Противоречивая степь

– Те, что себя большевиками называют, что помогли в прошлом году прекратить мародерство, теперь хотят формировать национальные казахские войска частями, – продолжал Жунус. – В округе в юртах бедняков только и говорят о них, о том, что будут в степи создавать новую власть, Советами называется. Они хотят, чтобы в нашем ауле и в волости простые люди-беднота сами выбирали свою власть. Хотят, чтобы у власти были самые справедливые и жили все в равенстве: и пастухи, и их хозяева-баи!

От последних сказанных им слов у присутствующих пробежавшая по лицам ехидная улыбка сменилась удивлением: «Как такое может быть?» Все внимательно своими узкими глазами посмотрели на Жунуса: «Что он говорит?» У каждого во взгляде мелькнуло неодобрение. Разговор в нужное русло направил Жунус, всех успокоив словами:

– Вчера гость говорил, что из Омска пришло сообщение. Новая власть, Советы, не удержалась. Опять новое белочешское правительство в Омске, и, наверное, объявят мобилизацию лошадей.

– Нет уж, хватит! – резко соскочил с места Темиргали, словно его обдали кипятком. – Я свои табуны не дам, угоню в Кулунду. – Не мог он в себе никак погасить вспыхнувшую ярость.

Жунус махнул перед ним рукой, чтобы тот сел на место.

– Сейчас речь идет, как вообще будем жить дальше, а он про свои табуны, – бросил строгий взгляд на брата Усман. – Кто про что, а собака про блохи, – уже с ехидной улыбкой закончил он.

Жунус, оглянувшись на старшего сына, одобрительно кивнул.

– Так что скажете, аксакалы? – когда все затихли, обратился он к присутствующим.

Все зашептались между собой, обсуждая услышанное, каждый понимал, что опять все идет не к добру. Напротив Жунуса сидел самый почитаемый в ауле аксакал Шакен. Он простер перед собой руки, удерживая их, пока все не замолчали, затем провел ими по лицу, произнося слова молитвы.

– Новая власть опять, говоришь, батыр! – начал он. – Последнее время и правда степь что только не пережила. Пусть едут к нам все, каждый со своими важными делами, а с хорошими или плохими для нас, мы уже там решим сами. Мы всех выслушаем, а потом скажем свое слово. – Он опустил голову. – Пока что все власти только налоги собирали да последнее отбирали.

– Верно говоришь, уважаемый! – слышалось от сидящих.

– Опять пойдут перемены, и неизвестно, чего нам ожидать, – задумчиво начал Жунус. – Теперь вся степь будет в огне. Бродят разные банды, каждый отстаивает свою правоту. Шныряют карательные отряды. Грызутся и дерутся между собой, как волки. И чем все кончится, сам Аллах не ведает. Вот что, аксакалы, – немного помолчав, продолжил Жунус, – надо самим себя защищать. Если кто к нам придет с добром, встретить с должным, как принято у нас, гостеприимством. Но а если забредут такие, что начнут нами понукать, да наставлять, да обирать, – сами возьмемся за оружие. Наши джигиты держатся в седле не хуже русских сарбазов, правда, винтовок мало, в основном ружья и кремневки, да и то не у всех. Но нужно собрать свой отряд и вооружить тем, что есть. Необходимо в окрестностях аула нести охранную службу. Возглавлять сторожевые дозоры будут поочередно мои сыновья Усман и Темиргали.

Сыновья, сидевшие по обе стороны отца на мягких подушках, когда тот объявил о своих намерениях, приложив ладони к сердцу, сделали поклон, всем своим видом давая понять присутствующим о своем согласии с его словами.

– Видно, еще нескоро все утихомирится. Что же, подбирайте людей и снаряжайте для несения дозора, медлить с этим нельзя, – окинув всех взглядом, сказал Жунус. – На том и порешим. Видит Аллах, не по злому умыслу нам приходится браться за оружие. Бисмиллях… – произнес Жунус начальные слова молитвы и провел ладонями по хмурому лицу.

– Бисмиллях… – повторили все сидящие и, поднимаясь, стали расходиться.

