Жилины. История семейства. Книга 1

– Да-а… Прежде чем за стол садиться, надо в баню идти, но вот натоплена ли она, это вопрос. – Помолчал немного, на онучи глядя, затем на порты свои посмотрел. – Стирать всё это надо. Авдотья придёт – попрошу, – и принялся ноги руками разминать. Видать, устали очень.

Иван на другую лавку присел, ту, на которой спал в прошлый раз, и тоже разуваться начал. Онучи у него даже грязней, чем у Тихона, оказались, хотя вроде и под ноги смотрел старательно, как мать приучила. Она всегда говорила, что легче одежду не пачкать, чем потом её отстирывать. А Тихон вроде без разбора, чуть ли не по лужам шлёпал, а вышло так, что он аккуратней Ивана оказался.

Дверь отворилась рывком, и Авдотья в горницу не вбежала даже, а словно влетела.

– Вернулись, родные! Я уж заждалась! Хоть головой понимала, что, может, и сегодня вы до дома не доберётесь, но голова головой, а вот сердце изнылось всё. Как вы там? Не обидел ли кто? Всё ли с вами хорошо? Вот я на ваши окна и поглядывала то и дело. Смотрю, в горнице вроде огонёк сверкнул. Ну, я сразу и побежала.

Она продолжала лепетать, но при этом шерстяной варежкой, которую достала из кармана, растирала ноги брата до сильного покраснения. Тот только покряхтывал от удовольствия.

– Что сидите? – вдруг всполошилась Авдотья. – Баня натоплена, бегом мыться-париться, а я пока на стол соберу.

Иван настолько устал за этот день, что думал: «Ни есть, ни пить не буду. До лавки доберусь, свалюсь и засну». Ан нет, после бани поели они в своё удовольствие, потом Тихон рассказывал сестре, как торговля шла, а та слушала с таким живым интересом, что Ивану даже завидно стало. Надо же, как у Тихона всё хорошо. Вот у них отец с поля или из леса вернётся – и ничего не говорит. Сидит на лавке молча и ждёт, когда перед ним миску с варевом мать поставит. А Тихон такие интересные истории рассказывал, что Иван тоже слушал рот открыв, как будто его там не было и всё без его участия происходило. «Ну, дядя Тихон! Вот мастер так мастер, – думал он. – Как же на язык ловок!»

Авдотья давно уже ушла домой, Тихон на печь залез и тут же заснул, а Иван всё ворочался на лавке – никак его сон не брал. Лежал он и думал, как же ему повезло, что он такого замечательного человека встретил.

Утром Тихон с трудом сумел его растолкать:

– Вставай, лежебока. Иди, посмотри, какая красота на улице.

Иван встать-то встал, но никак в себя прийти не мог. То ли сон ему под самое утро приснился не тот, что он заказывал с вечера, и он всё продолжал его ждать, то ли ещё что случилось, но глаза никак не хотели открываться. Пришлось веки пальцами раздвинуть да так на крыльцо и выйти. Красота действительно сияла и на солнце горела. Ночью выпал снег, да не просто припорошил землю, а настоящим белоснежным одеялом её накрыл. А к утру все облака унесло куда-то в неведомые края, и солнце, поднявшись над горизонтом, высветило безбрежную равнину, которую даже лес, стоявший вроде совсем неподалёку, остановить не смог. Так и расстелилась она далеко-далёко, прямо за горизонт. Потом Иван понял, отчего ему так казалось. Лес тоже весь белоснежным стал, а солнце как раз над ним светило, вот его и не было видно.

– Может, не растает? – мечтательно произнёс Тихон. – Вот здорово было бы. Пару дней передохнём, за это время санный путь накатать успеют, а там и отправились бы с саночками в путь-дорогу. И идти легче, и привезти можно больше. А пока давай умывайся, поедим что осталось да пойдём к Авдотье. Ты ведь только с ней успел знакомство свести, а остальных её домочадцев и в глаза не видывал. Теперь тебе и с ними надобно повидаться да честь честью, как положено, познакомиться. Не чужие теперь небось.

После завтрака Тихон взял котомку, порылся в одном из коробов, в амбаре стоящих, достал что-то и в котомку переложил.

– Пойдём в гости. Только постарайся ничему там не удивляться, – сказал он и направился к двери.

