Правый ангел

– Ревность, гордость, гнев, обида – до свидания, либидо, – прозвучало за спиной.

– С чего мне обижаться? – улыбнувшись, пожал плечами Егорыч.

…И все же единственное – мироздание… Устройство мира. Только это и остается… Мироустройство и мы – одно и то же. Мы – не исполнители, и не вне нас истоки. Река, вода – море взбрело в голову, полную полной солнца воды. «Звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Поменять «над головой» и «внутри» местами.

– Э, э, э-э-э!.. – понеслось вдруг с кормы. – Жопу в дно вдавил! Моментально!!!

Испугавшись, приподнявшийся в лодке Егорыч плюхнулся вниз!..

– Штаны, это… стеганые… – обернувшись к злому, как черт, Вульфу, попытался оправдаться Егорыч… – жарко…

– Хорошо еще – байда гружёная! – никак не мог прийти в себя Вульф. – С-сука…

– Лезандр, ты чего?.. – укорил с носа загребной.

– Отглагольное междометие… – отозвался рулевой, остывая… – Что, сопрел, Маугли?.. Ватничек скинул – и харэ… А портки – еще семь раз замерзнешь… Ноги, они не шибко в нашем деле нагружены…

– Жо… ха-ха-ха… в дно!.. – раздалось с первого номера… – и мо… ха-ха… ментально!..

– Если кому искупаться охота… – оправдывался Вульф… – лично я – пас… Не сегодня.

– Сами виноваты, – отсмеявшись, заключил Белоядов. – Инструктаж не провели. На тебя, Егорыч, смотришь – братца твоего видишь. А с братцем мы – полстраны на веслах, за два последних года… Вот и упустили… Ты, короче, пока две вещи запомни. Первое: в лодке с сиденья – только вниз. Она, родимая, хоть на воде и устойчива, вроде, до беспредела, но чуть что – куляется на раз-два. И второе: ногу внизу ставить только на металл. На резину – ни-ни…

Неужели и вправду могли навернуться?..

Возможность…

Продолжавшему махать веслом, Егорычу стало легко и просторно от этого слова: возможность. Как-то совсем уже не по-озерному свежо… Так, словно проснулся в тенистой комнате с открытым балконом, а за окном – тенистый же крымский кедр, солнце и море за домом (тень) и в голове… Дрожь, будто по голым, в шортах, ногам, прошла волной…

– Что такое лиловое, горькое и фа бемоль, – со своего второго номера подал голос Егорыч, – но не длина, не частота волн, не химия, а что они такое как ощущения, их неповторимый окрас?

– Это, слышь, – с первого номера бросил через плечо Белоядов, обращаясь сразу и ко второму, и к третьему, – у нас в школе физик был, по совместительству звездочет. Любимое выражение: я вас научу? Млечный Путь любить!

– И что? – подключился Вульф.

– На ровном месте посреди урока выдвигал картину апокалипсиса. Ну, столкновения Земли с кометой, с хренетой, со всем подряд… Интересно подытоживал. Молча так обведет взором притихший класс, а потом резюмирует: всего этого, говорит, может и не быть… Если будете хорошо учиться.

– Как там? – прозвучало у Егорыча за спиной. – Розовое и… кислое?

– Да, соленое и голубое. Огуречная соль, селедочная…

– Ну, так биология же… – раздалось с носа. – Нервный импульс, рецептор.

– Нервный импульс голубой? Или розовый?

– Воссоздается все, в голове, – снизошел голос с носа.

– Вкус селедки?..

– Взаимодействие соли с рецептором, – пояснил голос с кормы.

– А вкус – в рецепторе? Или в соли?

– В рецепторе сигнал, – отозвалась корма.

– Соленый?

– Нервный… Ты куда?..

– Да сижу я, сижу, не встаю, – обернулся Егорыч к Вульфу. – «Ничто не имеет конца» (Леонардо да Винчи). Начала. Ничто не имеет начала. Метафизика «Черного квадрата».

Какое-то время весла меланхолично топали по воде.

– «Он над нами издевался», – подал наконец голос Вульф.

