Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи

В тот же день Сталин ответил Кагановичу: «На счет (так у Сталина. – Авт.) Нахаева – нажимайте дальше. Вызовите Корка[26 - Август Корк, командующий войсками Московского военного округа.]и его помполита и дайте им нагоняй за ротозейство и разгильдяйство в казармах. Наркомат обороны должен дать приказ по всем округам в связи с обнаруженным разгильдяйством. Контроль пусть энергичнее проверяет казармы, склады оружия и т. д.». 14 августа Каганович вновь информирует Сталина о «разборе полетов»: «Заслушали мы сегодня т. Куйбышева Н. о казармах и об Осоавиахиме (т. Ворошилов уже присутствовал). Подробная записка т. Куйбышева Вам посылается, из нее Вы увидите всю расхлябанность с пропусками в казармы. Объяснять это только тем, что-де Моссовет не выселил всех жильцов из дворов, где расположены казармы, нельзя. Конечно, надо выселить, но вина военных тт. несомненна. Завтра мы подработаем предложение, которое Вам пришлем». И, наконец, о главном: «Нахаев пока не признается в своих связях, мы дали указания вести следствие без дискуссий, а по всем правилам».

По всем правилам означало только одно: бить, бить и бить – пока не подпишет все, что от него хотят чекисты. «Как и следовало ожидать, – с чувством глубокого удовлетворения сообщал вождю 28 августа Каганович, – Нахаев сознался в своих связях с генералом Быковым, работавшим в Институте физкультуры. А этот генерал является разведчиком, как пока установлено, эстонским. Надо, конечно, полагать, что не только эстонским. Это пока первые признания. О дальнейшем буду сообщать». Вот! Наконец и первые подельники появились, даже, скорее, организаторы и вдохновители: бывший царский генерал Быков, сослуживец Нахаева по Московскому институту физкультуры. Указание вождя искать в этом деле иностранную разведку тоже выполнено: для зачина нашли пока эстонскую.

Правда, тов. Каганович с информированием Сталина слегка опоздал: еще 26 августа тот получил шифровку от первого замнаркома внутренних дел Якова Агранова: «Сочи. Т. Сталину. Арестованный начальник штаба артиллерийского дивизиона Осоавиахима Нахаев сознался, что свое выступление в красных перекопских казармах (так в тексте. – Авт.) он сделал по указанию своего бывшего сослуживца по институту физкультуры, бывшего генерала Быкова Леонида Николаевича. Нахаеву было известно о связи Быкова через эстонское посольство в Москве со своим однополчанином по царской армии, ныне работающим в качестве начальника эстонского генерального штаба. Особым отделом Быков разрабатывался по подозрению в шпионаже в пользу Эстонии. Последнее время Быков состоял заведующим сектором личного состава института физкультуры. Сегодня он нами арестован. Показания Нахаева направляю почтой. № 2145/. Агранов».

Тема Нахаева исчезает из «курортной» переписки Сталина с подручными. 15 ноября 1934 года уже сам нарком внутренних дел Ягода извещает Сталина, что «царский генерал» Быков тоже во всем сознался: и что дал указание Нахаеву организовать выступление, и что был связан с эстонской разведкой и эстонскими дипломатами в Москве…

Все, дело сфабриковано, Сталин мог быть удовлетворен, а чекисты – почивать на лаврах. Судьба же самого мятежника была предрешена: 5 декабря 1934 года Политбюро по предложению Ягоды приняло постановление о направлении дела Нахаева для закрытого слушания в Военную коллегию Верховного суда СССР. Разумеется, Военная коллегия под председательством Ульриха могла вынести лишь один приговор: расстрел. Был ли Нахаев расстрелян тогда же или чуть позже, в начале 1935 года, пока неведомо, как неизвестно и то, проходил ли по этому делу еще кто-то, кроме него и пресловутого Быкова[27 - Леонид Николаевич Быков, 1865 г. р., выпускник 1-го Московского кадетского корпуса, 3-го военного Александровского училища и Николаевской академии Генерального штаба, генерал-майор (1914). Арестован в 1934 г., расстрелян, по одним данным в 1935 г., по другим – в 1937 г.].

