива память об этом гнусном бунтовщике и о позорных событиях полувековой давности… Изгнать папу из города, лишив его данной ему Господом власти! Изгнать папу из города и завладеть всем имуществом Святого Престола – это ли не затаённая цель многих и многих?! – он замолчал, и ответом ему также было тяжёлое напряжённое молчание. – И ещё одно… – Ценцио Савелии обвёл взглядом присутствующих. – Миссери, как вы опять-таки, наверное, заметили, в городе полно паломников. Они не покинули Рому, как это обычно бывает, сразу после Рождества. Слухи о скорой кончине папы заставили пришедших в город верующих задержаться. К тому же, в силу сложившихся печальных обстоятельств, на Рождество Христово не состоялось традиционной раздачи пожертвований. Не было его и на Богоявление Господне. А ведь многие из паломников, особенно из бедных, рассчитывали на эти деньги. Люди возмущены. Они волнуются и, я боюсь, в случае возникновения беспорядков, многие из них вольются в ряды бунтовщиков…

– Так что вам мешает? – прервал его Петро Галлоциа. – Раздайте милостыню страждущим и успокойте людей!

– Я бы и рад, но… – камерарий сокрушённо покачал головой. – Миссери, папская казна практически пуста… Миссери, послушайте!.. Да, казна, увы, почти пуста. Денег в обрез хватит на церемонию погребения. А ведь сразу после этого нам надо будет готовить церемонию коронации нового понтифекса! А это опять деньги, и немалые! Ну, положим, с коронацией нам, как водится, помогут наиболее богатые семейства Ромы. Некоторые уже выразили готовность это сделать. Но, миссери! Не забывайте, что сразу же после своей коронации новому папе нужно будет заплатить городу пять тысяч либр. Без них, как вы знаете, ему будет трудно – да что там трудно, практически невозможно! – найти общий язык с городской общиной. Я же пока даже не представляю, где мы в ближайшее время сможем взять столь огромные деньги?!.. – он вновь покачал головой. – Что же касается Септизониума… Это достаточно уединённое место, где мы, я уверен, сможем в спокойной обстановке, не оглядываясь, так сказать, на шум за стеной, провести выборный консисториум… К тому же, дон Франгипани заверил меня, что у него вполне надёжная и хорошо вооружённая охрана. И в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, она надёжно защитит всех нас от любых посягательств…

– Да где там защищаться-то?! – негодующим голосом прервал камерария Грегорио Кресценти. – Вы видели этот Септизониум?! Это же руины! Да там в стенах дыр больше, чем в плаще нищего! Это ведь не крепость! И никогда это не было крепостью! Ну поставили Франгипани там охранную башню! Ну и что?! Мы же не в башне консисториум проводить будем! А в самом здании при хорошем штурме и полдня не продержишься!

– Ну, я думаю, до настоящего, организованного, штурма дело всё-таки не дойдёт, – примирительно улыбнулся Ценцио Савелли. – Несколько шаек бунтовщиков это всё-таки не рыцарская конница Фридёрика Рыжебородого…

– Тогда я вообще ничего не понимаю! – всё более распаляясь, воскликнул Кресценти, жидкая бородёнка его, как собачий хвост, задёргалась из стороны в сторону. – Я не понимаю, зачем надо было, вообще, всё это затевать?! В Латеране, нам, видите ли, опасно – бунтовщики могут пойти на штурм! А в Септизониуме – ничего, в самый раз! Какой такой штурм?! какие бунтовщики?! – так, подумаешь, несколько разрозненных шаек!..

– Подожди, Грегорио! – положил ему руку на плечо Петро Галлоциа. – Подожди, не горячись… Я понимаю твоё беспокойство о нашей общей безопасности, брат Ценцио, – повернулся он к архиканцлеру. – Я понимаю и даже вполне разделяю его. Но, согласись, такие решения нельзя принимать единолично. Даже при том, что именно на тебя, как на камерария, блюстителя папского престола, возложена ответственность за организацию выборного консисториума.

Ценцио Савелли сложил ладони на груди и учтиво поклонился епископу.

– Вы совершенно правы, ваша милость! И я бы никогда не дерзнул принимать столь ответственное решение, ни с кем не посоветовавшись; так сказать, самолично, – он распрямился и, выдернув из широкого рукава пергаментный свиток, поднял его над головой. – Вот, миссери! Это послание декана Святой Коллегии Кардиналов, досточтимого Конрада Оттона! Буквально пару дней назад доставлено из Святой Земли!..

– Ты глянь! Подготовился, каналья! – вновь, еле слышно, прошелестел над ухом Лотарио голос Октавиано Паоли. – Ну надо же!..

– Да, миссери! – возвысив голос, продолжил камерарий.