3

С наступлением лета все шло в степи без особых потрясений. Аульчане были заняты своими повседневными делами, и редко к ним наведывались непрошеные гости. Но пришла осень, пригнали с летних пастбищ скот – отары овец, табуны лошадей, – и степь опять стала наводняться разного толка событиями.

Жунус, сидя у себя и поглаживая усы, неторопливо, словно косточки барашка, обсасывал новые вести: «Не шайтана ли это проделки? Как осень, так смена власти, – с усмешкой подумал про себя он. – В Омске действует Сибирское правительство, которое уже собрало подати, но из Центральной России прибыло еще одно правительство, какая-то Всероссийская директория. Что за власть? Может, Аллаху известно, но мне пока еще нет. Говорят, они хотят объединить все разрозненные силы бывших царских военных и чиновников и взяться за наведение порядка в стране. Что ж, поживем – увидим. – Его уже не особо волновали эти, казалось бы, судьбоносные перемены. – Поменялась опять власть, ну и ладно! Надолго ли? Мы всякое уже пережили за последние годы, переживем и на этот раз».

Приняв эту новость от посыльного гонца своих людей в городе, он даже не стал собирать у себя глав семей и старшин родов, как тому надлежит, чтобы обсудить и принять решение в очень важных делах.

«Я думаю, это опять ненадолго», – успокаивал себя Жунус.

Как-то сразу пришла и зима, не дав осени показать себя во всей красе, и практически отрезала степь от всего большого мира. Казалось, что зима, одев степь в холодное белое покрывало, охладила и пыл страстей всякого рода эмиссаров с их требованиями и резолюциями. Что касается власти, то Жунус уже знал, что местное правительство в сговоре с военными сделало переворот и Верховным правителем России в Омске выбрали морского генерала по имени Колчак. Понимал и то, что как только теплые ветры будущей весны снимут белый покров зимы и начнет, как и в природе, все пробуждаться, так и в жизни наступят опять перемены. Он был не так уж далек от истины. Лето 1919 года оказалось самым тяжелым и непредсказуемым временем в жизни степняков и полным трагизма для самого Жунуса…

С наступлением тепла зачастили по разбросанным переселенческим селам представители от новой власти – реквизиторы хлеба и скота для нужд города и в первую очередь военных. Не настал еще тот день, когда большую часть скота и лошадей угоняли на летние пастбища, как зачастили поборщики податей и объявили мобилизацию лошадей.

В степи опять стало неспокойно. Через села и аулы все чаще и чаще, в основном ночью, шли солдаты. Но уже больше не комиссованные с фронтов и калеченые из госпиталей, а здоровые, бежавшие с фронта. Эта вооруженная, голодная и оборванная свора, естественно, повлекла за собой грабежи и налеты, обыденным стало воровство скота и лошадей. Пользуясь неразберихой в управлении страной, зачастили в степь и представители неудержавшейся народной власти. Небольшими группами-отрядами – два-пять всадников во главе с комиссарами – посещали села и аулы. Это больше всего волновало и тревожило Жунуса.

«Если два года назад бедняки разбегались и прятались, никто не хотел брать в руки оружие, то теперь все по-другому. У агитирующих за власть комиссаров сами просят дать винтовку, последнего коня седлают – и туда же. – Жунус покачал головой. – Если так пойдет, скоро некому будет пасти скот. А моих родовых вождей что-то не видно, видать, потянулись к алаш-ордынцам. Что ж, на все воля Аллаха. Мудро сказал аксакал Шакен: “Пусть едут все со своими делами, а там будет видно”. Лишь бы как можно меньше пролилось крови».

В три часа пополудни в этот же день у Жунуса собрались сыновья Усман и Темиргали. Решили опять, как в прошлое лето, нести сторожевые дозоры, чтобы в ауле не было большой беды.

4

День шел к закату, и оранжевый диск солнца лег уже на горизонт. На одном из пастушьих станов, управившись с делами и расположившись у небольших ракит, пастухи готовили ужин. Языки пламени облизывали закопченный котел, над которым голубой дымок уходил свечкой в небо. Рядом лежавшая большая мохнатая собака подала голос, когда вдали показались трое всадников.

