Жилины. История семейства. Книга 1

– А? Это заварочный чайник, – оторвавшись от большой медной посудины, над которой он буквально колдовал, ответил хозяин, и снова повернулся к странному сосуду.

Иван только рот открыл, чтобы следующий вопрос задать, как Тихон свою руку к его рту приложил. Пришлось Ивану молчать. Но любопытство его прямо-таки распирало, видно было, что он еле сдерживается, чтобы не назадавать ещё целую кучу вопросов. А хозяин из мешка, который рядом со столом стоял, достал десятка два сосновых шишек и принялся их одну за другой в трубу медной посудины забрасывать.

Тут уж и Тихон не выдержал:

– Пётр Петрович, вы нам потом только объясните, чем это вы сейчас заняты, ладно?

– Конечно, конечно, – ответил хозяин. – Я вижу, вы самовара ещё никогда не видывали. Я вам всё постараюсь весьма доступно объяснить.

Он продолжал ещё что-то делать с непонятным сосудом, но наконец, когда из трубы пошёл густой дым, успокоился и присел на стул.

– Я чай прямо перед вашим приходом пил, так что вода в самоваре не должна сильно остыть, но её всё равно до кипения довести следует, иначе чай заварится плохо. Немного подождать придётся, и она закипит. Вот тогда мы чаю и напьёмся. – Всё это он говорил, глядя при этом не на гостей, а на стол.

Действительно, буквально через пару минут из отверстий в крышке, которая на трубу была надета, повалили густые клубы пара.

– Сейчас мы его заварим и вволю напьёмся.

Говоря эти загадочные слова, Пётр Петрович взял в одну руку то, что он назвал заварочным чайником, и снял с него крышку. После этого он зачем-то заглянул внутрь, поднёс чайник к носу, понюхал, как оттуда пахнет, и лишь потом приставил его к крану на том приспособлении, которое он самоваром назвал, повернул его и налил в чайник небольшое количество горячей воды. Сделав несколько круговых движений рукой, он выплеснул воду прямо на землю. После всех этих таинственных действий он насыпал в чайник пару щепоток чая и вновь, теперь уже почти под самое горло, наполнил его кипящей водой.

– Я смотрю, – произнёс Тихон, – вы, Пётр Петрович, прямо на западный манер чаем нас угостить желаете.

