Норильские судьбы. Повести, рассказы, мемуары

Повести и рассказы. Норильские судьбы. Мемуары
Владимир Васильевич Беляков

Кто-то грезил севером и стремился туда, сознательно подвергая себя испытанию на «силу духа и силу воли».Кого-то гнали на север прикладами, чтобы там сломать и убить эту «силу духа и силу воли». Книга содержит нецензурную брань.

Повести и рассказы

Норильские судьбы. Мемуары

Владимир Васильевич Беляков

© Владимир Васильевич Беляков, 2019

ISBN 978-5-4483-3592-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Норильские судьбы

Большую часть жизни я прожил там, где считается, что жить нельзя. В городе, где девять месяцев зима. А оставшиеся три – весна, лето и осень.

В городе, окруженном тремя металлургическими заводами, которые на десятки километров отравили вокруг все живое.

В городе с самым грязным в мире воздухом и полной таблицей Менделеева под ногами.

В городе, где в лагерях пытались сломать гениальных людей, таких как Гумилев, Штейн, Федоровский, Урванцев, а на сцене театра играли Смоктуновский, заключенный Жженов.

В городе самых чистых сердец. Самых мужественных, открытых и доброжелательных людей. И название этого города – Норильск.

Дядя

Михаил Спицын уже три часа летел в самолете. Вздрагивая всем корпусом, Ил-14 шел на посадку, пробиваясь через заслон плотных облаков. Удары иногда были очень жесткие. В салоне возникал ропот, кто-то не выдерживал и панически вскрикивал. При этом партийные начинали креститься, а беспартийные ругались матом.

Нервозное состояние пассажиров было обусловлено тем, что из-за разбушевавшейся пурги всем им пришлось двое суток ожидать вылета самолета, в маленьком, тесном здании аэропорта, где и присесть-то было некуда. Взрослые и дети были изрядно измучены. А тут еще и постоянная болтанка практически на всем протяжении пути.

Иногда между занавесок в проходе, как из-за кулис в театре, появлялось белое, как снег, личико стюардессы. Выжимая из себя улыбку, она призывала всех к терпению словами:

– Спокойно, товарищи! Наш экипаж всех посадит в Красноярске.

Михаил вжался в кресло всем своим массивным телом. При каждом новом провале самолета к горлу подкатывало все, что было съедено и выпито накануне. В нижней части тела все происходило наоборот. Ему казалось, что все его мужское хозяйство отрывалось, падало вниз, ударяясь, закатывалось под сиденье. Потом возвращалось, для того чтобы вновь оторваться на следующем провале. Он считал минуты до посадки. Это был его первый за тридцать лет жизни полет на самолете, а также первый перелет по маршруту Норильск – Красноярск.

В 1949 году семнадцатилетний деревенский паренек, вместе с отцом, инвалидом войны, был осужден по статье за вредительство. Утопив в болоте единственный колхозный трактор, отец получил десять лет, Михаил – пять лет. Сидели в Туруханском лагере. Через два года отец умер практически у него на руках. А когда пришло письмо, извещающее о смерти матери, здоровый парень взбунтовался. Вступил в перебранку с охраной. Перебранка закончилась потасовкой. Очнулся в карцере. А после выхода получил еще привесок в пять лет.

Директор Норильского комбината Зверев как-то в беседе по телефону пожаловался заместителю Лаврентия Берии, бывшему директору этого комбината А. П. Завенягину о катастрофической нехватке рабочих на строительстве. Авраамий Павлович, в свою очередь, обратился с просьбой к Берии со словами:

– Лаврентий Павлович. Вы знаете, как Стране необходим никель. Норильский комбинат запускает новые мощности, а стройка постоянно испытывает нехватку рабочей силы. Тысячи бездельников сидят по тюрьмам, едят народный хлеб, считая себя несправедливо осужденными. Нужно бросить их в Норильск на строительство, тем самым наполнив жизнь каждого новым содержанием – работать на благо Родины, чтобы каждый из них не ощущал себя несправедливо осужденным «врагом народа».

– Подготовь документ. Сколько тебе надо там рабочих, – Берия подошел к окну. – А скажи, Авраамий. Что действительно холодно в Норильске?

Не зная, к чему клонит министр, Завенягин ответил твердо:

– Холодно только три месяца, Лаврентий. А девять месяцев охрененно холодно. Но жить можно!

Скоро к Красноярску потянулись этапы из особо режимных лагерей Караганды и осужденных националистов Украины.

Так Михаил и еще около двухсот заключенных оказались на барже. Шесть суток пути вниз по Енисею. Дудинка встретила мрачными домами в виде бараков, промозглым дождем и холодным северным ветром.

Этап выстроили для переклички прямо на причале. Рядом с ним оказался китаец. Он толкнул в бок Спицына и спросил:

– Твоя нарам ехал? – Михаил утвердительно кивнул головой.

– Комму нарам, хоросо! – с завистью сказал китаец, подтягивая коротенькую курточку к ушам.

– А моя низьма ехал.