А в Осоавиахиме и частях Московского военного округа развернулась зачистка от «сомнительных» кадров. Еще 22 августа 1934 года Политбюро приняло специальное постановление «О работе Осоавиахима». В тот же день принято и постановление «О состоянии охраны казарм Московского гарнизона»: взыскания были объявлены командованию Московского военного округа, Московской стрелковой пролетарской дивизии, сотрудникам Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД, началась и чистка командного состава Московского военного округа. Попутно Политбюро приняло еще одно постановление с примечательным заголовком: «О квартирном вопросе начсостава Московского гарнизона», признав, что с жильем дела у красных командиров обстоят совсем плохо. А 28 августа нарком обороны Ворошилов, как сообщил Сталину Каганович, «поставил вопрос о снятии Корка. Сейчас т. Корк прислал мне лично письмо с просьбой поддержать его освобождение от поста командующего МВО. Я лично думаю, что вряд ли следует его освобождать. Очень прошу Вас сообщить Ваше мнение». Что там «лично думал» Каганович, Сталина совершенно не интересовало, так что спешить он не стал и от командования войсками МВО Корка отстранили позже, уже в 1935 году.

Мятеж не может кончиться удачей?

Так или иначе, но историю Нахаева вождь воспринял более чем серьезно: его шокировало, что при удачном стечении обстоятельств всего лишь один батальон запросто мог совершить переворот. Посему тогда же было решено от греха подальше вывести из Москвы целый ряд армейских частей. Тем паче отчеты Особых отделов гласили: после страшного голода 1933 года и вследствии тяжелейшего положения с продовольствием армия тоже поражена «отрицательными настроениями». Особенно это заметно было в 1932–1933 годах. По данным чекистов, общее количество зафиксированных при помощи стукачей «отрицательных», однозначно «антисоветских» высказываний – антиколхозных, антипартийных и антисталинских – выросло в РККА с 313 762 в 1932 году до 346 711 в 1933 году. Всего же в 1933 году в «отрицательных высказываниях» особистами были замечены 230 080 красноармейцев и краснофлотцев, а также 48 706 лиц младшего начсостава и 55 777 лиц среднего комначполитсостава – свыше 334 тысяч военнослужащих, до 60 % всего личного состава РККА того времени! Только лишь в 1933 году из армии чекистами было изъято 22 308 человек «социально чуждого элемента», тогда же ликвидирована «контрреволюционная группа в МВО» – «Русская фашистская партия», которую якобы создал и возглавлял член ВКП(б) с 1918 года, преподаватель Военной академии РККА В. Н. Ахов[28 - Ахов Василий Николаевич, 1883 (или 1888) г. р., преподаватель Военно-инженерной академии, арестован 31 декабря 1932 г., обвинен в террористической деятельности, контрреволюционной агитации и пропаганде. 17 февраля 1933 г. приговорен к расстрелу коллегией ОГПУ, расстрелян 21 марта 1933 г. Реабилитирован в 1958 г.]… Так что социальная база у потенциальных военных мятежников была – и еще какая, не говоря уже о том, большой любовью среди красноармейцев и товарищей командиров товарищ Сталин тогда явно не пользовался. А уж в том, что мятежники получили бы поддержку ряда высокопоставленных чинов Красной армии, Сталин тогда даже и не сомневался…

Глава 9. Горький: смерть по расписанию

18 июня 1936 года на правительственной даче в Горках-10 скончался писатель Максим Горький, он же Алексей Максимович Горький, он же – Алексей Пешков. Обстоятельства его смерти были странны, страшны и загадочны, а официальные сводки о ходе болезни нелепы, путаны, противоречивы, полны недомолвок и откровенной лжи, чтобы принять версию ненасильственной смерти. До сих пор даже нет ясности, от чего именно Горький умер: болячек у него хватало, не секрет, что всю жизнь он страдал от туберкулеза, о следах которого в заключении патологоанатомов – ни слова! Казенное медзаключение, путаясь, говорит то о гриппе, то о непонятной «тяжелой инфекции», а казенный же акт вскрытия – о смерти в связи неким «острым воспалительным процессом в нижней доле левого легкого»…

Официально Алексей Максимович заболел 1 июня 1936 года – вдруг и сразу. И тут же пошли «чудеса», описанные литератором Аркадием Айсбергом: пачками стали звонить анонимы – тоже «вдруг», по кремлевскому телефону (!), – спрашивая, куда доставлять венки и телеграммы соболезнования, пришло и несколько таких телеграмм. В особняке на Малой Никитской – тоже «вдруг» – нарисовались товарищи с ордерами районного архитектора, требуя срочно освободить дом, находившийся, между прочим, на балансе АХУ Кремля! Понятно, что это был спектакль, и режиссер его угадывается. А с 6 июня 1936 года «Правда» – тоже «вдруг» – публикует бюллетени о состоянии здоровья Горького, что поистине уникально: ранее такие бюллетени публиковались лишь однажды – во время предсмертной агонии Ленина. После – тоже лишь раз: во время агонии уже Сталина! Страну и мир явно готовили к уходу Горького.

