Чужое небо

Армейские испытания

Служить Владимира Иванова направили в Группу советских войск в Германии. О ГДР, как об одной из развитых стран социализма, а также о ГСВГ он уже много слышал и читал. Его путь из Омска в центр Европы был довольно долгим, везли поездом. Он побывал на вокзалах Москвы, Бреста и Дрездена. Он и двое его земляков оказались в небольшом городе Бернбург, расположенном на реке Заале, притоке Эльбы. В нем дислоцировался мотострелковый полк, он находился на окраине города, неподалеку от старой крепости. Территория советского городка была огорожена забором и обнесена колючей проволокой. Первый месяц сибиряк проходил курс молодого бойца, затем новобранцы приняли военную присягу. Иванов ее не принимал, он принял ее еще в стенах военного училища. Для бывшего курсанта первые дни службы больших проблем не приносили. Они начались, как только он попал в третью мотострелковую роту. В ее составе почти семьдесят процентов были выходцы из Кавказа и Средней Азии. Десять молодых солдат, в числе которых была два омича, почти незаметно растворились в общей массе военнослужащих. Иванов, как и его земляк Касаткин, радостно вздохнули, надеялись на то, что «старики» их не достанут. Однако «салаги» жестоко просчитались. Они почти каждый день и ночь выполняли указания тех, кто прослужил чуть-чуть их больше.

Солдатская служба значительно отличалась от курсантской, здесь были свои неписаные законы. Стрельбы, наряды, парко-хозяйственные дни Иванов считал необходимым элементом армейской жизни. Он обо всем этом знал, когда поступал в военное училище, трудности офицерской службы его нисколько не пугали. Ему претило совсем другое, которое ни в одном уставе Советской Армии не прописывалось и не указывалось. Все тяжелые работы в роте ложились на плечи молодых солдат, на полугодков. Они составляли тягловую силу подразделения. Если днем как-то служба пролетала быстро, даже незаметно, в основном определялась уставом, то ночью изобиловала причудами «стариков». Они, как правило, определяли перечень издевательств. Кроме подшивки подворотничков, чистки сапог, «салаги» перед сном чесали им пятки, пели песни, кукарекали, громко кричали, сколько дней или паек масла осталось им съесть до дембеля. Кое-кто из старослужащих доходил до цирковой фантазии, не удосуживался самостоятельно сходить в туалет. Их выносили из спального помещения на руках или просто-напросто вместе с кроватью, как при рабовладельческом строе. «Фараон» гордо восседал и о чем-то радостно мурлыкал себе под нос. В туалете молодые очень осторожно опускали кровать на пол. «Старик» заходил в кабину и опорожнялся, туалетную бумагу ему также подавали.

Не избежал издевательств и Иванов. Он из-за причуд старослужащих сильно злился, ругал себя за то, что не имел мужества противостоять. Своими мыслями он поделился с земляками. Они в ответ молчали или крутили пальцем возле виска. Это означало, что все это бесполезно. Советская армия так жила и живет уже десятки лет. В том, что вся система унижения человеческого достоинства построена на силе и на страхе одного перед другим, Иванов уже нисколько не сомневался. В этом он убедился через месяц. В роте неожиданно появился очередной салага, парень довольно загадочный. На деле он оказался молодым, но ранним. Он был чуть выше среднего роста, с бритой головой, нос был перебит, да и вес был у него приличный, порядка 90 килограммов.

После отбоя, как обычно, молодые получили свое: кто гладил обмундирование, кто стоял у тумбочки за дневального и т.п. Получил свое первое задание и новенький, ему предстояло драить туалет. Через некоторое время исполнители показали результаты своей работы. Из туалетного заведения информации не поступало, не было и самого работника. «Старики» заволновались, послали гонца. Он известил, что в туалете все без изменений. Новенький ничего не делал, стоял и курил сигарету. Сверхнаглое поведение салаги, оно могло разрушить неуставную систему, которая ковалась десятилетиями, вызвало законное возмущение стариков. Казах Куйманов, как лев, рванулся в туалет. Открыл дверь и остолбенел. Бритоголовый стоял возле окна и спокойно курил. Старик стремительно подбежал и сильно размахнулся, намеревался стукнуть кулаком в зубы ослушника. Вышла осечка, притом большая. Роман, так звали молодого солдата, увернулся и молниеносно врезал казаху в зубы. Куйманов отшатнулся и упал, ударившись головой об оконное стекло. Стекло треснуло, осколки вонзились в затылок поверженного. У него мгновенно прыснула кровь. На шум прибежали «старики», человек десять. Новенького обилие старослужащих нисколько не испугало. Он, наоборот, как исполин перед кучей муравьев, с иронией посмотрел на казаха, державшему руку на затылке, и спокойно произнес:

? Я твоей казахской мордой буду чистить свои сапоги, и не только твоей… Я чихал на тебя, старик… Мне такие гавнюки по одному месту…

Затем он смачно плюнул на пол, повернулся в сторону старослужащих и сквозь зубы процедил:

