Противоречивая степь

Жизнь, полная трудовых забот, безвозвратно ушла, намотав годы и приведя человека к старости.

Однообразно год за годом протекало время, и байский мальчуган превратился в крепкого любознательного подростка. Пришло время учебы. Жунус неожиданно для родни решил отдать сына в русскую школу, чтобы тот обрел знание у урусов, постиг их науки и мог быть с ними на равных. Близкие родственники, да и просто злые языки аульчан, обвиняли его в корысти и пренебрежении дедовскими законами, что он нарушает обычаи казахских степей и оскверняет доброе имя правоверного мусульманина, что он пожалел денег для обучения сына в медресе и отдал в обучение за казенный счет неверным. Но Жунус был непреклонен в своем решении, которое должно было исполнить его давнюю мечту, и отдал сына в русскую школу.

Царское правительство, стремясь усилить свое влияние на казахских степных просторах, не так давно присоединенных к России, брало на учебу за казенный счет ребятню из местных подростков, которые, выучившись, должны были стать промежуточным звеном в административном управлении между чиновничьим аппаратом империи и местным населением. Своим, местным, всегда больше доверия…

К юрте Жунуса подъехала повозка, управляемая одним из городских приказчиков Ергеном. Он помог женщинам уложить дорожную кладь на телегу. Холеный вороной жеребец фыркал и пританцовывал на месте, раскачивая свисающие с крупа кисцы дорогой упряжи. Когда мальчика посадили на повозку, бедная мать, убиваясь в слезах, провожая, обнимала и целовала сыночка и, причитая, просила Жунуса смилостивиться над ее горем, не разлучать с сыном.

Аульская ребятня, обступив повозку, смотрела на Тулегена завистливыми глазами. Как же, они дальше аула нигде не были, а тут у него дальняя дорога и впереди большой город. Смотря на сверстников, он был преисполнен чувством гордости, переборовшей тоску по этим родным краям, воспоминания о которых будут нещадно щемить ему душу в будущем. Жунус молча махнул рукой, и повозка тронулась в неведомую даль. Тулеген помахал всем прощально рукой – высыпавшим из юрт аульчанам и провожавшим его сверстникам. Ему не хотелось покидать друзей, родной аул. При отце он не посмел проявить чувство слабости, но теперь аул удалялся все дальше и дальше, пока совсем не исчез в его слезившихся глазах.

За долгие часы езды и переезда от одного аула или селения к другому Тулеген видел перед собой бескрайнюю привольную степь. Минуло тогда лето, и на зеленом покрывале степи стали появляться поблекшие травы и увядшие, сухие бутоны соцветий. Нередко на пути попадались колонии вырытых сурчин, или, всматриваясь в ковыльную даль, он замечал стадо дроф. Перебежит набитую тропинку стайка стрепетов, быстро хоронясь в зарослях бурьяна. Но Тулеген почти не смотрел на эти красоты, степь его не занимала, это потом будет мучить тоска по родным краям, а сейчас его сердце с радостью принимало ждущие впереди перемены…

Не раз и не два менялись времена года, когда степь то преображалась, неся с собой ростки новой жизни, то увядала, отдав всю себя на алтарь будущего. И все это время сын казахских степей учился у русских, сначала в Омске, затем в Петербурге.

Поначалу ему было очень трудно – тоска по родным местам и непривычный быт. И тут самому часто приходилось постоять за себя, потому что не обходилось и без насмешек школярят при произношении им впервые русских букв. Но, помня напутствие отца, он с завидным упорством научился держать ручку и выводить русские буквы, как когда-то, впервые посаженный отцом на лошадь, научился цепко держаться за гриву. Привык и к шумному многолюдью городской суеты. Свыкся постепенно и с условиями непривычного для него быта и уже без робости носил непривычную форменную одежду и фуражку кадета. С годами постепенно исчезли и грубые привычки степняка, появились европейские манеры поведения в обществе, и он стал значительно преуспевать в учебе.