Иван, как привязанный, пошёл за ним.

Идти оказалось недалеко. Авдотья жила в соседней избе. Была она значительно меньше, чем у Тихона, а народа там обитало, как оказалось, побольше. И хоть Тихон предупредил, что удивляться ничему не нужно, скрыть своё удивление Иван так и не смог. Авдотья была матерью шестерых детей. Самой старшей девочке было всего десять лет, а остальные мал мала меньше. Последний малыш только ползать учился. Он родился в начале лета, уже после того, как Федот утонул в Клязьме. Пошёл ранней весной на рыбалку и провалился под лёд, да так, что выбраться не смог. Так что Тихон действительно кормильцем этой семьи являлся. Вроде сам одинокий, а семью содержал большую.

– Вот и гости дорогие к нам пожаловали, – приветствовала их Авдотья. – Смотрите, дети: дядя Тихон и дядя Ваня пришли.

«Чётко она определила, как им меня называть, – подумал Иван. – Хотя какой я им дядя, даже не седьмая вода на киселе, а так, незнамо кто, с боку припёку».

Детишки Тихона обступили, а он из котомки начал доставать для них гостинцы. Вначале леденцы с пряниками, а затем и игрушки пошли: куклы тряпичные, в нарядах ярких и красивых, – это девочкам, а мальчикам – мечи деревянные со щитами; самому младшему досталась красивая деревянная погремушка, которую тот сразу же в рот отправил и грызть принялся.

Тихон подарки раздавал, а Иван вокруг оглядывался. Обычная изба, всё как у людей. Печка с полатями, лавки вдоль стен. Образ с лампадкой в красном углу. В окнах, так же как и в избе у Тихона, стёкла вставлены. Теперь-то он уже разобрался, что это такое. Тонкая пластинка, как ледяная, только не такая, что на реке или луже при первом морозе появляется, а совсем другая. Лёд – он что, в руку возьмёшь – он и растает, в воду превратится. А стекло такое же прозрачное, как молодой лёд, но от тепла не тает, хоть на печку положи. Это Ивану Тихон сказал, а он всё знает. Стекло прозрачное, через него свет проходит, и в доме светло становится, а холод оно задерживает даже лучше, чем бычий пузырь, которым в их избе окна затянуты.

Иван уже даже прислушиваться перестал, что там Тихон своим племянникам рассказывает. Он жилище Авдотьино продолжал рассматривать. Напротив окон стол большой, по стенам полки с утварью разной. Всё знакомо, в их избе так же было. Но нашлось тут и то, чего он ранее не видывал никогда и что его удивило. Над лавкой, которая к входу ближе всего стояла, ещё одна полка висела, так вот на ней и лежало то, что Ивана так заинтересовало. Он даже не удержался, Тихона легонько тронул и на полку ту показал:

– Это что, книжки? Я могу их читать?

– Конечно, ты все эти книги можешь читать. В них столько мудрости народной собрано. Ну, это ты сам скоро узнаешь. А сейчас вон посмотри, тебя уж заждались, а ты всё по сторонам глазеешь. Не по сторонам надо глядеть, а на девушек молодых да пригожих.

Настёна, старшая Авдотьина дочка, светловолосая, но не белокурая, а скорее так, серединка на половинку, но всё же скорее светленькая – так про себя решил Иван, – потащила гостей на телёночка посмотреть, который только вчера на свет появился. Тихон отказался, что он, телят никогда не видел. Экое диво, телёнок родился. А Иван пошёл. Хоть он и сам уже много раз видел и телят, и жеребят с ягнятами, но отказать этой весёлой и подвижной девочке никак не мог. Он не до конца, конечно, понимал, как им всем живётся в такой семье, где одна лишь мать должна со всем управляться, но в жалости и сочувствии ему нельзя было отказать. Вот и пошли они на скотный двор. Следом и малышня отправилась. Впереди важно вышагивал семилетний Стёпка, он был после Настёны старшим ребёнком в семье. Его так все и звали: «Старший мужик в доме», – чем он очень гордился. За ним шли близняшки Дашка с Машкой, а замыкал процессию трёхлетний Ванька.