Заметив их, пастухи у костра повскакивали. К ним приближались наездники. В глазах аксакалов напряжение сменилось удивлением, когда подъехавшие люди в солдатской одежде оказались казахами. У всех троих сбоку висели шашки, как у русских сарбазов, а у ехавшего впереди сбоку еще держалась большая деревянная кобура с пистолетом. У двоих за плечами были винтовки.

– Абсалам-магалейкум! – поприветствовал всех едущий впереди.

– Угалейкум-ассалам, – ответили пастухи.

Наездники спешились, по уставшим лошадям было видно, что гости прибыли издалека. Старший из них оказался самым молодым. Подтянутый, с офицерской выправкой, говорящий на русском, и только когда лица пастухов выражали непонимание, он повторял все по-казахски. Это был Тулеген Калижанов, перед революцией служивший в Оренбурге. После революции перешел на сторону большевиков. И теперь по заданию своей организации скакал по такой противоречивой в своих взглядах на будущее степи от одного пастушьего стана к другому и объяснял про новую народную власть.

– Просим вас к нашему очагу, агай, – пригласил старый аксакал.

– Спасибо, отец. Засиделись мы в седлах, – с приветливой улыбкой поблагодарил его за приглашение Тулеген.

Двое безбородых пастухов быстро отошли и вскоре воротились – один с железным подносом, на котором жареная баранина издавала душистый аромат, другой разостлал самотканую скатерть, на которую положили лепешки и поставили поднос с мясом. Гости со словами благодарности принялись есть… Поужинав, Тулеген, приложив руку к груди, поблагодарил пастухов за еду.

– Ну а теперь поговорим, аксакалы, как живете, что вас тревожит, что слышно о власти в ваших краях.

Обычно приезжие важные гости только приказывают и поучают, а тут предлагают говорить на равных, чем сразу расположили к себе людей. Под одобрительный шум пастухи расселись вокруг костра.

– Что мы знаем о власти, агай! – начал пожилой кряжистый пастух. – В мире много перемен разных. Не стало царя. – Тулеген одобрительно кивнул. – Казахи создают свою власть, свое ханство Алаш-Орда. Появилась было еще одна власть народная, но от одного стана к другому передают печальные вести, что новая власть, которая так нравилась пастухам, умерла.

– Ну а вы как думаете? И как вы теперь собираетесь жить? – задал вопрос Тулеген.

– Не знаем, агай. Мы живем в степи, редко людей видим. Пока до нас дойдут одни новости, уже появились другие.

– Ну хорошо, давайте порассуждаем вместе. Вы говорите, казахи свою власть создают – Алаш-Орда – и уже выбрали хана?

– Точно так, батыр!

– Эти алаш-ордынцы уверяют, что степи едины, что нет расслоения среди населения, то есть все равны. Разве это правда? Вы ведь знаете не хуже меня, что в степи казахи не все живут одинаково: одни богатые, другие бедные.

– Верно говоришь, агай!

– Они говорят, что все казахи – одна семья. А как такое может быть, чтобы в одной семье жили одни бедно, другие богато? Выходит, простому человеку везде плохо. Плохо было при царе и при своих также будет не лучше.

– Все верно говоришь, агай! Мудрые слова, – закивали аксакалы.

– А вот народная власть, – продолжил Тулеген, – которую хотят создать большевики, будет справедливая, потому как большевики сами в основном из простого народа.

– Иман-мулла говорит, что большевики бывают только русские, а им нельзя верить, они все неверные, – высказался безусый аксакал.

– Мы казахи, нам с урусами не по пути, – отозвался рядом с ним сидящий.

Тулеген слушал их и думал: «Трудно будет переломить веками устоявшийся уклад жизни в степи».

– Ну почему только русские? Я тоже большевик и, как видите, казах. – Тулеген посмотрел на их лица, на которых было так и написано: «Нельзя верить человеку, который продался урусам». – Вы чему удивляетесь? Более того, я сын бая!