– Под нарами, что ли? – Уточнил Спицын. Китаец утвердительно закивал головой:

– Та. Та! Низьма нарам ехал. Комму нарам, хоросо! Комму низьма, хероза, хероза!

Вперед вышел начальник конвоя.

– Внимание заключенные! Идти не растягиваться, назад не оглядываться, в строю не разговаривать, не курить, из ряда в ряд не переходить! Шаг влево, шаг вправо считается побег – конвой применяет оружие без предупреждения! Взять всем руки назад! Вперед марш!

До Норильска добирались двое суток пешком вдоль полотна узкоколейки, под непрерывный лай собак и окрики конвойных. В Кайеркане несколько десятков заключенных оставили для работы на угольной шахте. Остальные двинулись дальше. В Норильске заключенных распредели по отделениям. В отделения распределяли по статьям.

Первые два года Михаил работал на строительстве дороги Норильск – Валек. Возводили насыпь, в тачках перевозя дробленую породу. Несколько отделений каждое утро под маршевые звуки оркестра направлялись к месту работы. Под звуки марша возвращались в бараки. Если происходил какой-то несчастный случай с тяжелым исходом, работа прекращалась. Пострадавшего на носилках выносили вперед. За носилками пристраивались оркестранты, за ними заключенные. И под звуки «Прощание Славянки» возвращались в бараки.

В 1953 году в Норильске вспыхнуло восстание, которое было жестоко подавлено. Михаилу, как члену забастовочного комитета, срок продлили еще на пять лет. В 1956 году, после ликвидации Норильлага, судимость с него сняли, но реабилитировали только через четыре года. Работал вольнонаемным в Центральной автотранспортной конторе. Плел тросы, стропы. Производил ремонт грузоподъемных машин. К своему первому в жизни отпуску накопил приличную сумму денег. Его не огорчало, что ожидаемый много лет отдых пришелся на конец февраля. Профсоюз выделил путевку в санаторий «Заполярье». Планы на будущее строил грандиозные. Решил остаться в Норильске. Главное для него было, за время отпуска найти невесту. Жениться.

А потом получить вызов для нее и привезти в город.

Наконец самолет коснулся земли. Пробежал по дорожке, вырулил к стоянке. Подали трап.

В здание аэропорта «Северный» Спицын зашел небрежной походкой. Доха из волчьих шкур, сшитая мехом наружу, переливалась серовато-рыжеватым оттенком. В местах образующихся при ходьбе складок через первый слой шерсти из жестких остевых волос пробивался водонепроницаемый подшерсток. Пола, откидываясь при каждом шаге, показывала внутренность подкладки из блестящей шлифованной кожи. На ногах были одеты белые фетровые бурки. Низ и передок бурок стягивали союзки из хромовой кожи коричневого цвета. В руке красовался новенький чемодан с металлическими уголками, изготовленный из плотного картона. Коричневый цвет чемодана гармонировал с цветом союзок на бурках. На шее легко и романтично висел длинный вязанный мохеровый шарф. Появление в здании аэропорта крепкого элегантного мужчины не осталось незамеченным. Встречные, проходя мимо, с любопытством оборачивались. Женщины, взглянув, опускали глаза, но не выпускали из виду. Мужчины со скрытой завистью начинали осматривать себя, сравнивая. Пронесся шепот:

– Не иначе как артист какой-то! Ну, конечно, из Москвы.

Этот шепот уловили его уши. Спина при каждом новом шаге выпрямлялась. Походка становилась еще более раскрепощенной. Такое внимание к себе он не испытывал с периода оглашения приговора суда, четырнадцать лет назад.

Ему очень хотелось по «нужде», но решил перетерпеть и дальше держать свою марку. Не «опускаться» до того, чтобы пойти в общий туалет. Хотя «опускаться» было не нужно. Туалет находился слева от привокзальной площади. Выйдя из здания со словами: «Любезнейший. Ты свободен?» – важно уселся в такси.

– Гостиница «Север»! – прозвучало как «Москва – Кремль».

Такси остановилось у гостиницы. Спицын расплатился по счетчику и столько же дал сверху. Прошел в холл. Подойдя к стойке администратора, протянул паспорт, отпускной лист и путевку. Изучив документы, уже перезревшая девушка с каменным лицом и пустым взглядом положила их на журнал. Полистала календарь, задумалась и, глядя Михаилу в подбородок, через сжатые зубы выронила из себя:

– Только на шесть мест.

«Наверное, ей мужика очень хочется», – сделал вывод Михаил, обратив внимание на манеру этой «увядающей хризантемы» говорить через стиснутые зубы. Приподнялся на цыпочки, чтобы администратор могла увидеть его одежду и оценить его статус. Но та, уронив глаза в журнал, не проявляла к нему никакого интереса.

«Что тебе тогда надо?» – недоумевал он. Попросил ее вернуть ему паспорт на время. Засунул туда трешку. Вернул паспорт назад. Девушка очнулась, ожила и начала проявлять интерес к жизни и стоящему напротив мужчине.