– Ещё в октябре месяце, когда наш понтифекс… покойный понтифекс, – коротко перекрестившись, поправился он. – Когда наш папа Целестин, окончательно занемог, я, предвидя грядущие печальные события, позволил себе отправить в Святую Землю нарочного к декану Оттону. Я описал епископу сложившуюся ситуацию и испросил его совета. И вот, что ответил мне почтенный Конрад…

– Савелли развернул свиток и, пошарив глазами, нашёл нужную строку. – Вот… Да!.. Что же касается места проведения выборного консисториума, всецело полагаюсь в том на тебя, брат Ценцио. Поскольку тебе там, разумеется, виднее. Пусть будет Септизониум. Пусть будет любое другое надёжное место. Септизониум, на мой взгляд, вполне подходит для церемонии, ибо, лично зная дона Франгипани, я абсолютно уверен в том, что он, с одной стороны, обеспечит надёжную охрану всем, участвующим в консисториуме, а с другой, будучи человеком высокой чести, не станет злоупотреблять своим положением, дабы оказывать на выборщиков какого-либо влияния, а тем паче давления. Об одном прошу и заклинаю тебя, брат Ценцио, а в твоём лице и всю Священную Коллегию,

– камерарий задрал вверх палец и ещё больше возвысил голос, – выберите достойнейшего! Я, исполняя свой долг, не могу, отставив труды мои по вызволению у неверных Гроба Господня, сейчас же вернуться в Рому. Вы же там, облечённые властью, употребите все силы свои и старания, дабы не опустел Святой Престол. Дабы взошедший на него высоко вознёс не токмо тиару на голове своей, но имя и дело Святого Петра! Деяниями своими не опозорил, но лишь прославил в веках надёжу и опору нашу, оплот истинной веры – Святую Романскую Церковь!

Камерарий замолчал. Несколько мгновений в зале стояла гулкая тишина.

– Где?! Дайте мне!.. Это – точно, декан Конрад?!.. Покажите, я знаю его руку! Дайте взглянуть!.. – Грегорио Крес-центи, тряся бородой, упрямо пробирался сквозь толпу.

– Грегорио, успокойся! – запоздало крикнул ему вслед Петро Галлоциа.

Ценцио Савелли протянул навстречу подошедшему кардиналу письмо со свисающими с него печатями. Крес-центи жадно схватил пергамент и, приблизив к самому лицу, близоруко зашарил по нему носом.

– Где?!.. Где это?!.. Я не вижу тут!..

Камерарий молча ткнул в свиток пальцем.

– Хороший ход! Сильный!.. – всё ещё тихо, но так, чтобы услышали стоящие рядом, произнёс Октавиано Паоли.

– Ай да Савелли!

– И всё же я позволю себе не согласиться с тобой, брат Ценцио! – перекрывая вновь поплывший над головами ропот, громко сказал Петро Диана. – Вопрос о месте проведения консисториума, по моему глубокому убеждению, необходимо всесторонне обсудить. Я полагаю, что мы вполне бы могли собрать его и здесь, в Латеране. Я всемерно уважаю почтенного декана Конрада, но он действительно далеко и, конечно, не может знать всех наших реалий. Поэтому я предлагаю не торопиться, а хорошенько обдумать все возможности и вечером, после церемонии погребения, собраться ещё раз, чтобы более подробно, я бы сказал, более взвешенно обсудить этот вопрос. Обсудить его всесторонне. Чтобы каждый из присутствующих смог высказаться и аргументированно изложить свою точку зрения… И только после этого, после тщательного, я бы сказал, кропотливого изучения вопроса, мы бы смогли прийти к общему… э-э… согласованному… – он замолчал, подыскивая слова.

И в этот момент вперёд шагнул Лотарио Сеньи.

– Миссери!.. Миссери, внимание!.. Я прошу прощения за возможную дерзость суждений. Мне, как младшему по возрасту, надлежало бы, наверное, больше молчать и слушать. Как говорится, внимать мудрости убелённых сединами. Однако огонь святой веры жжёт мне сердце, заставляя искать слова!.. Миссери! Мы не о том спорим и не о том говорим! Разве дело в месте проведения консисториума?! Зачем мы сотрясаем понапрасну воздух?! Зачем мы тратим время на пустые слова, когда Господь требует от нас немедленных действий?! Ведь сказано устами Святого Иакоба: как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва!.. Миссери, я призываю вас в этот непростой час забыть о распрях! Забыть о личном и бренном! Нам даровано свыше высокое право, и на нас же возложена высокая ответственность! Святой Престол пуст! Не забывайте об этом, миссери! И каждый потерянный час несёт угрозу Святому Престолу, а значит, и всей Церкви!.. Трижды прав почтенный Конрад Оттон: нет никакой разницы в месте проведения консисториума, есть разница – кого выберет грядущий консисториум! Давайте, миссери, действительно, оставим все споры и прения на вечер. Но на вечер – на выборы! Давайте сохраним весь жар наших сердец и весь хлад ума на процедуру избрания нового понтифекса. Дабы, как опять сказал уважаемый всеми нами декан Конрад, выбрать наидостойнейшего! Того, кто сделает из нашей Церкви твердыню, неприступную для её врагов. Того, кто укрепит всемерно веру и искоренит гнусную ересь! Того, кто раз и навсегда вырвет из плена неверных Святую Землю с Гробом Господним! Того, кто деяниями своими вознесёт нашу Церковь к недосягаемым высотам! Того, наконец, кто – делами, а не словами! – заслужит не только любовь паствы, но и высочайшее одобрение Отца нашего Небесного!..

