Рис

* * *

Незаметно промелькнуло такое короткое в горах лето.

Когда пожелтели и осыпались листья, бескрылый уже ходил понемногу, опираясь на палку. А когда в воздухе закрутились первые снежинки, он смог спуститься с плато к ручью и набрать себе воды.

Всё это время человечек не сидел без дела. Он штопал свою одежду, лепил из глины и резал из дерева кухонную утварь. Делал тенёта для ловли птиц, ловушки на снежных прыгунов и ухитрился поймать несколько. Соорудил очаг из камней. И даже сложил себе из лохматых ветвей золотистого хвойного кустарника, которыми заросли распадки, кривобокий шалашик, одним боком прилепившийся к скале. А ещё он писал. В наплечном мешке его нашлись листы грубой серой бумаги. И он царапал их остро отточенным каменным карандашиком.

Не знаю, сами ли бескрылые научились обозначать звуки значками или это Алой обучил их, но как бы то ни было, оказалось, что письменность у них в ходу не первую сотню лет.

Когда снег засыпал расщелины и ровным слоем покрыл плато, я спустился проведать бескрылого.

Тот сидел у входа в шалаш и писал при свете заходящего солнца.

Я бросил рыбу на землю и сел рядом. Он корябал бумагу, а я смотрел, как лучи красят горы красным и оранжевым.

Когда солнце зашло за скалы, он отложил бумагу и принялся разводить огонь в очаге.

– Зачем ты делаешь это? – спросил я, разглядывая крошечные значки.

– Пишу? – Он обеспокоенно глянул на меня, но листки не забрал, а принялся чистить рыбу. – Хочу, чтобы другие люди смогли узнать то, что я знаю. То, что ты мне рассказал. О земле, о знаках, о природных явлениях. Сам я могу умереть раньше, чем встречу кого-нибудь, а вот книга, она может прожить несколько жизней.

– Какое тебе дело до других? – удивился я, отложив записи. Он странно на меня глянул и улыбнулся так, будто знал что-то, мне неизвестное.

– Моя жизнь короткая, Рис. По сути, она только часть общей жизни. Жизни всего рода. Если мои знания помогут людям, значит, я не зря жил.

– Никто не живёт зря, – хмыкнул я. – Ни крофф, ни снежный прыгун, ни самый последний червяк или крошечный водный жук. Хоть они и не пишут книг.

– Ты прав. – Он снова улыбнулся. Улыбка делала его угловатое лицо почти красивым. – Всё живое рождается не напрасно. Но люди не обычные животные. Люди знают о том, что жизнь коротка, помнят своих предков и думают о потомках. Не все, конечно… Есть и такие, что как жуки.

Он замолчал, вытер руки об одежду и, задрав голову, посмотрел на небо.

– Опять снег пошёл. Зима в горах наступает раньше.

– Ага. – Я тоже посмотрел на кружащиеся хлопья. – А растает он, когда на равнинах уже трава поднимется.

Бескрылый сел у очага и снова занялся рыбой.

– Знаешь, у нас говорят, что Рис и Алой вечно бьются в небе над горами. Когда побеждает он, наступает зима. А когда ты, снег тает, и приходит весна.

Я рассмеялся и покачал головой.

– Мы с Алоем всерьёз не дрались с тех самых пор, как научились говорить друг с другом. А зима наступает, когда наша часть планеты удаляется от солнца. И мы здесь совершенно ни при чём.

Его глаза стали удивлённо круглыми, и я подумал, что он, как обычно, начнёт расспрашивать меня о солнце и планете, но он спросил другое.

– Ты помнишь время, когда не умел говорить?

– Нет… – опешил я. – Точнее, я помню, что было такое время, но не помню, каково это было. А ещё я помню, как мы летали над миром и давали имена всем растениям, животным и предметам.

– А скажи, Рис, почему мы с тобой понимаем друг друга?

– Да потому, что ты говоришь на том же языке, что и я, – хмыкнул я. – Конечно, он изменился с тех пор, как мы его придумали. Вы упростили его и добавили новых слов. Но это несомненно наш язык. Видно, Алой проводил внизу с людьми больше времени, чем я думал. Он и научил вас. Больше-то некому. Я в долину не спускался.

– Никогда?

– С тех пор как людей стало много, никогда.

– А люди с равнин считают, что ведут свой род от тебя. Те, что имеют светлую кожу и рыжие, как у тебя, волосы. Людей со светлыми волосами, живущих у моря, называют сынами Кхора. А тех, у кого волосы чёрные, а кожа тёмная, зовут детьми Алоя.

– Не скажу за Алоя, – улыбнулся я. – А за себя могу поручиться.

– У тебя не было детей?

– Нет, бескрылый. Меня никто не рожал, и я никого.

– Вообще никого? – зачем-то переспросил бескрылый. И добавил совсем уже глупость: – Получается, что крылатых существ на планете кроме вас нет?

– Почему же? – Иногда бескрылый казался мне не умнее горного кроффа. – Их очень много. В горах водятся птицы и ящеры. У моря – птицы. А в лесах есть даже зверушки, умеющие летать.

– Я имею в виду разумных существ. Тех, с кем можно поговорить.

– Я не встречал.

– А ты облетал всю планету?

– Да, несколько раз. Конечно, я избегаю летать над морем и над той огромной пустыней, что на юге, тоже. Там нет воды и водятся здоровенные летающие ящеры. Немногим меньше меня. Однажды один такой напал на Алоя и здорово ранил. Алой убил его, но ящер порвал ему крыло, и в горы он возвращался пешком. Не меньше года шёл. А я вот не рискую понапрасну. И стараюсь не летать, где опасно. Ну а над лесами, степью и реками летал. Летел прямо за солнцем и вместе с солнцем возвращался к себе, в эти горы.

– И сколько дней занимал такой перелёт?

– Я не помню, бескрылый.

– Ну хотя бы примерно? Десять дней, месяц, три месяца, сезон?

– И примерно не помню. Давно это было.

– А почему не летаешь теперь?

Снова этот вопрос, на который я не знал ответа. Почему я больше не делаю многое из того, что делал раньше? Покопавшись в памяти и ничего путного не вспомнив, я пожал плечами:

– А зачем? Я же уже видел, что там есть. Мир меняется медленно. Вряд ли там появилось что-то интересное.

– Я бы отдал полжизни за то, чтобы облететь планету, – сказал бескрылый с этой своей отчаянной храбростью. – Чтобы увидеть мир с высоты.

– У тебя же нет крыльев, – хмыкнул я. – Пожадничал Творец, когда создавал твоих сородичей. Слабые, чахлые и живут недолго. Снежным прыгунам и то больше перепало.

– А вот и не больше, – улыбнулся бескрылый. – Мне Творец дал разум. Пройдёт зима, увидишь, сделаю себе крылья.

– Ну и свернёшь себе шею.