? Мне такие гавнюки по одному месту…

Потом он неспеша вышел из туалета и скрылся в спальной комнате. Никто из стариков не шелохнулся, не хотели иметь приключений. Неожиданно раздался сильный скрежет, кто-то открывал дверь в противоположном конце коридора. Прибежал дневальный из соседней минометной батареи и проинформировал, что помощник дежурного по части проверяет службу внутреннего наряда. Все мгновенно разбежались. Бросился наутек и Иванов, он почти два часа простоял возле тумбочки. «Старик» в это время играл в карты. Через полчаса офицер ушел. Владимир встал с постели и направился в туалет. Дверь бытовой комнаты была открытой. Старики тщательно «паковали» голову пострадавшего, дабы утром она не попала на глаза офицерам роты. Остаток ночи молодые спали, как убитые. Утром после завтрака командир роты представив новенького. По приказу командира дивизии рядовой Зайцев был переведен в подразделение из спортивной роты. Всем стало понятно, почему так уверенно действовал салага. Он оказался земляком Иванова. Благодаря «крыше» омичей в роте больше уже не трогали. Куйманов и его окружение после случившегося в туалете заигрывали и заискивали перед новоиспеченным стариком. Роман в молодости занимался боксом в одной из секций города Омска. Еще на приемном пункте его завербовали в спортивную роту дивизии. Он долго там не продержался, виной этому была пьянка. Однажды он зашел без сопровождения офицера в немецкий ресторан, напился и стал гонять немцев. Посетители кабака испугались, позвонили в полицию, та ? в часть. В итоге боксер оказался на гауптвахте, потом в мотострелковой роте.

К сожалению, «крыша» для омичей оказалась непродолжительной. Их земляка через месяц вновь откомандировали в спортивную роту. Ему предстояло защищать честь гвардейского соединения на первенстве ГСВГ. Для Иванова наступили далеко нелегкие времена. Земляки потерпевшего казаха, а таких оказалось порядка пяти человек, не могли простить ему дружбы с «крышей». Попытка Владимира найти контакт с русскими оказалась безуспешной. Их было около десятка, в основном они уже «стариковали». Бывший курсант все больше и больше убеждался, что русские сплочены значительно слабее, чем земляки других национальностей. «Старики» продолжали искать повод для унижения его достоинства. И такой повод нашелся, все произошло в парко-хозяйственный день. Иванова, стрелка-автоматчика направили в парк боевой техники. Он, справившись с участком работ, что определил ему командир отделения, направился в курилку, немного отдохнуть. Неожиданно его окликнули. Сержант Оганесян, видя то, что его подчиненный закончил работу, дал ему очередной приказ ? навести порядок в отделении командира боевой машины пехоты. Солдат свесил ноги в отсек и очутился на дне машины. Вдруг кто-то чем-то тяжелым, скорее всего, это была подошва сапога, ударил его по кисти правой руки, она еще находилась наверху бойницы. Удар был такой сильный, что хрустнули фаланги пальцев. Руку мгновенно обожгло, будто по ней прошел электрический ток. Владимир, превозмогая боль, вылез из БМП, посмотрел по сторонам. Рядом никого не было. Он тяжело вздохнул. Кто-то из подонков в армейской форме ему мстил, мстил исподтишка. В медицинский пункт он не обратился. Прекрасно знал, что «старики» все равно узнают об его визите. Последуют очередные экзекуции.

Прошло полгода. В третьей мотострелковой роте всевозможные издевательства прекратились, что было полнейшей неожиданностью для молодых. Они сами узнали о причине столь необычного явления. Военный городок ожидал командующего армией. Большой начальник хотел проверить боевую готовность мотострелкового полка, который из-за многочисленных правонарушений получал всевозможные прозвища и клички: китайский, чепэшный, интернациональный и т.п.

Из-за визита генерала переполошилось, в первую очередь, командование части. Зашевелилось и ротное начальство, усилилась индивидуальная работа. Однажды Иванова в канцелярию пригласил заместитель командира роты по политической части. О старшем лейтенанте Коновалове разное судачили. Все знали, что он пришел в армию после окончания гражданского вуза. Офицер расспросил подчиненного о родителях, где и как учился. Откровенного разговора между мужчинами не получилось. Владимир, глядя в глаза начальника, задавал себе один и тот же вопрос: неужели он, как политработник, не знал о ночных издевательствах, о маленьких пирушках «стариков»? О чем шел разговор с замполитом, он никому не рассказал. Позже он узнал, что «старики» всерьез волновались, когда до них дошла информация о посещении им канцелярии замполита. Деды наладили четкую систему слежения за своими офицерами во время их пребывания в казарме. Она действовала без сбоев. Во внутреннем наряде был «свой человек», стукач. Он в случае необходимости информировал старослужащих о любых перемещениях офицеров. После отбоя, когда они уходили домой, перед входом в казарму, как правило, выставлялся молодой солдат. Он бдил по-настоящему, как на войне. Не дай Бог, если он проморгал офицера. Считай ? пропал…

Обстановка в мотострелковом полку с каждым днем и ночью «накалялась». Предстоящий визит генерала требовал не только всевозможных бумаг, но и реальных результатов. На полигонах и стрельбищах все грохотало и ухало. Боевая стрельба в составе роты для мотострелка Иванова оказались последней, он и сам не мог об этом предполагать. Подразделение капитана Назарова было уже готово к началу стрельб. Боевые машины пехоты стояли в походном порядке, розданы боеприпасы. Старший начальник неожиданно отдал «отбой», то ли стрельбище не было готово, то ли была другая причина. Ротный командир приказал никому от исходной позиции далеко не отходить. Иванов, воспользовавшись моментом, направился в небольшой лесок, по малой нужде. Неподалеку от дороги он увидел двух «стариков», они сидели на небольшой куче валежника и уплетали солдатскую тушенку. Дембеля на все и вся «забили», ответственная стрельба им была до лампочки. Неожиданно один из них с усмешкой прокричал:

? Ты, салага, почему не приветствуешь гражданских и не машешь им руками? Смотри, береги другую, а то…

Дальше Иванов никого не видел и не слышал. Неожиданный прилив ненависти сделал свое дело. Он мгновенно вытащил из подсумка магазин с полной обоймой, вставил его в автомат, затем передернул затвор и нажал на спусковой крючок. Только Божья сила, сдерживала его от того, чтобы не навести ствол АКМ на подонков. Получилось, как в настоящем боевике. Пули свистели вокруг кучи валежника, кое-где задевали кустарник. Стрельбу услышали офицеры и солдаты. Первым к месту происшествия прибежал замполит роты, от увиденного у него стала дергаться голова. Перед копной валежника, на которой лежали два солдата, в метрах десяти стоял бледный молодой солдат. Он двумя руками держал автомат, из ствола которого струился сизый дымок. Коновалов стоял вначале, как вкопанный, не зная, что и как делать дальше. Затем он стремительно рванулся к копне валежника. К стрелявшему в этот же миг подбежал командир роты. Капитан пытался выхватить из его рук автомат, но это ему не удавалось. Солдат в силу каких-то причин не отдавал боевое оружие. Только через некоторое время к Иванову пришло осознание того, что он совершил. Слегка шатаясь, он в сопровождении ротного пошел в направлении командного пункта руководителя стрельбы.

Коновалов, подбежав к дембелям, все еще не мог понять: живые ли они или убитые. Обе версии отпали, как только прибежавший фельдшер прощупал пульс солдат. От лежащих исходил неприятный запах человеческого дерьма. Кто из них навалил в штаны, прапорщик не проверил, наверное, ради приличия, или просто не хотел пачкаться. Старики пришли в себя только через полчаса. Тем временем о чрезвычайном происшествии были проинформированы руководитель учений, командир полка и командир дивизии. Стрельбы отложили на два часа. Иванов, как основной виновник ЧП, в срочном порядке был доставлен в кабинет начальника политического отдела соединения. Почти час длилась беседа молодого солдата и седого полковника. Иванову ответил не только на вопросы офицера, но и написал объяснительную записку. Причиной своей неожиданной стрельбы он назвал издевательство старослужащих. К учениям его не допустили, направили в часть. Через два дня его перевели в комендантский взвод при штабе полка. До конца своей службы он работал в строевой части писарем. Заполнял всевозможные документы. То, что его, как основного виновника ЧП, не подвергли аресту или очищению через комсомольские организации, было правильно и закономерно. Запоздалые визиты офицеров полкового звена, соединения дали свои позитивные результаты. В третьей роте была вскрыта «дедовщина». Произошли и кадровые перестановки. «Вонючек» перевели в соседний полк. Замполита роты «сослали» на должность начальника солдатского клуба. Капитан Назаров через месяц заменился в Союз.

Несмотря на периодические визиты воспитателей с большими и малыми звездами, полк продолжало лихорадить. Он выдавал на-гора все новые и новые правонарушения, в том числе и сексуального плана. Преуспевали здесь солдаты, что было закономерным явлением. Отсутствие представительниц прекрасного пола давало о себе знать. «Сексуальное» ЧП произошло буквально через месяц после громкой «стрельбы» Иванова. Произошло оно во второй роте, подразделение находилось этажом ниже, чем третья рота. Героя любовной истории рядового Суленова, казаха по национальности, Иванов близко не знал, хотя часто видел его на построениях. Красотой солдат не отличался, он был маленького роста и с кривыми ногами. Его голова с редкими короткими волосами чем-то напоминала школьный глобус. Сама история произошла на Акенском полигоне в день рождения солдата. Ему исполнилось двадцать лет. Командир роты именинника от выполнения боевых стрельб освободил, поставил дневальным по роте. Как только рота покинула полевой лагерь, Суленов решил по-своему отметить день рождения. Сначала он направился к своему земляку, на кухню. Плотно покушав, он пошел в немецкую деревню, она была почти рядом. Возле дома, стоящему на окраине, он украл велосипед. На нем подъехал к магазину. Для покупки пива и сладостей у солдата не было денег. Он попросил у покупателей. Они охотно ему помогли. Затем с полной сумкой съестного и двумя бутылками пива Суленов оказался в лесу. На маленькой полянке устроил пикничок. После сытой трапезы, благо еще погода была теплая и солнечная, он немного вздремнул. Проснулся, захотел пива. Он вновь подъехал к дому на окраине деревни, постучал в дверь. Дверь открыла женщина лет 35-ти, стройная, симпатичная, с рыжими волосами. Увидев перед собой советского солдата, она его нисколько не испугалась. Большинство немцев ГДР видели в них друзей и товарищей. Госпожа Тойфель не так давно была в городе Росслау, в Доме офицеров советского гарнизона. Читала свои стихи на русском языке. Она долго обсуждала со своим мужем теплый прием русских. Ей очень понравились русские матрешки, солдатский подарок. И солдат также перед ней не растерялся, он приложил руку к пилотке и решительно вошел в дом. Немецкого языка Суленов не знал, но немка все его жесты понимала. Она его накормила, налила рюмку коньяка, предоставила ванну. Все должно было закончиться так, как происходило раньше на встречах и банкетах. Все улыбались и поднимали тост за вечную и нерушимую дружбы между ГДР и СССР… Сейчас же произошла осечка. Суленов захотел красивую женщину «поиметь». Его желание хозяйка категорически отмела, несмотря на его физические попытки склонить ее к сожительству. Не помог солдату и штык-нож от знаменитого автомата Калашникова. Хайда оказалась далеко не из робкого десятка, она выбежала из дома, закрыла дверь на замок и позвонила по телефону-автомату в полицию. Стражи порядка приехали почти мгновенно и надели наручники на пьяного солдата. К вечеру неудачный кавалер уже находился в родном полку на гауптвахте.