К тому времени Горький – глыба мировой литературы, ее «живой классик». В 1932 году Страна Советов пышно отметила 40-летие его литературной деятельности: переименовали в честь него Нижний Новгород и главную улицу столицы, столичный же Парк культуры и отдыха, даже Московский художественный театр тогда стал имени Горького. Имя Горького получило множество улиц, театров и парков культуры в других городах, выпустили несколько марок с его портретом. В том же 1932 году решили построить и самолет-гигант «Максим Горький»… Но купоны с этого спектакля стриг не Горький, а его подлинный режиссер: на вершине (и закате) своей славы «Буревестник революции» отменно послужил не просто «культурной» ширмой режима Сталина, но и славно потрудился, по меткому выражению известного литературоведа Бенедикта Сарнова, для легитимизации всей его политики, «для легитимизации его роли вождя партии и народа, единственного законного преемника Ленина». Именно «великий гуманист Горький» на всю планету восхищался идиллией «трудового перевоспитания» в Соловецком лагере особого назначения ОГПУ и воспел рабский труд заключенных – строителей Беломорско-Балтийского канала, он же подарил Сталину и один из самых страшных лозунгов, оправдывающих любой террор, – «Если враг не сдается, его уничтожают». В его активе публичное оправдание уничтожения крестьянства, коллективизации и раскулачивания. Как один из созидателей сталинского имиджа он был незаменим, но до поры: как любил говаривать сам вождь, незаменимых у нас нет.

К 1936 году время живого Горького не просто зримо истекало и вождь перестал нуждаться в его услугах, а много хуже – он становился досадной помехой. Не считая такой «мелочи», что к тому моменту в отношениях Сталина с Горьким уже побиты все горшки. Причин тому немало. Например, писатель так и не стал делать пьесу о «вредителях», хотя товарищ Сталин очень просил. Более того, проигнорировал и официальный заказ на создание художественной биографии вождя, хотя это было предложение не из тех, от которых можно было уклониться. Алексей Максимович в 1931 году все же вынужден был дать согласие на ее написание, даже получил подъемные, а из секретариата вождя – необходимые материалы. Но биографию так и не написал, саботировав заказ Сталина, такого тот не прощал. Хотя, по своему обыкновению, с резкими телодвижениями не спешил. Впрочем, быть может, сталинской «ответкой» стала смерть в мае 1934 года сына Горького, Максима? Но тема ликвидации Максима Пешкова оперативниками Ягоды – отдельная история, уже добротно проработанная исследователями. Открытым остается лишь вопрос, сделано ли это было с негласно-молчаливой санкции вождя или по его прямому указанию.

Раздражала «Хозяина» и настораживала дружба «Буревестника» с Бухариным и Каменевым. В 1933 году Горький буквально вынудил Сталина вернуть Каменева из ссылки, назначить директором издательства «Academia», да еще и высказал пожелание, чтобы тот стал во главе создаваемого Союза писателей СССР! После ареста Каменева в декабре 1934 года личные отношения Сталина с Горьким были разорваны окончательно, а в 1935 году «Буревестник» демонстративно затребовал заграничный паспорт для выезда в Италию, получив отказ.

Последние два года своей жизни «живой классик» провел фактически под домашним арестом, в изоляции от внешнего мира, окруженный непроницаемым кольцом чекистов и сексотов. Он, конечно, не был опасен вождю, но уже сама ситуация как бы говорила, что и время «Буревестника» вышло, и пора перемещать его Кремлевскую стену. Поскольку мертвые классики всегда удобнее живых: не фрондируют с фигой в кармане и не отказывают товарищу Сталину в его просьбах. Да и никак не мог, не должен был классик дожить до запланированного на август 1936 года Первого Московского процесса – того, на котором, среди прочих, к расстрелу приговорят и столь близкого Горькому Каменева. Мало ли что, вдруг выкинет фортель, найдет способ смачно харкнуть, обгадив постановку…

И вот классик наконец ушел – странно, страшно, в муках, но вовремя и кстати, явно не без помощи специалистов. Но, согласитесь, это куда изящнее и даже гуманнее, нежели, скажем, забивать великого писателя сапогами. Попутно ликвидируя всех его близких и весь сексотный персонал с исполнителями в придачу. Сам Генеральный режиссер трижды приезжал к Горькому во время его агонии: поговорить о… французской литературе и французском же крестьянстве, как гласит официальная версия. Надо же было своими глазами убедиться, что дело сделано и классик реально уходит в вечность.

Глава 10. Ширма

Золотыми буквами мы пишем
Всенародный Сталинский Закон.

    В. Лебедев-Кумач

5 декабря 1936 года VIII чрезвычайный съезд Советов СССР принимает конституцию СССР. В историю она вошла как «сталинская», а жила с ней страна почти 60 лет – фактически до 1993 года! Поскольку конституция брежневская – калька сталинской.

