Противоречивая степь

Ребята, ютившиеся у очага, сочувственно поглядывали на Мукаша, которому не довелось вместе со всеми посидеть за праздничным дастарханом, и ждали, пока он утолит свой завидный аппетит, а затем расскажет какую-нибудь приключившуюся на охоте историю. Искусно обглодав ребрышки, Мукаш потянулся за большой мясной костью и, пристально осмотрев ее, положил перед собой. Облизав пальцы, вытер руки о зашарпанный халат, взял пиалу и запил все поглощенное айраном. Глянул на сидевшую ребятню, прислушивающуюся к наставлениям старого пастуха. Мукаш легко встал на калачиком сложенных ногах, выпрямился, сразу обратив на себя внимание всех сидящих.

Наступила тишина. Мукаш отступил на несколько шагов назад, сдвинул свой малахай на затылок, завел руками полы потрепанного халата назад и, подбирая тональность, подражая охотнику Токжибаю, которого тоже часто слушал с самого детства, начал повествовать одну из его приключившихся историй.

Он то громко восклицал, то затихал и шептал чуть слышно, топтался на месте, притопывая своими изрядно поношенными сапогами, закатывал рукава халата, щурил и без того узкие прорези глаз.

Затем, встав вполоборота, левой рукой стал еще глубже, до плеча, закатывать рукав правой, вытянув ее вперед. Резко рванул шаг вперед, поднял вытянутую руку вверх и, вскрикнув: «Апырай!» – еще раз опустил ее вниз, сделав ею жест в сторону противоположного плеча.

Ребятня, кто открыв рот, кто выпучив глаза, одновременно выдохнула, произнеся: «Ох-х!» Старый пастух встал, плюнул в сторону и со словами «Шайтан-черт» отошел от очага.

Мукаш, довольный собой, как ловко он произвел на всех впечатление, опустился на кошму и, не поднимая глаз на сидящих, принялся обгладывать отложенную кость.

Суть байки Мукаша сводилась к следующему.

Как-то вечером услышал он, как в загоне затревожились овцы. К ним заскочил буре-волк. Мукаш бросился к нему. За ружьем некогда было бежать, да и не заряжено оно было, и ножа при себе не было. Он кричал, но волк не стал убегать, а, ощетинившись, повернул в его сторону. Мукаш засучил рукава и стал следить за его действиями, чтобы упредить прыжок. Волк бросился на него, но Мукаш прямо в раскрытую его пасть сунул руку и через задний проход схватил за хвост. Поднял руку, на которой висел волк, вверх, а затем резко тряхнул. Шкура осталась в руке, а волк «отдал концы». Он шкуру на плечо – и пошел отдыхать.

Вернувшись, старый пастух, подходя с охапкой хвороста к очагу, заметил идущего к ним Тулегена. Подложив хворост в костер, что-то быстро сказал ребятне, и те сорвались с места, помчались на лужайку. Старик и Мукаш почтительно сложили руки на груди, встречая подходящего гостя.

– Абсалам-магалейкум! – поприветствовал он стоящих.

– Угалейкум-ассалам, – ответил за обоих старик. – Пожалуйте, агай, к нашему очагу!

– Спасибо, отец. А что, старик Токжибай в своей хижине? – глянув в сторону мазанки, улыбчиво спросил Тулеген, подсаживаясь к костру.

– Вай-вай! – запричитал старый пастух.

Он провел по лицу ладонями, как бы совершая омовение, глухо произнеся слова молитвы, затем с недоумением посмотрел на Тулегена.

– Молодой батыр не знает? Три раза уже со степи сходил белый снег, как нету с нами уважаемого аксакала, – склонив голову, ответил старик.

Наступило молчание. Тулеген, подавленный услышанной новостью, медленно молча поднялся и отошел в сторону.

Затем быстро воротился и со словами «Простите, отец» опять подсел к очагу.

– На все воля Аллаха, мир его праху, хороший был человек, – прервал затянувшееся молчание старик. – Его жилище дает кров теперь другому джигиту, агай. – Он положил руку на плечо Мукаша. Тулеген молча посмотрел на рослого парня, ответившего поклоном на его взгляд. – Тоже охотник. Меток и ловок, как и его наставник, – хвалил Мукаша старик.

– Бывал на охоте с Токжибаем? Хорошо знаешь степь? – спросил Тулеген.

– Да-а, агай! – протяжно произнес Мукаш. – Как не быть, не знать? Через всю степь с уважаемым изъездили за байбак, лиса, волк – все брал.

– Завтра поедешь со мной?

– Хорошо, агай!

– Молодой батыр на охоту собирается? – спросил старик.

– Да! Не совсем! Посмотрю степь. Дичи много?

– Много-много, – ответил Мукаш.

– Хорошо. Я, пожалуй, пойду, а ты завтра будь готов. Как солнце повиснет над кибитками, будем выезжать.

Тулеген поспешно вернулся к себе и, погруженный в раздумья, долго еще лежал, не смыкая глаз, а за юртой уже стояла густая азиатская ночь.

6

На второй день, как только стало благословиться на свет, замаячил рассвет, аульчане подложили хворост в еще не затухшие совсем очаги, и котлы опять запарили наложенным парным мясом. Пастухи, особенно молодые, с нетерпением ждавшие утра, наконец добрались до аула, наделав много шума на своих резвых лошадях.