Через неделю в мотострелковом полку произошло очередное подобное чрезвычайное происшествие. На этой раз не упустил возможность побывать «на свободе» и пообщаться с немками сержант Никодимов из автомобильной роты. Перемахнуть через забор большого труда для него не стоило. Жилые дома немцев находились в двух десятках метров от шлакоблочных плит. Самовольщик вошел в одну из квартир, в ней проживала одинокая немка, ей было лет за семьдесят. Верзила почти двухметрового роста изнасиловал старушку. Она позвонила в полицию. Стали разбираться. На следующий день «китайцы» были построены на строевом плацу, порядка двух тысяч человек. Немку привезли на коляске. Она все еще не отошла от насильника. Сопровождала ее целая свита военных. В ее составе были: командир и замполит части, комсомолец полка, двое полицейских. Майор Гульков, отвечающий за политико-моральное состояние личного состава, на этот раз был в роли рикши. Он останавливал коляску с потрепевшей перед каждой шеренгой солдат и офицеров и на ломаном немецком языке что-то ей объяснял. Почти двухчасовое путешествие старой немки по строевому плацу не дало позитивного результата. Она, несмотря на все старания, не нашла своего насильника. Это было и невозможно сделать. Одинаковая форма одежды, подавляющая схожесть физиономиий солдат на нет сводила усилия старухи. История закончилась ничем, ее исход был выгоден для командования части. Очередное ЧП не вошло в копилку полка, хотя все это могло закончиться очень плачевно. Информация о подобных чрезвычайных происшествиях моментально доходила до правительства ГДР. Берлин информировал Москву.

Наступил последний год службы, дембельский год. Владимир Иванов поразительно преобразился. Он не только поправился и раздался в плечах, но и стал важной персоной в части. Многие «звездочки» с ним здоровались за ручку, кое-кто из них позволял себе спросить об его личной жизни. Сержант со всеми мило раскланивался, но о субординации не забывал. За время службы он пришел к однозначному выводу. Его недавнее желание стать офицером было жизненной ошибкой. Жизнь людей в погонах была очень тяжелой, иногда даже экстремальной. Судьба многих из них, в том числе и их семей, часто зависела от командира части или старшего политработника. В этом он неоднократно убеждался, когда заполнял офицерам всевозможные требования, документы на проезд, отпускные. Вся армейская демократия определялась наличием серого вещества, которое было в голове старшего начальника. Наличие или отсутствие волос на ней существенной роли не играло. В мотострелковом полку, где служил Иванов, все и вся также определял командир части.

Подполковник Хрякин к «китайцам» прибыл относительно недавно, прибыл из соседней дивизии. От ушедшего на пенсию полковника Марова новенький разительно отличался. Главным его «достоинством» была жадность и самодурство. Через год ему предстояла замена в Советский Союз. Оставшееся время чиновник использовал на всю катушку для личного обогащения. С этой целью использовались солдаты, которые работали на немецких предприятиях. Сколько денег они зарабатывали и куда эти деньги уходили, никто не знал, кроме командира. Кое-кто из офицеров пустил слух, что полковой шеф купил две легковые машины. Одну ему в Саратов отогнал прапорщик, вторую ? он сам. Никто иномарок на территории военного городка не видел. Иванов также их не видел. Однако он слышал и видел другое, что не укрепляло авторитет полководца. Почти все дефициты, которые поступали в офицерский магазин военного городка: ковры, мебель, сервизы и т.п. оседали в квартире Хрякина. Кое-что перепадало его заместителям, до младших командиров ничего не доходило. Комиссия, созданная для распределения товаров, бездействовала и молчала о проделках начальника.