– Ты слишком горяч, мой мальчик. Слишком горяч… Тебе следует научиться сдерживать свои порывы… – Октавиано Паоли говорил неторопливо и негромко, и только лёгкая горечь, сквозящая в его словах, указывала на то, что кардинал-епископ расстроен. – Ты совершенно зря ввязался в дискуссию. Да ещё и… – он пошевелил губами, подыскивая слова. – Да ещё и поддержав… Может быть, и невольно, не желая того, но, по сути, именно поддержав позицию наших… э-э… оппонентов…

Они ехали в Септизониум. Каррука кардинала-епископа

– несколько громоздкая, но надёжная повозка, обшитая до уровня окон медными листами и украшенная по бокам фамильными гербами семьи Сёньи, – двигалась медленно: узкая улица была сплошь запружена людьми. Возница

– могучий корсиканец с копной чёрных, как смоль, волос и невероятно широкими плечами – давно уже слез с облучка и шёл впереди, ведя лошадей под уздцы и то и дело покрикивая на напирающую на повозку толпу, над которой он возвышался на добрую голову:

– Дорогу!.. Дорогу кардиналу-епископу!!.. А ну, прочь с дороги, каналья!!.. – его грозная внешность и свирепый голос, порой переходящий в откровенный рык, буквально сметали прохожих с пути.

Нудный дождь, не прекращавшийся с самого Рождества, уныло сеялся из низких свинцовых туч, красил город в серые тона, лениво стучал по покатой крыше карруки.

– Конечно, перенос консисториума из Латерана в Септизониум не является определяющим фактором для исхода выборов, – продолжал тем временем Октавиано Паоли. – Но он даёт нашим… оппонентам некое… некое моральное превосходство. Некий… э-э… некое преимущество, пусть даже и незначительное, ещё до начала процедуры выборов… – кардинал-епископ помолчал. – У Савелли и Орсини сейчас нет надёжного большинства в Святой Коллегии. Поэтому они стараются… и будут стараться извлекать любую, даже самую мало-мальскую, выгоду из любых… э-э… из любого обстоятельства…

– Я прекрасно понимаю это, ваша милость, – учтиво склонил голову Лотарио, – и я приношу вам свои самые искренние извинения за мою несдержанность.

Октавиано Паоли одобрительно покивал.

– Я не сержусь на тебя, мой мальчик… Ведь, если разобраться, с другой стороны, ты безусловно прав. Ты преподал нам, старым… э-э… своим более опытным товарищам урок верности священному долгу. Твоя горячность – лишь следствие твоей молодости… Я тоже когда-то был молод и горяч. И я порой, глядя на тебя, откровенно завидую. Да-да, завидую! Всё моё положение, моё богатство, моё… э-э… мой жизненный опыт, всё это ничто, прах, пред непосредственностью и энергией твоей молодости! Ах, как бы я хотел скинуть с плеч лет двадцать! А лучше тридцать!.. Вновь ощутить вкус жизни, вкусить плоды молодости, бесшабашности и веселья!.. Но, увы, увы. Как сказал поэт: наш удел – дряхлеть, ваш – цвести. Нет-нет, не утешай меня, мой мальчик! Я – в порядке. Я стар, но ещё не дряхл, и мы ещё посражаемся! Мы ещё повоюем! Можешь в этом не сомневаться! Твой престарелый дядюшка ещё вполне крепок. Если не телом, то – уж точно – душой!.. – епископ сухонькой ладонью похлопал Лотарио по колену. – Давай-ка лучше ещё раз хорошенько подумаем, пока есть время, о предстоящем консисториуме. Как ты считаешь, какую тактику изберут наши противники?

– Орсини?.. – Лотарио откинулся на мягкие подушки и, прищурившись, посмотрел в окно. – Полагаю, что они сходу кинутся в бой. Попытаются решить всё наскоком, так сказать лобовым ударом. Не удивлюсь, если они сразу же, в самом начале собрания, выдвинут своего кандидата и попробуют утвердить его аккламацией…

– Ну, это-то у них, точно, не пройдёт, – ворчливо возразил Октавиано. – Последний Вселенский Собор утвердил чёткие правила избрания понтифекса. Спасибо папе Александру!