– Видите ли, милостивые государи, в 1710 году я был, благодаря заботам моего папеньки, который при дворе служил, послан в Европу учиться. Жил вначале в Голландии и Англии, где языки их изучал и с основами корабельного строительства знакомился. Вот там я к чаю и пристрастился. А затем государь повелел, чтобы я в Германию отправился, чтобы горному делу и металлургии обучаться. Вот несколько лет я во Фрейберге и провёл. Научился всему, чему положено было, и в 1718 году на родину вернулся. Но не в Санкт-Петербург, где в то время мои родители жили, а на Уральские горы, в небольшой городок, которого тогда даже ещё практически не было. Я завод строил, а рядом этот городок рос. Завод длинное название имел. Вот оно, послушайте. – И он медленно, почти по слогам произнёс: – Верхне-Исетский казённый цесаревны Анны железоделательный завод. Вот, сам иногда с трудом могу выговорить. Ну, это я шучу, разумеется. До 1735 года я на нём служил, а затем хворать начал. Вернее, хворать-то я начал ещё раньше, но всё это казалось чепухой – покашляю, мол, и всё пройдёт. А вот в 1735 году расхворался серьёзно. К счастью, в Санкт-Петербург с докладом пришлось ехать. Там меня лейб-медик один, при дворе служащий, освидетельствовал да диагноз весьма печальный определил. Вредно мне, оказывается, все эти газы, которые при варке железа выделяются, нюхать. Срочно надо от этой напасти бежать. Доложили государыне императрице Анне Иоанновне, та поохала-поахала по-бабьему обычаю, да делать нечего. Меня с государственной службы уволили. Отец мой к тому времени при дворе уже не служил. Не смог он с новыми порядками, которые там насаждались, сладить. Вот и уехал в добровольное изгнание в деревню нашу, которая неподалёку от Мстёры расположена. Поэтому я долго раздумывать не стал. С одной стороны, меня из столицы никто не гнал, даже должность хорошую в Петербургской Академии наук предлагали, а с другой – уж больно там погода для человеческого организма препоганейшая. А у меня он ещё и болезненным чересчур оказался. Вот и попросился я на пенсион по случаю потери здоровья. Согласно табели о рангах я был тайным советником, а это, поверьте, весьма немалый ранг. Ведь меня именовать были обязаны «вашим превосходительством». Поэтому и пенсион мне весьма щедрый положили, и пару деревень, соседствующих с отцовским имением, с крестьянами, там проживающими, в собственность дали. Но мысль одна, после того как я в Россию из заграничных своих вояжей вернулся, меня постоянно угнетала: как добиться того, чтобы жизнь у мужиков да баб наших лучше становилась? Изменить существующий порядок я не мог, но ведь что-то делать всё одно надобно. А я прекрасно понимал, что, пока народ грамоты не знает, ничего хорошего в его жизни произойти не может. Вот и надумал начать народ грамоте обучать. Ну, в своих да отцовских деревнях, кои мне по праву наследования достались, я школы учредил, и все дети, независимо от происхождения или вероисповедания, в этих школах азбуку и арифметику, а также Закон Божий стали изучать. Ну а дальше мои возможности не простираются. Соседи на меня и так все косо смотрят, мол, я своих крестьян балую. Вот я и решил купить небольшую машину аглицкого производства, чтобы книжки печатать для народа. Благо тщанием Петра Алексеевича, государя нашего великого, в России новый шрифт был введён. По сравнению со старой, церковнославянской кириллицей он и проще, и понятней намного стал. Россия сразу такой рывок в образовании сделала, что его сравнить можно только с прорубленным окном, коим Альгаротти, италийский писатель, книжку которого я мечтаю на русском языке издать, выход к Балтийскому морю назвал. Для меня самым главным в указе Петра о введении нового шрифта было вот что: «Сими литерами печатать исторические и манифактурные книги». Вы понимаете, это означает, что новый шрифт предназначен для любых книг, помимо церковных. А с той кириллицей пусть теперь священнослужители воюют. Я даже себе представить не могу, как они в ней разбираются. Совершенно нечитаемое письмо с ней получается. Но ведь народу и церковные книги нужны, вот я и осмеливаюсь – не всегда, конечно, а лишь иногда – печатать гражданским шрифтом некоторые книги, имеющие отношение к религии. Ведь нельзя же жития святых полагать богослужебными книгами. А ещё в большей степени это должно относиться к книгам с духовно-нравственными и нравоучительными текстами. Вот я и занялся их изданием. Другое издавать мне пока цензурный комитет не дозволяет. Но чем я беру? Та машина печатная, которой я обзавёлся, дозволяет печатать немецкие потешные листки, которые иногда фряжскими именуют. Ведь что получается, вы сами посмотрите да разберитесь. Патриарх Аким запретил везти из Германий всякие листки с католическими сюжетами, а у них иных и нет совсем. Что это значит? А значит это, что, если я напечатаю интересную и поучительную историю, в картинке изображённую, и продам её русскому мужику, то, с одной стороны, указ патриарха не нарушу, а с другой – благую вещь сделаю. Людей и повеселю, и немного их образованием займусь.

Тихон, пока Пётр Петрович свою речь держал, чай маленькими глоточками пил да довольно покряхтывал, мол, вкусно очень и пользительно, а затем перевернул кружку вверх дном и сказал:

– Ой, и куда это всё подевалось? – и сам засмеялся своей же шутке. – Ладно, шучу я, очень вкусный у вас чай, Пётр Петрович, получился. Пил бы его да пил, но грехи наши не позволяют. Придётся дальше бежать, но вы обещали поведать, что это за чудо дивное – то, что вы самоваром назвали. Да и название-то прямо сказочное получилось. Вот к скатерти-самобранке да ковру-самолёту с сапогами-самоходами теперь и ваш самовар добавить следует. – И он вопросительно на хозяина посмотрел.