И ведь, что пикантно, оценка этого события неизменна. Как сказал в день принятия конституции Алексей Толстой, что это, натурально, «хартия вольности, которой не знало человечество», так с тех пор мысль эту и мусолят все 70 лет – самая-самая, демократичней некуда, одних прав только советские граждане получили целый воз и маленькую тележку в придачу. Не зря же газетка «Завтра» регулярно пишет, что «Сталин сделал самые большие шаги по расширению прав человека», а в массе учебников можно прочесть, как «Конституция победившего социализма… содействовала дальнейшему приобщению народов Севера к политической жизни страны». Уж кто бы сомневался – приобщили по полной программе, отправив на Север массу слишком уж политически подкованных граждан!

А в нынешних учебниках и вовсе допишутся до того, что «неправильно было бы отрицательно относиться к Конституции 1936 года, называя ее сталинской, в то время как ее содержание, напротив, антисталинское. В течение десятилетий Конституция 1936 года служила своеобразным маяком для советского общества (и не только для него), определяя пути его демократизации». Умри – лучше не скажешь: сталинская конституция – на деле антисталинская, да еще и светоч демократизации с маяком в придачу – этот курс лекций («История государства и права России, 1917–1999». СПб., 1999) авторства некоего В. И. Хрисанфова, рекомендован ныне в качестве вузовского учебника. Вот она, квинтэссенция представлений: наидемократичнейший документ и апофеоз расцвета подлинной демократии, гарантировавший основные социальные и политические права и свободы советских граждан. Остается загадкой, зачем она вообще была нужна тов. Сталину и как столь чудесная конституция успешно сочеталась с волной самых массовых в советской истории репрессий. Каковые, кстати говоря, и учинили аккурат сразу после ее принятия.

Гаечный ключ вождя

Считается, что начало новой конституции было положено 5 февраля 1935 года, когда секретарь ЦИК Авель Енукидзе выступил на VII съезде Советов СССР с докладом «О конституционных вопросах». Могло показаться странным, конечно, что инициатива постановки вопроса столь кардинальной важности исходила не от «всесоюзного старосты», председателя ЦИК СССР Михаила Калинина, а от его формального подчиненного. Однако для посвященных все было понятно: в свободное от церемоний награждения время инициативу Михаил Иванович проявлял исключительно при общении с балеринами, а реальными делами ЦИК ведал именно Авель Енукидзе – не просто доверенное лицо Сталина в этом аппарате, но и член Семьи (в ее тогдашнем понимании) и личного «кабинета» вождя. И предложение то он внес вовсе не в качестве работника ЦИК, а именно как функционер партийного аппарата. Проще говоря, конституции изначально и вполне конкретно инициировалась не какой-то там мифически-призрачной советской властью, а партаппаратом. Так что все, кому положено, прекрасно поняли, что забюрокраченный и безынициативный жуир Авель Енукидзе, ни на какую отсебятину не способный, всего-навсего репродуцирует идею главного автора. Созданная же по ходу Конституционная комиссия вообще без экивоков изначально стала комиссией именно партийной, состоявшей исключительно из партфункционеров же. Во главе с тов. Сталиным, официально никаких государственных постов тогда не занимавшим.

И, разумеется, поскольку конституция изначально должна была ассоциироваться только с именем тов. Сталина, первым со сцены пришлось сойти Енукидзе. Когда Авель сделал свое дело, сначала появится постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 22 февраля 1935 года «О проверке личного состава аппарата ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР» (решение о тотальной зачистке ведомства Енукидзе «ввиду наличия элементов разложения в аппарате»), а 3 марта того же года и самого Енукидзе сняли с поста секретаря ЦИК. Спустя месяц следует очередное постановление Политбюро («Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе»), буквально раздавившее и морально опустившее верного Авеля: мало того, что в аппарате ЦИК свила гнездо целая контрреволюционная организация, так еще и сотрудниц туда (не в «контрреволюционную организацию» – в аппарат) принимали «по готовности… сожительствовать с тем или иным из ответственных работников секретариата ЦИКа», так что «многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе лично принял на работу, с некоторыми из них сожительствовал». И кому отныне пришло бы в голову хоть каким-то краем ассоциировать конституцию с именем «бытового разложенца»?!