Годы учебы пришлись на насыщенное бурными событиями начало двадцатого столетия. Шел 1912 год, время учебы позади, и теперь, после отпуска и свидания с родными местами, ему предстояла государственная служба у туркестанского генерал-губернатора. Вместе с полученными знаниями, как и всем передовым молодым умам того времени, ему не давала покоя мысль о жизненно важных вопросах бытия человечества. Появились люди, какие-то революционеры, будирующие жизненно важные вопросы: от философских рассуждений до высказывания конкретных дел по изменению устройства устоявшегося правопорядка в жизни людской. Ему даже удалось с сокурсниками втайне побывать на нескольких их сходках.

Он ехал степью, и еще свежо в памяти стояло выпускное построение, на котором в окружении целой свиты высокопоставленных чинов появился сам военный министр Сухомлинов. Строгий взгляд его, брошенный по ровно вытянутым на плацу рядам новоиспеченных офицеров, говорил о его неограниченной власти. Но не это занимало сердце Тулегена, а верх брала радость от встречи с родными местами.

Минула теперь весна, степь благоухала во всей своей красе, и несущийся по степи тарантас слегка обдувало ветерком с запахом душистых цветов и горькой полыни. Сердце молодого двадцатиоднолетнего человека надсадно щемило в ожидании появления на горизонте родного аула. И хотя степь так волнительно напоминала ему давно ушедшее детство, но нет-нет да невольно напомнит о себе жизнь за последние долгие годы в большом городе. Думал, как уютно в этих норах-квартирах, как все обустроил себе человек, даже ночью они освещены ярким электрическим светом. Он думал, как это все не похоже на суровую борьбу за существование его народа. Узнав и вкусив плоды цивилизации, дело ума и рук человечества, Тулеген поражался нищенству здешних кочевников. На пути ему попадались казахи, и он был почему-то удивлен, что они не умеют говорить по-русски. Их лица при встрече были невыразительны, смуглые их черты отдавали какой-то окаменелостью – неестественностью.

«До чего же беден простой казахский степняк, – думалось ему. – Но почему? Кругом, куда ни кинь взгляд, открыто лежат богатства: богатый животный мир степи, озера кишат рыбой, плодородная земля дает жизнь богатой и красивой флоре. А они даже не думают об этих красотах и не пользуются этими богатствами. Наверно, и правда жизненное обустройство требует радикальных перемен».

На всем пути его не покидало смешанное чувство радости и грусти, то одно, то другое брало верх над его трепетным сердцем. И неизвестно, куда еще завели бы его мысли, если бы вдали не показалось с полдюжины всадников, беспорядочно ехавших легкой рысцой. Кучер Тулегена восхищенно что-то крикнул и наддал лошадям, которые перешли на быструю рысь, и это отвлекло его от раздумий.

Ехавшие впереди всадники – нукеры[4 - Нукеры – вооруженные всадники-джигиты.] – были посланы отцом навстречу сыну. Они всегда сопровождали Жунуса в поездках и выполняли разные деликатные поручения. Увидав впереди тарантас, пришпорили своих сытых коней и, перейдя на галоп, поскакали гостю навстречу.

Они быстро поравнялись с пролеткой, остановившись и разом облепив ее со всех сторон. Кучер остановил лошадей. Один из них – по-видимому, был старший, лет тридцати пяти – ловко осадил взмыленного скакуна у самого тарантаса. Он привстал на стременах, переложил в правую руку камчу, держа в ней уздечку, а левую поднес к груди и сделал поклон:

– Абсалам-магалейкум! Мы джигиты вашего отца, уважаемый батыр. Посланы встретить вас, ага.

