Москва 2042

– Погоди, – сказал я, – ты моих тапок случайно не видела?

– Тапок? – переспросила она и стала думать, как будто я задал ей доказывать теорему Пифагора. – А, как же! – сообразила она наконец. – Это ваши эти слиперы.[5 - Slippers – домашние тапочки (англ.).] Такие рыжие, без каблуков. Как же, как же, видала. Я их туды под кровать сунула, чтоб не воняли. Джаст э момент.[6 - Just a moment – минуточку (англ.).]

Она стала на коленки и полезла под кровать, нацелившись на меня своим неописуемым задом. Короткая юбка ее задралась, обнажив полупрозрачные трусики с тонкими кружевами.

О боже! Я всегда был неравнодушен к этой части женской конструкции, но такого соблазна никогда в жизни еще не испытывал. Эти два наполненных загадочной энергией полушария притягивали меня, как магнит.

Борясь с соблазном, я попытался отвести глаза и раздраженно спросил, что она там так долго возится.

– Сейчас, барин! – донесся ее певучий голос из-под кровати. – Минуточку, только глаза к темноте привыкнут.

– Да какая там темнота! – сказал я и, нагнувшись, хотел сам заглянуть под кровать, но потерял равновесие и вцепился руками в обе ее половинки, которые тут же затрепетали.

– Ой, барин! – донесся ее испуганный голос. – Да что это вы такое делаете?

– Ничего, ничего, – исступленно бормотал я, ощущая, как нежные кружева сползают с нее, словно пена. – Ты так и стой. Ты привыкай к темноте. Сейчас будет хорошо! Сейчас ты все увидишь! По-моему, ты уже что-то видишь! – задыхаясь, шептал я, чувствуя, как под моим сумасшедшим напором она слабеет и плавится, как масло.

Должен сказать, что я человек твердых нравственных принципов. И все мои знакомые знают меня как образцового семьянина. Но в тот момент я просто сошел с ума и совладать с собою не мог.

Потом мы кувыркались на широченной кровати, перина лопнула, пух летал по всей комнате и прилипал к потному телу. Я потерял над собою всякий контроль, стонал, выл, скрежетал зубами. И она тоже лепетала мне всякие нежности, называя меня и миленьким, и золотеньким, и разбойником, и охальником, и тешила мою гордость утверждениями, что такого мужчины она в жизни своей не встречала.

Мы отлипли друг от друга только к обеду, на который я, помятый и обессилевший, еле приволок ноги. У меня был такой вид, что Жанета даже спросила, не заболел ли, а ее проницательный братец не сказал ничего, но по его ухмыляющейся роже я видел, что он обо всем догадался.

Мне было неприятно, что он догадался, и я хотел уехать после обеда, но, во-первых, не было сил, а во-вторых, она обещала прийти ко мне ночью. И пришла, как только ее Том заснул, накачавшись бурбоном.

Это была настоящая секс-бомба. Или, учитывая особенности ее сложения, секс-бочка. Бочка, начиненная сексом, как динамитом, без малейшего признака какого бы то ни было интеллекта. Но она потрясла меня так, что я потерял рассудок и готов был, забыв и семью, и все свои планы, остаться здесь и, впившись пауком в Степаниду, умереть от истощения сил.

Я даже обрадовался, узнав, что во время следующего завтрака Симыч опять поговорить со мною не сможет, потому что из издательства пришла верстка, а другого времени для чтения ее, кроме завтрака, у него нет.

Но перед обедом, когда я только-только отпустил Степаниду, прибежал взволнованный Зильберович и сказал, что Симыч требует меня к себе немедленно.

Хорошо

Симыч так увлеченно работал, что не слышал, как я вошел. Склонившись над столом, он что-то писал и, между прочим, вовсе не конторской ручкой, а шариковой фирмы «Паркер». Конторская же, та самая, с обкусанным концом, которая когда-то произвела на меня впечатление, вместе с другими ручками и карандашами торчала из алюминиевой кружки с выцарапанными на ней инициалами «С. К.».

Симыч держал «паркер», зажав в кулаке, как резец, и писал, налегая на ручку плечом и раздирая бумагу. Я не видел, что именно он сочинял, но, начертав какой-то кусок или фразу, он, замахнувшись ручкой, замирал, шевелил губами, перечитывая. Дочитав до конца, встряхивал головой, восклицал:

– Хорошо!