Если отмотать клубок нитей назад, можно довольно четко установить, что проект «Конституция-36» плавно вырос из главной сталинской сверхзадачи тех дней – реконструкции, централизации и упорядочивания (в сталинском понимании) механизма карательно-репрессивных органов, действовавших в режиме перманентной чрезвычайщины. Не чрезвычайщина, разумеется, смущала вождя, а лишь то, что нестыковка шестеренок карательной машины сильно осложняла процесс конструирования режима уже исключительно личной власти тов. Сталина. Уже не один год тов. Сталин конструировал машину исключительно для себя и под себя так, чтобы никто не мог перехватить руль управления, однако делалось это в начале 1930-х годов не по четко продуманному и безукоризненному плану, а пока еще интуитивно, методом проб и ошибок. Крайне сложно было держать в одних руках нити тогдашнего управления, контролируя ОГПУ, прокуратуру, судебную механику, систему мест заключения и, разумеется, карательный аппарат собственно внутрипартийный. Нестыковок же и трений между чекистами, прокуратурой, наркомюстами было хоть отбавляй: каждый стремился утянуть себе пышки, отдав шишки конкуренту.

Начало и первая половина 1930-х годов – эпоха непрестанных реорганизаций репрессивной машины – не только в попытках нащупать оптимальную форму, но и, что немаловажно, зачистки всех карательных структур от «не своих». Не позднее начала 1934 года Сталин приходит к выводу о необходимости создания новой карательной структуры – союзного НКВД, в состав которого нужно включить реорганизованный ОГПУ (НКВД СССР создан в июле 1934 года). Тогда же встал вопрос о модернизации и механизма внесудебной расправы – печально знаменитых «троек». «Тройки» не отменили, зато учредили еще один карательный инструмент – Особое совещание (ОСО). Параллельно идет реформирование прокурорской системы: 20 июля 1933 года учреждена Прокуратура СССР, которой были подчинены прокуроры республик. Так или иначе, с точки зрения товарища Сталина, в карательных органах царили бардак и расхлябанность. Повторюсь: идея новой конституции как раз и выросла из вполне конкретных сталинских карательных потребностей, в процессе обсуждения их упорядочения. Там уже рукой было подать до гениальной мысли упорядочить и законодательство в целом, дабы зафиксировать новую систему взаимоотношений в этой сфере. Проще говоря, вождь нуждался в качественно новом гаечном ключе для дальнейшего закручивания гаек. И в новом, более оптимальном механизме прикрытия чрезвычайщины (от которой не собирался отказываться) и легализации собственной власти. Сталин не был бы Сталиным, если бы не пришел к мысли, что целесообразнее не размениваться на мелочи, решая проблемы поодиночке и по мере их поступления, а учинить комплексную многоходовку, убивающую сразу кучу зайцев. И, главное, закрепляющую и легитимизирующую, образно говоря, победу банды Сталина – Молотова – Кагановича, над «бандой Троцкого – Зиновьева – Каменева», разумеется. Новая конституция – как качественно новая ширма, прикрывающая механику сталинского единовластия, – чем не гениально?

На краю пропасти

Правда, одно лишь упорядочение само по себе мгновенного результата дать не могло: исходя из причин сугубо внутренних, тов. Сталину позарез нужно было советских людей заговорить, отвлечь их внимание обсуждением, бросить вконец вымотанным и озлобленным «строителям коммунизма» виртуальную конфетку. Проще говоря, поскольку, подобно белке в колесе, невозможно было до бесконечности стремиться к совершенно далекой и явно несбыточной цели, нужен был промежуточный отчет: фиксация того, что сталинский «социализм победил в основном», необходимо было оформить как восклицательный знак – усилия были не напрасны. И дать людям такие более-менее внушительные слова, чтобы они вновь вызвали чувство столь глубокого удовлетворения, чтобы вся страна предалась глубокому самоудовлетворению – по команде, естественно. В общем, ребята, вы не напрасно трудились и шли на жертвы – вот вам документальное свидетельство достижения промежуточного рубежа. Потому как затягивать с конфеткой было уже просто нельзя: в стране вызревало та-акое, что вполне реальным казался шанс, что до 20-летия своего пребывания у власти большевики не доживут. Назревал взрыв, который смел бы прежде всего лично т. Сталина.