Кое-кто из жен офицеров писал или звонил о барских замашках командира полка. Делали это анонимно. Противостоять открыто боялись. Знали какие последствия грозили их мужьям по службе. Начальника боялись все, от мала до велика. От него можно было ожидать не только мата или дисциплинарного взыскания, но и увесистого кулака. Хрякина, наверное, и стоило бояться. Это был высокого роста мужчина, атлетически сложен, с большой лысой головой, с большим горбатым носом, с пудовыми кулаками. К достопримечательностям офицера относились и его кривые ноги. Кривизна особо выделялась еще и потому, что он носил «глаженые» сапоги. За три месяца до замены отец-командир практически отсутствовал в части, занимался покупками. Заводилой в этом деле была его жена, смазливая женщина. Она была его моложе на лет двадцать. Супружеская чета садилась в командирский УАЗ и устраивала своеобразное турне по всей социалистической Германии. Жители военного городка радовались, что начальники улетучивались. Однозначной оценки на самодурство командира у офицеров не было. Кое-кто из них, особенно в период принятия спиртного, даже гордился своим «отцом». У нас мол, еще нормально. Вот в соседнем танковом полку командир в день присвоения ему звания полковника напился и выехал на боевом танке на строевой плац. Потом стал «толкать» речь. Новоиспеченный полковник в этот день умудрился свою новую папаху потерять. Ее украл кто-то из подчиненных…

Замены подполковника Хрякина ждали все, особенно ему неугодные. Торжественная часть его проводов проходила на строевом плацу с соблюдением всех воинских ритуалов. Культурная часть, в полку это называли «пьянкой», состоялась в офицерском кафе. Список приглашенных составляла боевая подруга командира. Встреча старого командира с вновь прибывшим, в силу определенных причин, не состоялась. Все ждали более «цивилизованного», хотя бы более порядочного. Но увы, ожидания и надежды не оправдались.

Нового командира представили через месяц после проводов старого. Это был мужчина 40-45 лет, татарин, невысокого роста, с русской фамилией. Его лицо было почти круглое, с глубоко посаженными глазами, волосы черные, как смола. Военной выправки, как считал сержант Иванов, у него не было. К удивлению обитателей военного городка, майор Симонов не спешил вникать в дела «китайцев». Он ездил на всевозможные инструктажи в соединение или во время службы гулял со своей женой по Бернбургу. Знакомился с достопримечательностями районного центра. Симонов вплотную стал выполнять свои обязанности только через две недели. И начал он довольно круто. Первыми под его «пресс» попали офицеры. По его приказу они сняли с рук обручальные кольца, по ночам стали дежурить в подразделениях. Личному составу было приказано по плацу ходить только строевым шагом, командир это довольно часто контролировал. Он поднимался на свою «правительственную» трибуну и садился на стул. Через несколько мгновений все вокруг громко шлепало и топало, все переходили на строевой шаг.

Преуспел майор и в наведении марафета. По его приказу некогда серые ворота контрольно-пропускного пункта части стали зелеными. По городку поползли разные слухи и толкования. Старожилы и то стали недоумевать и задаваться вопросом: «Зачем КПП перекрашивать, как-никак это компетенция командира соединения, а то и повыше».

Прошло три месяца, как майор Симонов правил «китайцами». Новая метла мела по-новому, но старое оставалось без изменений. Для сержанта Иванова не было удивительным, когда он увидел, что новый «отец» неравнодушен к спиртному. Симонов расслаблялся после обеда или под вечер, когда подчиненные ему офицеры не докучали или уходили домой. По делу службы Иванов часто приносил в кабинет командира всевозможные бумаги. Сначала ему было неприятно видеть розовощекого мужчину, от которого исходил сивушный запах. Несколько позже он привык. Ему уже казалось, что запаха и вообще не было. Майор что-то употреблял для того, чтобы запах исчезал. Выдавало его другое. В состоянии опьянения он ничего разумного не говорил. Несколько лучше у него получалось на трезвую голову, да и то не всегда…

Вскоре пъянство молодого комполка и подвело. ЧП было довольно необычного содержания. Симонов пытался изнасиловать дочь начальника штаба, своего подчиненного. Их кабинеты находились на одном этаже, напротив друг друга. Ира Пятакова заканчивала десятый класс, на вид она была рослой, стройной и красивой. В гарнизоне средней школы не было, детей ездили в Росслау, где находился штаб соединения. Однажды девушка в силу каких-то причин не успела на автобус. Отец, узнав о том, что Симонов ехал на совещание к командиру соединения, попросил его довести свою дочь до школы. Тот охотно согласился.

Школьный автобус вернулся в военный городок в четыре часа дня, как обычно. Иры в нем не было, родители забеспокоились. Они стали опрашивать одноклассников, те подтвердили ее присутствие на занятиях. Майор Пятаков позвонил командиру в кабинет, никто к телефону не подошел. Не было его и дома. Симонова прождали целую ночь. Только утром дежурный по КПП доложил начальнику штаба о приезде командира. Отец внезапно исчезнувшей школьницы к проходной прибежал в трусах и увидел ошеломляющую для себя картину. Его любимая и единственная дочь сидела в машине на месте старшего и имела довольно неприглядный вид: ее платье было разорвано, лицо заплакано, от нее пахло спиртным. Не лучшим образом выглядел и командир. Его лицо было в ссадинах, левый глаз затек, изо рта обильно текла слюна. Майор спал, развалившись на заднем сидении. Пятаков поняв, что между командиром и ее дочерью произошло что-то неладное, покраснел, напыжился и мгновенно открыл дверцу водителя. Затем схватил его за шиворот и резко выдернул из кабины. Несколько пуговиц с гимнастерки солдата посыпались на асфальт. Водитель рядовой Осокин сильно трухнул и все выложил, как на духу.