В хлеву две коровы стояли. К одной махонький телёнок прижимался, видать, холодно ему ещё было. Рыжий, с белым пятнышком на голове. «Точно между рогами, как звёздочка светить будет», – невольно подумал Иван, пока рассматривал это существо, только вчера на свет появившееся, но уже твёрдо стоящее на ногах.

– Это тёлочка, – объяснила Настёна. – Нам уже сейчас молока не всегда хватает, а тут ещё малыш народился. Вот и решили маменька с дядей Тихоном, если родится тёлочка, оставить её на вырост. Стёпка кашляет часто, лекарь сказал, что его надо козьим молоком поить. Так нам дядя Тихон весной двух козочек подарил. Они вон в той загородке живут. Летом мы их на улицу выпускали, травку поесть, ну а сейчас травы нет, мы их сеном кормим. Морковку с капустой ещё даём, они их очень любят. Я их доить научилась, поэтому мы теперь с мамой вдвоём доим. Она – коров, а я – коз.

Иван обошёл весь скотный двор. В конюшне стояла худая старая лошадь, а в курятнике – десятка два кур с петухом. Настёна шла впереди и всё-всё показывала.

– Вон сеновал. В этом году мы впятером почти всё лето там спали. Малыш так плакал, что спать не давал. Никто не знает, что у него болело. Лекарь сказал, что его газики мучают, и прописал укропную воду. Но сколько мы её ни делали и ему ни давали – не помогало. Потом всё прошло, но одно время он с утра до ночи, да и ночью тоже, плакал. Поспит немного – и плачет.

– Как его зовут-то? А то ты всё малыш да малыш, – спросил Иван.

– У нас новый батюшка, его самого Геласием зовут, так он и детям даёт такие же странные и сложные имена. Иногда их даже выговорить трудно. Вот и нашему малышу он такое имя придумал, что мы долгое время его запомнить не могли. Еразим, представляешь? Пока мы его иногда Еркой зовём, а что потом будет, не знаем.

– А откуда батюшка имя-то такое взял?

– Из святцев. Он родился девятого марта, а в святцах на эту дату других святых нет. Батюшка так малыша и окрестил. Сказал, что это хоть и редкое, но знаменитое имя. Когда-то давно так звали святого, одного из четырнадцати святых помощников. Сейчас по деревне много малышни бегает с такими вот заковыристыми именами. В соседней избе Вонифатий с Фелицатой живут. Представляешь? Дома их, конечно, попроще зовут, да и мы все тоже: Воня да Феля. И то что за имена получились? Смех один. Не имена, а клички какие-то. А в следующей избе – два маленьких брата-близнеца, один Филагоний, а другой Полиевкт. Батюшке уж сколько раз говорили: в святцах столько красивых русских имён, зачем он нам имена иноземных святых даёт, – а он всё не унимается. Мужики уж решили к благочинному идти с этим вопросом. Вот выберут самых достойных – и пойдут.

– Я смотрю, ты во всех делах церковных разбираешься, святцы читаешь.

– А у меня приёмная бабушка попадьёй была, она меня и научила всему.

Ивану было так интересно с этой девочкой разговаривать: маленькая ещё, лет десять, может, чуть больше, а столько знает, удивлялся он. Себя, хоть он всего года на три старше был, Иван уже взрослым считал. Работает, пусть за прокорм, пусть денег пока не получает, но всё же уже при деле, своей семье пользу приносит. Но интересно-то оно интересно, однако надо и в избу возвращаться. Тихон там, небось, заждался.

Тихон в тот момент, когда ребята в дом вернулись, занимался починкой какой-то утвари. Он был мастером на все руки. Увидел, что ребятня в горницу ввалилась, голову поднял:

– Ну что, Иван, со всеми познакомился? Теперь ты тут своим человеком должен стать. Помогай Авдотье с Настасьей как можешь. А я вот сейчас уже заканчиваю, да пойдём, собираться будем в дальний путь. В этот раз мы далеко отправимся, в соседний уезд, свой уж весь обошли.

На улице резко потеплело. Снег таял прямо на глазах. Под ногами хлюпала жижа из снега вперемешку с грязью.