Нет, политической оппозиции не было. Но вот почва для нее созревала явно. Это сейчас, после десятилетий умолчания и оболванивания, обывателю всерьез кажется, что к началу 1930-х годов власть Сталина уже прочна и незыблема, а вся страна с энтузиазмом и в едином порыве только и делала, что с песнями весело шла на стройки пятилетки. Реально же все тогда было на краю – и лично тов. Сталин, и большевики вообще. О чем нагляднее всего свидетельствуют хотя бы спецсообщения руководителей ОГПУ (потом – НКВД) на имя высшего партруководства. И это пока еще вовсе не липа. Вот, к примеру, информация ОГПУ о раскрытии «контрреволюционной группы на линкоре „Марат“» (май 1932 года), где взяли нескольких краснофлотцев – членов ВЛКСМ, между прочим, из рабочих и крестьян: «Группировка ставила своей задачей установление „беспартийной“ советской власти…». Почему, скажем, краснофлотец Григорий Бахарев, активист, комсомолец, из семьи рабочего, сам рабочий, да еще и брат красного партизана, вдруг стал «врагом»? Из его показаний: «…я поехал в кратковременный месячный отпуск домой на родину в Усть-Катаевск… Прожив некоторое время у брата, я увидел, что он живет плохо, имея большую семью. Питание было плохое, дети ходили раздетые, разутые и худые от плохого питания… Я общался с другими рабочими завода и видел сам, слыхал от них о плохой жизни, о плохом снабжении продуктами питания и промтоварами. Я увидел при одном посещении завода, как рабочий, стоявший за машиной, упал в обморок… от недоедания. …Рабочие говорили: „А вот мы живем плохо, думали, что при советской власти будет лучше, а пока живем худо“… Лебедев мне говорил, что там, где он проводил свой отпуск, население живет так же плохо… Мы пришли к заключению, что это все происходит потому, что линия партии неправильная… Во время большого сбора мы должны были выступить и рассказать, что рабочие живут плохо, что политика партии неправильна и что если здесь не все согласны, то возьмемся за оружие, выкатим пулеметы и поднимем восстание». Вряд ли конкретно это было придумано чекистами-липачами – тогда была бы совершенно иная словесная конструкция, а вместо показаний о плохой жизни рабочих однозначно были бы «признания» в работе на оппозицию и иностранные разведки.

Май 1933 года, Ягода пересылает Сталину сводку «Об отрицательных явлениях в состоянии ОКДВА», содержащие страшные строки: «Отдельные красноармейцы высказывают нежелание служить и защищать СССР в случае войны». Вот красноречивая подборка высказываний красноармейцев. Красноармеец Булахов (колхозник, из бедняков): «Когда не было колхозов, крестьяне жили много лучше, сейчас при колхозах все голодают. В случае войны никто не пойдет защищать соввласти, а пойдут все против нее». Красноармеец Ушаков (тоже колхозник): «…Дома отобрали весь хлеб, я буду здесь кого-то защищать, а дома будут отбирать последние крохи и оставлять голодными…». Красноармеец Марытак: «…В случае, если что заварится, война весной с японцами, я знаю, что буду делать. Мой легкий способ – оторву петлицу и звездочку, возьму белый платок в руки и к японцам уйду, все равно погибать». Курсант учебной роты Захар Конышин: «Пусть хоть к стенке ставят – служить не буду. Говорят, нет насилия и принуждения в СССР, а на самом деле у крестьян все насильно отбирают и нас насильно служить заставляют, я лучше к японцам уйду». И ведь такие настроения вовсю гуляли и среди комсостава. Комвзвода Саньков (из рабочих, член партии): «Теперь нужно строить у нас новую революцию и бороться против бюрократов». Член ВКП(б) комвзвода Митюшин: «При первой возможности перейду границу». Комвзвода Желудев (из рабочих): «…Вот будет война, возьму и уведу свой взвод к противнику».

Если бы то была лишь пустопорожняя болтовня. 5 августа 1934 года начальник штаба артдивизиона Московского городского лагерного сбора Артем Нахаев обратился к своим бойцам с воззванием: завоевания революции преданы, все в руках у государства, которое порабощает рабочих и крестьян, свободы в стране нет, даешь новую революцию! После чего с группой бойцов попытался захватить караулку Московской пролетарской стрелковой дивизии на Сухаревской площади…

А ведь настроения в армии лишь отражали существовавшие в обществе. Из спецсообщения ГУГБ НКВД на имя Сталина о настроениях среди селян Грайворонского района Курской области зимой 1935/1936-го: «Да, сказал Новомлинский, жить стало весело, жить стало лучше, говорит Сталин, а вот у меня зарождается мысль, что так жить больше не следует, а нужно использовать свое ружье (централку) для выхода из этого положения». Председатель колхоза «Красный колос» Музалевский «среди колхозников открыто выражает свое недовольство, заявляя: „…Товарищи, признаюсь Вам всей душой, что я сейчас ненавижу всех руководителей власти и смотреть на них не хочется“».