По дороге в Росслау командир все время болтал со школьницей, рассказывал ей анекдоты. Потом предложил ей после окончания совещания заехать в немецкий ресторан и выпить кофе. Ира охотно согласилась. На обратном пути заехали в довольно большой гаштедт. Симонов купил сосиски, конфеты, лимонад и пиво. Себе купил небольшой шкалик водки. Солдат от пива отказался, он съел сосиски и выпил бутылку лимонада. Затем вышел на улицу и сел в машину. Командир с девушкой появился через пару часов, он и она были навеселе. В дороге офицер предложил остановиться и немного отдохнуть. От предложения никто не отказался. Солнце, несмотря на приближающийся вечер, продолжало нещадно палить. Для отдыха выбрали полянку, в метрах двадцати-тридцати от дороги. Алкоголь делал свое дело. Командир и девушка под лучами солнца разомлели. Они оба дружно храпели словно паровозы. Водителю созерцать за спящими надоело, и он пошел в небольшой лесок. Его бесцельная прогулка продолжалась недолго. Неожиданно раздался истерический женский крик. Солдат молниеносно рванулся к машине и невольно стал свидетелем непривычной для него картины. Майор, в чем его мать родила, пытался изнасиловать школьницу. Она была почти голой, только лифчик голубого цвета скрывал ее тугие груди. Сначала Осокин растерялся. Насильником был его командир. Оцепенение у него прошло мгновенно. Причиной этому стали душераздирающие крики Иры. Он резко схватил майора за шею и с силой оторвал его от девушки. Офицер упал спиной на землю и с недоумением поднял глаза к небу. Перед ним стоял его водитель, салага. Он зло зыркнул глазами и резко дрыгнул ногой. Удара, как такового, не получилось. Спиртное на нет мужчину ослабило, немало сил ушло и на попытку овладеть девушкой. Он вновь дрыгнул ногой. Через несколько мгновений что-то тяжелое опустилось на его левый глаз…

Вскоре обстановка на полянке разрядилась, стала довольно спокойной. Мужчина с черными смоляными волосами лежал на траве наполовину голый, его задница была прикрыта офицерской рубашкой. Девушка, едва пришла в себя, дико завопила, схватила одежду и стремительно рванулась в лес. Незаметно подошли вечерние сумерки. Солдат, боясь за жизнь молодой девушки, начал кричать, звать ее к себе. На крик она не реагировал, он направился в лес. Пятакова сидела на корточках перед деревом и рыдала. Через некоторое время она успокоилась и вместе с солдатом стала обсуждать план дальнейших действий. Однозначно было решено: в машину не садиться, в часть идти пешком, до гарнизона было около пяти километров. Молодые люди шли по обочине дороги, взявшись за руки. Кое-кто из немцев останавливался и предлагал их подвести. Они с улыбкой отказывались. Перед въездом в Бернбург они решили ждать командирскую машину. Боялись огласки, особенно Пятакова. Командир приехал где-то через пять часов, приказал садиться в машину. Вел он себя спокойно, даже нагловато, будто ничего и не было. Началось «воспитание». Солдату было приказано молчать, в худшем случае гауптвахта с небольшими перерывами ему будет обеспечена. Определены были рычаги воздействия и на школьницу. Симонов однозначно сказал, что быть или не быть командиром части ее отцу будет решать только он один. И никто другой. Затем он передал управление машиной солдату. Сам уселся на заднее сиденье и тотчас захрапел.

Семейство Пятаковых очень долго совещалось, единого мнения у них сначала не было. Отец пострадавшей хотел чрезвычайное происшествие скрыть. Причина для этого у него была. Во время последнего отпуска он «выбил» для себя местечко в военной академии в Киеве. Супруга также была в восторге от предстоящей возможности спокойно пожить. Сейчас же ее словно подменили. Она взбеленилась, решила постоять за поруганную честь и достоинство своей единственной дочери. Муж в конце концов ей уступил. Дочь под диктовку матери написала петицию военному прокурору и врачу. Все делали по-честному. Синяки и царапины на юном теле дочери родители пересчитали дважды. Солдата во внимание не брали. Гауптвахта ему обеспечена. С начальником, с майором, который уже на должности полковника, было куда сложнее. Пятаков почти час сидел в своей комнате, листал Уставы ВС СССР. Подходящей статьи не находил. Его план по наказанию преступника, согласованный с женой и с дочерью, применение оружия не включал…

Майор Симонов проснулся далеко за полдень. Сначала принял ванну, затем «отметился» у жены в постели. Плотно покушал, опохмелился. После развода караулов он неспеша покинул домашний уголок и направился в служебный кабинет. Делать ему ничего не хотелось. Мягкое кресло и легкий шум вентилятора клонили мужчину ко сну. Неожиданно дверь открылась, и он перед собою увидел начальника шатба, в руке у него был пистолет Макарова. С возгласами: «Сука татарская, убью!» вошедший нацелил пистолет в сидящего. Майор страшно трухнул. От страха у него внизу живота появилось темное пятно. Обмочился. Подчиненный испуг своего начальника чувствовал и видел. Он не стал дальше испытывать свою судьбу. Разрядил всю обойму в стену. Над головой комполка просвистело несколько пуль…