И резким ударом, словно заколачивал гвоздь, ставил точку.

Потом еще фраза и опять:

– Хорошо!

И опять точка.

Я смотрел на него с завистью. Видно было, что работает уверенный в себе мастер. Мне было неловко его прерывать, но и стоять за его спиной тоже было как-то глупо. Я покашлял раз, потом другой. Наконец он меня услышал, вздрогнул, повернулся:

– А, это ты! – И сказал нетерпеливо: – Что тебе нужно?

Я сказал, что мне ничего не нужно, я пришел проститься и выслушать его пожелания.

– Хорошо, – сказал он и взглянул на часы. – У меня для тебя есть семь с половиной минут.

– Симыч! – закричал я вне себя от негодования. – Ты меня извини, но это просто нахальство. Я тут из-за тебя сутками околачиваюсь, а у тебя для меня только семь с половиной минут.

– Было семь с половиной, а теперь, – он опять взглянул на часы, – только семь. Но этого достаточно. И напрасно кипятишься. Для тебя наша встреча тоже будет полезной. Возьмешь с собой «Большую зону».

– «Большую зону»? – удивился я. – С собой в Мюнхен?

– Да не в Мюнхен, а в Москву две тысячи… какого года? Сорок второго? Вот туда и возьмешь.

– Как? Все шестьдесят глыб?

– Шестьдесят, – помрачнел Симыч, – я еще не написал. Меня слишком часто отрывают. Я написал только тридцать шесть.

– И ты хочешь, чтобы я туда, в будущее, тащил тридцать шесть глыб. Зачем? Неужели ты не веришь, что они к тому времени будут уже напечатаны?

– Конечно, будут, – подтвердил Симыч. – Но я боюсь, что они там что-нибудь исказят или поправят. А я хочу, чтобы все было точно.

– Это я понимаю, – сказал я. – Но тридцать шесть глыб я просто не дотащу. У меня грыжа, и я больше пяти никак не осилю.

– Ясное дело, – усмехнулся Симыч самодовольно. – То, что мне под силу, другим невпотяг. Но вот это ты, надеюсь, все же осилишь.

Он открыл пластмассовую коробочку и вынул из нее тонкую, размером с ладонь, черную пластинку. Это был обыкновенный флоппи-диск от домашнего компьютера, но, видимо, с очень большими возможностями.

– Вот, – сказал, усмехаясь, Симыч. – Все тридцать шесть глыб. Не надорвешься.

– И что я с этим буду там делать?

– Это я не знаю, – вздохнул Симыч. – Это зависит от того, что там. Если все это опубликовано, вычитаешь и сверишь ошибки…

«Хрен тебе! – решил я про себя. – Вычитывать тридцать шесть глыб для меня (я читаю медленно) – это год работы, а я еду не больше чем на месяц…»

– Если ошибок нет, сдай диск в музей Карнавалова…

– А если музея нет? – спросил я с осторожным ехидством.

– А если нет, – рассердился он то ли на меня, то ли на неблагодарных потомков, – значит, там все еще правят заглотчики. Тогда ты… – Тут он прямо весь задрожал, заходил по комнате… – Тогда вот что. Найди какой-нибудь будущий компьютер, вставь в него эту штуку, напечатай как можно больше экземпляров и распространяй, распространяй это, и чем шире, тем лучше. Прямо раздавай всем направо и налево. Пусть люди читают, пусть знают, что собой представляют прожорные их правители.

– Симыч, – сказал я тихо. – Ну, а как же я буду распространять-то? Ведь ежели там все еще правят заглотчики, так они ж меня арестуют, а может, даже и расстреляют…

Это я высказал крайне неосторожно. Я еще не закончил фразы, а он уже побагровел, сжал кулаки и затрясся.

– Молодой человек! – загремел он так, что даже стекла задребезжали. – Стыдно, молодой человек! Россия гибнет! Прожорные заглотчики уже хрустят костями половины мира, нужны жертвы, а вы все беспокоитесь о себе.

Впрочем, видя мое смущение, он быстро сменил гнев на милость.