Тулеген сбросил с себя накидку, сошел с дрожек и, дружелюбно протягивая руку вперед, шагнул седоку навстречу. Скакун, удерживаемый наездником, попятился назад, и тот, ловко перебросив ногу через гриву, быстро соскочил с коня. Спешившись, приложил руки к груди, часто кланяясь, стоял на одном месте, глядя на молодого казаха в мундире, и был повергнут в удивление: такие мундиры он видел только на уездных начальниках.

– Здравствуй-здравствуй, джигит. Хороший у тебя конь. – Видя непонимающий его взгляд, повторил по-казахски: – Угалейкум-ассалам! Как тебя зовут?

– Аблай, ага. – И, слегка коснувшись рукой протянутой руки Тулегена, быстро, с нервной дрожью, резко ее отстранил, не переставая делать уважительные поклоны молодому хозяину.

Тулеген взглянул на собравшихся за тарантасом остальных джигитов, которые были по упитанности под стать своим сытым лошадям. Те сделали уважительный поклон.

– Ну что ж. Спасибо-рахман за гостеприимную встречу. Скачите к отцу, джигиты, а то вперед вас пролетит какая-нибудь сорока и вы останетесь без суюнши[5 - Суюнши – подарок человеку, первому сообщившему хорошую новость.], – смеясь, сказал Тулеген, помня еще обычаи степи и понимая, что душевный разговор вряд ли получится.

Аблай ловко вскочил на коня, резко натянув поводья, вздыбил его.

– Уа! Апырай! – воскликнул он и, указав камчой в сторону аула, помчался вперед, и все джигиты наперегонки поскакали за ним.

Скоро вдали показался аул с несколькими десятками юрт. Войлочные кибитки, похожие одна на другую, и почти возле каждой горел небольшой костер, у которого возились женщины, разодетые в цветные длинные платья. Около некоторых юрт на привязи стояли верховые кони. Глядя на аул, Тулеген подумал: «Время прошло как бы мимо этих мест, не тронутых цивилизацией. Так жили и несколько сотен лет назад, ничего не изменилось. Как жалостлив мой народ. Обычный, устоявшийся веками повседневный уклад жизни – разводили скот, кочевали, растили себе смену. Какой уж тут капитализм, о котором пишут в томах, галдят в газетах, и рабочего класса никакого тут нет. Впрочем, есть одно общее между этими двумя противоположными мирами – и там и здесь есть и, наверное, должны быть всегда бедняки».

Отвлекшись от мрачных мыслей, Тулеген взглянул на приближающийся аул.

«Видно, в ауле той, большой какой-то праздник, – подумал он, увидев много верблюдов и оседланных лошадей. – Наверное, со всей округи приехали гости».

Ему даже в голову не приходило, что все, что сейчас творится в ауле, делается в его честь.

3

Новость быстро облетела весь аул. По случаю приезда сына Жунус закатил на радость аульчанам роскошный той. Сколько тревоги и надежд пришло с приездом молодого хозяина в размеренную, спокойную жизнь аула. Спешно угоняли скот на пастбища. Женщины наводили порядок в своих юртах, доставали из сундуков всевозможные наряды, особенно там, где были девицы на выданье. В душе каждый был согласен породниться с таким ученым и богатым человеком. Из всех юрт стали вытаскивать подкопченные котлы, наполнять их ключевой водой и разводить очаги. Срочно резали баранов и молодых жеребят. В своей суете аул напоминал большой муравейник…

Снаружи послышался шум и возгласы аульчан. В юрту Жунуса почти вбежал всадник-нукер Аблай и с поклоном на одном дыхании выпалил:

– Молодой батыр приехал, ага. – И, кланяясь, так же поспешно вышел.

Затем в юрту донесся своеобразный скрип тарантаса и ржанье осаженных взмыленных лошадей. Все сидящие гости как по команде быстро поднялись и, глянув на хозяина, с поклоном стали выходить. Поднялся и Жунус с легкостью осеннего листка, поднятого с земли порывами ветра, несмотря на свою грузность. У юрты белобородые аксакалы и родовая знать расступились перед вышедшим хозяином рода, за спиной которого были непрестанно слышны возгласы:

– У урусов учился!