Дневальный по штабу полка, услышав выстрелы, позвонил дежурному по части. Вскоре перед сотнями военнослужащих, они с песнями шли по плацу в направлении солдатской столовой, предстала довольно привлекательная сцена, чем-то напоминавшая советский кинобоевик. Из дежурки выскочил офицер, в одной руке у него был пистолет, на другой ? красная повязка. Позади него ускоренным шагом двигалась дюжина караульных с автоматами, снаряженными боевыми патронами. Затем вооруженные люди поднялись на второй этаж, на нем находились кабинеты комполка и его заместителей. Капитан, недавно прибывший из Союза с кадрированной роты, явно был в растерянности. Он впервые заступил дежурным в «китайском» полного состава полку. Первые минуты и уже ЧП! Он то и дело размахивал пистолетом и бегал по коридору. В полулысой голове бедолаги каких-либо разумных мыслей не было. Мало того. Два «старика» из состава караула сильно нервничали. Поставил ли капитан свой пистолет на предохранитель?! Так можно и до дембеля не дожить!

К счастью, все обошлось без жертв и выстрелов. В штабе полка находился начальник секретной части, прапорщик. Он подошел к дежурному и что-то нашептал ему на ухо. Офицер с его доводами согласился. Ни китайских, ни западногерманских диверсантов в штабе не было. Вскоре караульные были выведены из помещения. Капитан и прапорщик стали действовать по обстановке. Они на цыпочках подошли к кабинету командира, постучали. Никто не отвечал. Открыли дверь. Перед вошедшими предстала поистине анекдотичная картина. Комполка стоял на коленях перед своим подчиненным и плакал. Увидев вошедших, Пятаков махнул рукой, дал понять, чтобы они покинули кабинет. Информация о чрезвычайном происшествии дошла до дивизии, приехал начальник политотдела, последовали визиты других начальников. «Китайцам» было не до боевой подготовки, хотя составлялись расписания, заполнялись журналы боевой и политической подготовки. Разбирательство с комполка длилось около двух месяцев. Закончилось оно по-армейски, как всегда. Симонов остался на месте, Пятакова перевели в соседнюю дивизию, на должность командира полка. Вышестоящая должность была своеобразным авансом для отца пострадавшей.

Сержант Владимир Иванов уволился в конце октября. В родную и далекую Сибирь он летел на самолете, затем ехал поездом. Разные мысли кружились в его голове. Несмотря на серьезные трудности и проблемы армейской жизни, «дембель» считал, что прошедшие два года были прожиты не зря. Советская Армия для него, как и для миллионов простых ребят, явилась серьезным испытанием на выносливость, проверила его как мужчину.

Глава 3.

Поиски места в жизни

За полгода до увольнения Иванов все больше и больше задумывался о предстоящей гражданской жизни, ничего райского он в ней не видел. Иногда ему хотелось остаться в части и пойти в школу прапорщиков. В армии по команде кормили, укладывали спать, неплохо платили. «Гражданка» его пугала. Нередко после отбоя, плотно укрывшись одеялом, он плакал, плакал по своим родителям, по своей первой любви…

Поезд на станцию Омск-Пассажирский прибыл глубокой ночью. Город уже был в крепких объятиях сибирской зимы. Схватив чемодан, сержант быстро соскочил с подножки тамбура и ринулся в здание железнодорожного вокзала. Здесь ему все до боли было знакомо: эти подземные переходы, аптечные и книжные киоски, даже усатый милиционер, ходивший по вокзалу, и тот невольно всплыл в его памяти. Иванов улыбнулся, ему сейчас казалось, что у него за плечами и вовсе не было армейской службы с ее причудами и достоинствами.

Первая электричка, идущая в сторону разъезда Агафоно, отправилась в шесть часов утра, точно по расписанию. Пассажиров было немного, причиной этому было воскресенье и крепкие морозы, они давали о себе знать. Вагон, в котором сидел Иванов, практически не отапливался. Кое-кто жаловался о холоде контролеру, проверяющему билеты, тот обещал помочь. Шло время, электрические батареи были только чуть-чуть теплыми. Сержанта донимал не только холод, но и голод. Он длительное время стеснялся кушать, но его организм требовал своего. Вытащив банку тушенки и хлеб, он принялся за обе щеки уплетать последние съестные запасы. За этим занятием и застал его мужчина, севший в электропоезд на промежуточной станции. Ему было на вид лет пятьдесят, он был серьезный, подтянутый. Некоторое время он сидел возле окна и молчал или читал газету. После того, как военный закончил кушать, он протянул руку и представился:

– Иван Николаевич Лихов, подполковник запаса, он же директор школы. Мне очень интересно было наблюдать за молодым человеком, который одет в форму советского солдата. Я всегда гордился этой формой, она нас многому обязывает. Так ли я говорю, товарищ сержант? – Иванов, почувствовав крепкое рукопожатие незнакомца, привстал и громко отчеканил. – Я с Вами согласен, товарищ подполковник… Я также подумал, что Вы военный человек, их можно сразу определить по физиономии или по походке…

Ответ дембеля рассмешил Лихова. Он еще раз крепко пожал ему руку и по-дружески похлопал по его плечу. Через несколько минут сержант был уже знаком с основными вехами биографии своего собеседника. Лихов прожил сложную жизнь. Его родители погибли в период коллективизации, он до сих пор не знает, где они похоронены. Круглого сироту воспитывала бабушка. Успешно закончил школу и военное училище. Воевать ему не пришлось, но суровые послевоенные испытания прошел. В армии прослужил двадцать пять лет, ушел в запас в звании подполковника. Уже пять лет директор школы. Откровенность отставного офицера подкупила солдата, он пару слов рассказал о прошедшей службе, поделился своими печалями и планами. Лихов после некоторого раздумья предложил ему занять вакантное место учителя физкультуры. Два месяца назад это место занимала девушка. Вскоре она вышла замуж и быстренько укатила в областной центр, к мужу.