– «Сумасшедший, что возьмешь», – легко согласился Егорыч. – «Диагноз товарища Саахова явно подтверждается».

– Единственное, что мы от твоего братца услышали: «Не пожалеете».

– Нет, Лезандр, это он не про брата. Это он про нас с тобой. Это мы – сумасшедший дом. А он как раз нормальный.

– Ничего, на свежем воздухе – можно… А насчет квадрата – поясни, – пробухтело Егорычу в спину. – Перевернемся – хоть знать будем: спасать тебя – не спасать.

– Ну, что пояснять… Дело не в черноте, а в квадрате. В неодушевленной природе углов нет. Отсутствуют как таковые. Изображение мыслящей Вселенной. Только и всего.

– Замнем для ясности… – резюмировал Вульф. – А голубое-соленое – это чего?

– Голубое-соленое?.. – перестав вкладывать силу в гребки, Егорыч поначалу лишь оглаживал слегка воду (а вскоре и вовсе положил весло перед собой). – Трогаешь рукой пушистый плед, так?..

– Так, – «подтвердил» Вульф.

– Материя сама себя трогает… Не было подобных ощущений? На кончиках пальцев? Никогда?.. Происхождение сознания – простые контакты материи с самой собой вырастают до понимания самой себя и управления собой… Не вырастают. Это есть изначально. Не замечаем. Мы. Не отдаем себе отчета в том, что наша чувствительность – объективна. Сама общепринятая идея человеческой жизни неверна. Добро и зло в тебе – принадлежность к восходящему либо устремленному в бездну потоку. И весь вопрос: является ли сумма твоих душевных движений чем-то интересным для, если так можно выразиться, высшего измерения или же все эти движения – всего лишь растущее в тебе понимание твоей принадлежности к одному из двух потоков – несущемуся в бездну или уходящему ввысь. На самом же деле нет никакого «или-или», не существует…

Подняв голову, Егорыч увидел: никто его не слушает – и впереди, и сзади активно работали, загребая слева по борту, и притормаживая справа… Высокие, голые, на ярком солнышке казалось – сухие, деревья поплыли прямо в глаза: за разговором Егорыч упустил приближение берега. Озеро кончилось. Маневрируя, лодка быстро входила в русло реки. Речушки. Вращавшаяся теперь по обоим берегам, наваливавшаяся и отстранявшаяся лесистость то и дело заставляла тормозить, огибать (основная нагрузка – на Вульфа) и в три весла подрабатывать.

Отступая, голый ольшаник открыл неширокую равнинку, тянущуюся по левому борту, кончавшуюся впереди новым, уже настоящим, высоким и хвойным, лесом, быстро приближавшимся (на ровном месте с удовольствием разогнали лодку).

– Гляди, гляди!.. – резко выбросив руку вправо, вскрикнул впередсмотрящий!

Вслед за застонавшим в экстазе Вульфом узрел и Егорыч: гнедой бок с идущими по нему солнечными зайчиками… широченные, плывущие по кустам рога!.. В каких-то двух десятках метров перед несущейся по инерции лодкой матерый лосина, соскочив длиннющими ногами в воду, в три гигантских, замедленных прыжка одолев речку, не обращая, казалось, внимания на байду, выбравшись на поляну, черпанул по гребцам угольно-черным глазом… У Егорыча, проносившегося мимо, засосало под ложечкой… В третий раз за день он становился псевдо-объектом, прозрачной завесой на пути устремленного из ниоткуда в никуда взора. И кто! Чьи взоры-то! Бородач, горка пуха и эти… рога…

Не выдержав, обернувшись на пустую, безжизненную, как и не было никакого зверя, равнину, Егорыч наткнулся на воспаленно горевшие глаза рулевого.

– На дороге – сплошь и рядом, – проговорил Вульф. – И со смертельным исходом, кстати сказать, – не редкость. Сам однажды попал: копытами через капот – и в лес… Но чтобы байду завалить! Не припомню.

– Проскочили же… – не мог оторвать Егорыч взгляда от возбужденного лица рулевого.

– Ты, когда двое на ревере, тоже впрягайся с полоборота. В следующий раз можем не проскочить.