Немного погодя за ними не спеша въехали старые пастухи, их лица выражали безразличие и зависть, каждый жалел, что уже не сможет принять участие в таком захватывающем мероприятии, как скачки. Они сочувственно поглядывали на выбранное за юртами место скачек, где недавно, словно скошено, все было выпасено овцами.

Пиршество было роскошным. Гости и все аульчане второй день досыта пили-ели, веселились. Время второй час пополудни, и от застолий все тронулись на лужайку. Смотреть состязание собрался почти весь аул с гостями. Все расположились небольшими кучками, каждый со своими, прямо на земле. Для Жунуса и знатных гостей принесли кошмы. И вот выехали конники-джигиты, и Жунус, как почетный судья данного мероприятия, дал отмашку рукой. Кони с наездниками сорвались в быстрый галоп под одобрительный свист и возгласы присутствующих. Все погружены в веселье. А у Жунуса душа неспокойна. Он огляделся вокруг, и среди близких ему людей не было Тулегена.

После позднего завтрака он в сопровождении Мукаша покинул аул. Степь раскинулась перед ними во всей своей красе. Солнце стояло уже высоко и своими теплыми лучами залило всю степь. От нежного летнего ветерка нагибало шелковистые метелки ковыля, покачивало стебли трав и цветов, и такое волнение убегало в бескрайние дали. Где-то там, вдали, у горизонта, небо заволокли облака.

При взгляде на эти просторы Тулегену невольно из глубины души приходила на память песня старика Токжибая про степь и него самого, чувствовавшего себя песчинкой на этих бескрайних просторах.

Он, бросив поводья, соскочил с коня и устремился бежать вперед от ноющего сердца. Вдохнув в себя этот пьянящий степной воздух, опустился на колени, и слабый ветерок, прошедший по его лицу, сорвал выступившие капли слез. Лег наземь…

То там, то здесь между стеблями трав снуют разные насекомые, бабочки и жучки, стрекочут без умолку кузнечики. До чего же ты хороша, степь! Все мы, от маленькой букашки до нас самих, твои дети, мать-природа, которых ты поишь и кормишь, но не каждому открываешь свои тайны. Тулеген перевернулся навзничь. Перед ним раскинулось безоблачное синее небо. Степной орел, распластав крылья, медленно кружил над тихой степью и зорко просматривал каждый кустик травы, чтобы добыть себе пищу. Тишина вечности опутывала со всех сторон, порождая одиночество.

Крик диких гусей, двигающихся к озеру Конур, отдавался где-то там, в стороне. Склонив голову, Тулеген следил за улетающим орлом и увидел идущего с лошадьми Мукаша. Поднялся и, идя ему навстречу, внимательно рассматривал все вокруг.

– Говорил, много дичи. – Влезая на коня, Тулеген кинул взгляд на Мукаша. – Ничего пока я не вижу.

– Какой «нет»? Смотри, сколько птица и лиса. – Склонившись к земле, Мукаш указал на чуть заметные на плеши земли следы. – А вот прошли длинноногие косули.

Лошади дружно шли шагом. Вдруг Мукаш резко соскочил, придержал коня и поднял руку:

– Немного отдыхай.

Тулеген увидел, как Мукаш рассматривает чьи-то большие следы. Мукаш повернул голову к Тулегену:

– Буре-волк. У-у, шайтан, не ходи, отара.

Он стал ругаться и что-то причитать, вглядываясь в следы.

– Каждый живой свой след имеет, – уже в пути давал Мукаш азы охотничьего мастерства своему попутчику. – Без след нет ни человек, ни мышь, ни лиса. Охотник глаза имеет, охотник след читает и все видит.

Глядя на Мукаша, Тулеген подумал: «А еще говорят, азиаты темный народ: разводят скот и тем кормятся, и ничего больше их не интересует. Никакие они не темные, отсталые, да, – глядя на Мукаша, думал про себя Тулеген. – Учить их надо».

И правда, как будто в подтверждение сказанного Мукашем, начинают перед ними вырисовываться бугорки и холмики. Это сурчины, а их обитатели кормятся недалеко в траве. Тарбаганы-сурки, заметив наездников, подняли крик и свист. Наконец вся колония обращается в бегство, они торопятся скрыться в норах. Тулеген с волнением ловит взглядом проносящихся зверьков.

Среди сородичей этих зверьков всегда найдется смельчак, который, став столбиком на задние лапы, будет озирать все вокруг блестящими глазами, наполненными глубочайшим любопытством.

А вон вдали, вытянув над ковылем длинные шеи, показались с детства знакомые величавые птицы дрофы. Они пасутся на просторах, покрытых низким ковылем-тырсой. Все их движения степенны и легки. Дрофы провожают путников взглядом больших настороженных глаз.

Вдали гуляющее по горизонту марево вдруг разошлось, и явственно заблестела водная гладь. Это озеро Конур. Ближе к озеру местами пошли небольшие шоры-солонцы, от которых несло сырым духом, а дрожащие по воздуху белые перья ковыля стали уступать место пепельным зарослям полыни.

На небольшом травянистом бугорке среди зарослей полыни стояла пара журавлей-красавок. На приозерных болотцах ярким контрастом своего белого пера выделяются утки-пеганки. За мелким камышом с большого, покрытого мелкой рябью чистоводья взлетела лебединая стая. Не успели наши путники спешиться, как над их головами пролетела стая серых гусей, да так низко, что у каждого в руках появился зуд ухватить их за крыло. Казахи не едят пернатых и не охотятся на них, поэтому гуси привыкли к всадникам и подпускают довольно близко.