– Все науки постиг!

– Большой человек!

– Батыр!

Женщины толпились в стороне, у ближайших юрт, жадно всматриваясь в приезжего гостя. Тулеген сошел с пролетки, на которую ловко бросил снятую с плеч дорожную накидку, и сделал приветственный поклон, глянув в сторону женщин. Одна из них быстро выбежала ему навстречу и замерла на полпути, не переставая с умилительной трогательностью не отрываясь смотреть на него. Тулеген, почувствовав ее взгляд, повернулся в ее сторону. Она стояла на месте, не решаясь первой броситься к нему, – уж слишком смущал непривычный для казахов наряд.

– Мама!

С этими словами он бросился к ней навстречу, и та, заголосив, принялась целовать ему руки.

– Мама! Что вы, мама!

Он прижал ее к себе. Она вся дергалась от рыданий и, тихо всхлипывая, молила кого-то о помощи.

Тулеген посмотрел в сторону юрты, на стоявших у нее аксакалов и отца, чья тучная фигура выдвинулась вперед. Он выпустил из объятий мать, неподвижно стоявшую на месте. В ауле наступила такая тишина, что слышно было трели жаворонков с окрестных лугов да потрескивание сучьев в пылающих очагах с дымящимися котлами. Тулеген двинулся быстрым шагом к юрте, к отцу.

Жунус был умудрен, почитаем, знатен и всегда держался с достоинством человека, обладающего этими качествами. Но сейчас, при взгляде на сына, его сильно выдавали волнение и робость.

– Здравствуйте, отец!

Жунус молча протянул к нему руки, и они крепко обнялись. От волнения он забыл преподнести приготовленный подарок. И за него это сделал старший сын Усман, накинув на плечи брата халат-чекмень, вышитый золотыми узорами. Братья крепко обнялись. Темиргали водрузил на его голову вышитую золотом тюбетейку, и все трое, стоя в объятиях, вызвали у присутствующих трогательное волнение.

– Здравствуйте, аксакалы. – Тулеген сделал небольшой поклон, приветствуя стоявших у юрты. – Абсалам-магалейкум! – догадавшись, повторил он приветствие по-казахски, глядя на их смущение.

– Угалейкум-ассалам! – несколько раз пронеслось разноголосье по стоявшим.

Жунус с сыновьями вошел в юрту, за ними – все остальные и расселись в том же порядке, каждый зная свое место. Тулеген был посажен на почетное место напротив отца с братьями и как-то стеснительно, неловко еле уселся на подушке, брошенной на ковер. В юрту со словами приветствия, улыбаясь гостям, вошли с утра прислуживающие женщины и, разливая кумыс, стали почтительно подавать гостям, каждая искоса с большим любопытством поглядывая на Тулегена. После чего женщины сразу же поспешно вышли.

Не зная, с чего начать, Жунус простер руки, обращаясь к сидящим:

– Клянусь Аллахом, правоверные, я с добрыми намерениями отлучил сына от родных мест. – Он сделал на этом особый акцент, упомянув Всевышнего, зная, что все присутствующие в прошлом осуждали его решение по поводу учебы сына у русских. – Мой дастархан всегда открыт для уважаемых гостей, но сегодня день особый, пришло наконец время вернуться к родному очагу моему младшему сыну. Спасибо, сынок, что не посрамил своего отца, помня мои напутствия, нашел в себе силы и выдержку получить знания, которые так пригодятся тебе в жизни. – Глядя на сына, сделал поклон. – Я спокоен, есть кому передать все это в надежные руки. – Он повел перед собой рукой. – Степи нашими были и нашими останутся. Слава Аллаху за доброго сына. – Он обратил взор к небу. – Я рад, что дожил до этого дня, правоверные.