Предложение директора для Иванова показалось заманчивым, и он утвердительно кивнул головой. Лихов предложил ему сразу же ехать с ним в школу, сержант охотно согласился. На малую родину он намеревался съездить позже, все равно его там никто не ждал. На следующее утро новоиспеченный учитель в военной форме был представлен педагогическому коллективу и школьникам. Директор оказался человеком большой души и настоящим наставником. Он на своем стареньком «Москвиче» отвез молодого учителя в Чапаевку, посетил могилы его родителей. В первый же день физруку была предоставлена комната в небольшом общежитии при школе. Кроме него здесь жили две молодые учительницы…

Прошло пятнадцать лет. За это время в жизни Владимира Иванова произошли серьезные изменения. Он женился на одной из учительниц. Молодой мужчина почти пять лет холостяковал. Он все еще не мог забыть свою первую любовь к Маше Дергуновой. Память о ней всегда жила в его душе и в его сердце. Его брак с Татьяной был, скорее всего, не по любви, а по необходимости. От скуки иногда становилось дурно, особенно зимой. Супруги детьми на первых порах не обзавелись, потом просто не хотели. Бездетность устраивала как учителя физкультуры, так и учительницу ботаники и рисования.

Наступили 80-е годы. Перестройка дошла и до деревни Акимовки, где Иванов учительствовал. Престиж его профессии падал с каждым днем, мизерную зарплату не выплачивали месяцами. Нищета послужила основной причиной распада, казалось бы, порядочной семьи педагогов. Развод они оформили спокойно и без нервов. Татьяна, недолго думая, поехала к родителям, они жили на Дальнем Востоке. Владимир смирился со своей судьбой, как и со всем тем, что происходило дальше. Из-за отсутствия учеников через полгода закрыли школу, учителя остались без работы.

Школу после ее закрытия сразу же принялись растаскивать, сделать это большого труда не стоило. Очень старая постройка была из камыша, обмазана глиной и побелена известкой. Иванов, заметив воровство односельчан, попытался не допустить разграбления. Он не понимал своих земляков, которые без всякой боли в сердце по-варварски ломали школьный забор. В один из коммунистических субботников пять лет назад они его строили для своих же детей и внуков.

Воры пришли в школу на вторую ночь, как только Иванов по своей инициативе начал сторожить. Время было позднее, где-то около двух часов ночи. В глубине школьного сада он неожиданно услышал скрип тележки. В том, что это была не конная повозка, он нисколько не сомневался. Вскоре скрип прекратился, вокруг стало очень тихо. Успокоился и сторож, он присел на чурбан, который специально взял для важного дела, и закрыл глаза. Страшно хотелось спать, такой режим работы был ему не по душе. Через некоторое время до его уха донесся стук топора, удары были все сильнее и сильнее. Владимир по-кошачьи на цыпочках вышел из-за укрытия, пробежал метров десять в глубину сада и спрятался за кустом смородины. Еще не опавшая листва служила хорошей маскировкой. Скрип и стук были у входа в школьный сад. Даже при тусклом лунном свете он без ошибки определил этих людей. Это была семейная пара, муж и жена, оба пенсионеры, приехали в деревню на пару лет раньше, чем он. Расхитители школьной собственности, увидев учителя физкультуры, сначала несколько опешили, а потом оба навзрыд заплакали. Вещественные доказательства были налицо, добротные ворота школьного сада лежали на двухколесной тележке. Особенно волновался дед. Он то и дело вытирал слезы на глазах и повторял:

– Сынок, мой дорогой, прости меня, прости старика… Я никогда в жизни чужого не брал, да и сына воровсту не учил…

Иванов, хоть как-то успокоить пенсионеров, наоборот, все время улыбался и приговаривал:

– Дядя Арсений, тетя Наташа, пожалуйста, успокойтесь, все будет хорошо… Я знаю, что сейчас всем очень трудно. Я никому об этом не скажу, честное слово…

Вскоре семейная пара успокоилась. Мужчины решили закурить. Дед Арсений достал металлическую коробку с табаком и сделал две закрутки, одну для себя, другую для учителя. Иванов, хотя и не курил, но для компании решился. Он сразу почувствовал крепость табака-самосада. Все селяне ходили к деду Арсению за табаком. Он, несмотря на преклонный возраст, частенько пропадал на своих плантациях. У него была специальная табакорезка, в зависимости от заказов он резал табак кому покрупнее, кому помельче. За свою продукцию денег не брал. Люди видели в деде человека большой души и отвечали тем же. Кое-кто приносил Пастуховым молоко, мясо, некоторые приглашали их на вечеринку.