Лучшее свидетельство реальной ситуации – резкий рост количества осужденных именно по политическим статьям (58-я). Например, колхозница-ударница из бедняков получила срок по статье 58–10 за распевание частушки: «Вставай, Ленин, вставай, дедка, нас убила пятилетка». 31 марта 1936 года Крыленко, тогдашний нарком юстиции РСФСР, сообщал Сталину, что с 1935 года «имеет место постоянный, прогрессирующий рост количества дел и осужденных по статьям о контрреволюционных преступлениях». Причем в большинстве своем это дела типа описанного выше – о так называемой «контрреволюционной агитации» (87 % осужденных из общего числа тех, кто попал под политические статьи) – о неосторожных высказываниях, проще говоря: людей брали и сажали за то, что они вслух выказывали нежелание мириться с официально пропагандируемой ложью; 25,4 % из числа этих осужденных – рабочие, 14 % – колхозники, 24,3 % – служащие, проще говоря, две трети осужденных не имели никакого отношения к «эксплуататорским классам».

Вот расклад того, за что люди получали приговоры: 16,7 % – «контрреволюционная агитация» против «важнейших мероприятий партии и правительства в виде антисоветских высказываний по поводу хлебосдачи, отмены карточной системы, госзаймов и проч.»; 10,1 % – в связи с колхозным строительством; 7 % – за анекдоты, стихи, песни, частушки; 4,6 % – за «издевательства над портретами вождей»; 4,4 % – восхваление вождей «троцкистско-зиновьевской» оппозиции; 6,9 % – за «выпады», связанные со всевозможными катастрофами, а также в связи с изданием… учебника ВКП(б); 1,9 % – за религиозную агитацию; 1,9 % был тех, кто обращался «за помощью к заграничным фашистским организациям с сообщением клеветнических сведений об СССР». А 46,55 % из общего числа осужденных по политическим статьям попали на нары в связи со смертью Кирова и Куйбышева – «установлено одобрение подсудимыми террористического акта… в отношении руководителей партии и правительства», проще говоря, сели те, кто в присутствии доносчика неосторожно выразился «туда им и дорога».

Но если непрерывно растет процент и количество репрессируемых по политическим статьям – разве это свидетельство благополучного положения?!

Пятая колонна – в Европе

Внешний фактор никогда не заносился Сталиным в разряд малозначимых. К моменту же явления на свет проекта «Конституция-36» он и вовсе стал актуальным: натурально запахло очередной военной тревогой. Время действительно было страшное: незатихающая напряженность на границе с Польшей; нацисты берут курс на ускоренную милитаризацию, и Германия рвет военные связи с СССР; на Дальнем Востоке – реальная японская угроза, в Маньчжурии создается мощный военный плацдарм, потенциально направленный против Советского Союза. Можно еще вспомнить и итальянские фортели – вторжение в Эфиопию, курс дуче на превращение Средиземноморья в «mare nostrum» («наше море»). В 1935 году Германия и Япония демонстративно покидают Лигу наций, в марте 1936 года Гитлер вводит войска в демилитаризованную Рейнскую область. Потом – Испания. В ноябре 1936 года, аккурат за 10 дней до принятия сталинской конституции, в Берлине подписан так называемый Антикоминтерновский пакт между Германией и Японией: по сути, военно-политическое соглашение, направленное против Москвы, – замаячила угроза войны на два фронта!

А на государственном уровне союзников, можно сказать, нет (не считая Франции и Чехословакии – с мая 1935 года). Британия на заигрывания Москвы не реагирует, Америка сталинские приставания игнорирует – дипотношения между странами установлены лишь в ноябре 1933 года, так что о серьезных контактах речи пока нет. На кого рассчитывать Сталину, случись война? Ставка на компартии Запада уже бита – Коминтерн к тому времени себя дискредитировал полностью, мало того что показав свою недееспособность, так уже ни у кого и сомнений нет, что это просто филиал ЦК ВКП(б), ОГПУ и Разведупра Красной армии в придачу. Так ставить уже было нужно на реальную силу: на социал-демократов, социалистов, на широкие политические слои – тех, кто действительно мог оказать воздействие на правительства своих стран.

Но чтобы охмурить «широкую общественность», нужно было кардинально обновить фасад, не только сделав его более привлекательным, но и недвусмысленно отмежеваться от замаха на мировую революцию. Чем соблазнять? Да уж не союзной конституцией 1924 года, в которой не только не было даже намека на декларативный демократизм, зато все права и свободы советских граждан исчерпывались главой IX конституции – «Об Объединенном государственном политическом управлении» (ОГПУ)… Конституции же союзных республик, в частности РСФСР, имели «своей задачей гарантировать диктатуру пролетариата, в целях подавления буржуазии». Правда, там скороговоркой и между делом упоминалось, что, типа, есть свобода печати и митингов – но только для «рабочих и крестьян». А в отношении остальных, «руководствуясь интересами трудящихся, Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которыми они пользуются в ущерб интересам социалистической революции» (ст. 14). И соответствующая, 69-я, статья перечисляла кучу категорий лиц, лишенных всяких гражданских прав. С таким фасадом и статьей о руководящей роли ОГПУ на мировой арене ехать было некуда.

Первые плоды изменения имиджа СССР (как раз под соусом подготовки новой конституции) Сталин вкусил уже в 1935 году. 2 мая в Париже был подписан советско-французский пакт о взаимопомощи. Для лоббирования проекта руками тамошних левых вовсю был использован, как сказали бы сейчас, активный пиар: советский режим меняется и демократизируется на глазах, на выходе «самая демократическая конституция в мире», а пока она пишется, из действующей убирают главу про страшное ОГПУ, да и вообще само это ОГПУ как бы «ликвидировано» еще в 1934 году! В ортодоксальной советской воениздатской «Истории Второй мировой войны» про то активное мероприятие пишется достаточно откровенно: «В заключении франко-советского договора значительную роль сыграла прогрессивная общественность Франции…».

16 мая того же 1935 года оформлен еще один пакт о взаимопомощи – уже с Чехословакией. И, как снова с удовлетворением подчеркивал тот же официоз, «его подписание явилось крупным успехом Коммунистической партии Чехословакии, постоянно разъяснявшей народу, что действительной гарантией национальной самостоятельности страны может быть только союз с СССР». Сработал-таки сталинский расчет на пятую колонну нового образца!

Но был ли возможен такой прорыв, не реши вовремя тов. Сталин, что фасад нужно кардинально подновить, дабы сподручнее было пускать пыль в глаза мировой общественности? Вряд ли: одно дело идти на союз с «диктатурой пролетариата», декларировавшей, как «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», совсем иное – со страной, где вовсю уже идут перемены.

Так или иначе, но гениальный пиар-ход Сталина позволил собрать на западной ниве богатейший урожай. Союзников, попутчиков и подельников можно было брать голыми руками, успешно вербуя не под побитые молью знамена Коминтерна, а потрясая шикарным текстом, из каждой строки которого сочилось: «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»!

На острие превентивного удара

12 июня 1936 года все газеты публикуют проект новой конституции для «всенародного обсуждения». На какое-то время народ купился – столь велико было желание и ожидание перемен. Из письма «колхозницы колхоза имени „Новый путь“» Феклы Васильевны Кобелевой: «…Нас новая Сталинская Конституция ввела в какой-то восторг, при виде которого сердце так радостно бьется и хотит вылететь из пределов своего организма».

Диктатуры пролетариата и декларации «земшарной республики Советов» уже нет – скромно говорится про «социалистическое государство рабочих и крестьян», что «вся власть в СССР принадлежит трудящимся города и деревни». Прав, как водится, уже хоть отбавляй: и на труд, и на отдых, и на соцобеспечение в старости и по инвалидности, на образование. И даже целая статья (125-я) появилась – про свободу слова, печати, собраний, митингов, шествий и демонстраций. С очень «небольшой» оговоркой, сводившей все на нет: дозволялось это лишь «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». Из конституции вроде бы исчезли лишенцы (т. е. категории лиц без прав), зато появились «враги народа». В 131-й статье так и говорилось: «Лица, покушающиеся на общественную, социалистическую собственность, являются врагами народа». А глубоко запрятанная ст. 126 скромно так обозначала, что «наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков), являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». Вот так самый главный, по сути, пункт оказался скромно примаскирован красивой ширмой словоблудия о правах, советах и выборах – всеобщих, равных, прямых и тайных. В которых мог участвовать вроде бы каждый совершеннолетний гражданин, только вот правом выдвижения кандидатов обладали лишь «общественные организации и общества трудящихся», читай: партийный аппарат. Красиво и удобно.

Сталина действительно можно назвать подлинным творцом конституции. Пока записные партийные демагоги и болтуны – Бухарин, Радек и т. п. – изощрялись по части сочинительства красивых фраз о благе и правах трудящихся, именно вождь редактировал и шлифовал самое главное – все пометки Сталина касались только конструирования «вертикали власти»! Документ де-факто закреплял унитарный характер государства – декларации о возможности «свободного выхода» республик из СССР не сопровождались никакими указаниями на реальную возможность этого. Выборы изначально превращались в фарс, поскольку и выдвижение кандидатур (один человек на одно место) целиком осталось за партаппаратом. Референдум? Только слова, никакого реального механизма.

А вот предложение о введение поста «президента» (для тов. Сталина, разумеется!) – т. е. официального единоличного правителя – творец конституции отверг в момент: такое может предложить только враг! Потому как весь механизм как раз для того и создавался, чтобы служить ширмой именно личной власти Сталина, которого вполне устраивала иная конструкция: вождь есть, но о нем формально – ни слова. Поскольку именно официальный глава государства, случись что, нес бремя ответственности – а оно нужно было товарищу Сталину?