– Да, видать, не до санок ещё, придётся на своём горбу короба тащить. А ждать хорошей погоды нельзя. Я не один тут. Пройдёт кто по тем деревням, которые я уже много лет обихаживаю, – и всё. Денег ведь у народа немного. Накупят чужого товара, мы сами без денег окажемся. И куда, ты мне скажи, товар девать будем, который мне недёшево обошёлся? Так что у нас выбора нет. Пойдём, переберём короба, загрузим их чем полегче, а завтра, с утреца пораньше, в путь-дорогу отправимся.

Так и пошло. Всю зиму и начало весны, и в стужу, и в метели, до апреля, когда началась весенняя распутица, они бродили по деревням, уходя зачастую от Жилиц на сотню вёрст. По дороге Тихон учил Ивана офенскому языку. Оказывается, был такой странный и непонятный обычному человеку язык, на котором общались встретившиеся где-нибудь в людном месте бродячие торговцы. Знать его каждому офене было необходимо, и прежде всего чтобы посторонние не смогли понять, о чём там гуторят эти торгующие мужики. Не будешь же цены и качество товара прилюдно, при покупателях обсуждать. Тем более спор затевать да отношения выяснять. А так и понятно лишь тем, кому нужно, да и мужики, вокруг толпящиеся, с уважением глядят: мол, смотри-ка, они и не по-нашенски разговаривать умеют. Иван только диву давался, как, слегка исковеркав обычное, всем понятное слово, можно превратить его в настоящую тарабарщину для окружающих, внимательно прислушивающихся к чужому разговору. Всё оказалось совсем не сложно, просто запоминать очень многое пришлось. Да и то не беда: путь долгий, времени, чтобы постичь эту науку, хватало.

Товара в амбаре становилось всё меньше. Кое-что вовсе закончилось, а то, что ещё осталось, раскупалось уже не так споро.

– Что ж, – сказал как-то Тихон, когда они в очередной раз, вернувшись домой, зашли в амбар, – надо заканчивать эту беготню. Ничего она уже почти не даёт. Остаток товара пусть лежит, не испортится. Будем теперь готовиться к полевым работам. Иди домой, дорогу, думаю, не забыл. А осенью, как урожай убирать закончите, приходи. Давай точно договоримся. Приходи накануне Дня святых Фрола и Лавра, и мы с утра на Фроловскую ярманку в Холуй отправимся. Это будет твоя первая ярманка, с неё и начнём.

Глава 4

В родной деревне. Лето 1749 года

– Ну вот, поели, теперь можно и поспать, – сказал папа. – Так, по-моему, в «Дюймовочке» жаба говорила. Только нам спать некогда, нам надо дальше ехать. Наша цель впереди. – И он руку, как Ильич на памятнике, вперёд вытянул. – Вон уже и дома виднеются. Это и есть наша с тобой родовая деревня – Жилицы. Поехали, а то у меня терпёж уже заканчивается, так по родной улице пройтись хочется.

– Что это ты заговорил как-то странно? Словечки какие-то чудные появились. Они вроде не твои. Я их от тебя никогда раньше не слышал.

– А я их только здесь в детстве и говорил, да вот сейчас чтой-то вспомнились они. Наверное, воздух здесь особенный, память мою всколыхнул. Лет-то сколько прошло, страшно даже подумать. Ведь две… нет, даже три войны миновало. Первый раз я с врагами в небе Испании схлестнулся. Ох и страху натерпелся в первом бою, до сих пор помню. В самых глубинах памяти хранил это всё время, никому ещё не признавался, а теперь старым стал, на сентиментальность потянуло, вот и вспомнил. Потом с Финляндией немного пободались. В небе-то мы их сильней были. Ну а потом уже Великая Отечественная. Да, столько пережито… – И он замолчал.

Я с места тронулся, но машину вёл потихоньку, километров десять, наверное, в час, не больше. Боялся отца с тропы воспоминаний согнать.

– В общем, – продолжил он, – въезжаем мы в страну моего детства. Сколько времени каждое лето мы сюда приезжали, я даже считать не буду, чтобы совсем не расстроиться. Ведь я точно знаю, что всё моё детство именно здесь прошло, а в Москве я просто существовал в ожидании лета. Там скукотища была, в этих каменных джунглях. Кто-то из американцев очень точно так города обозвал. Боюсь ошибиться, поэтому утверждать не буду, но мне почему-то кажется, что это Эптон Синклер в одном из своих романов так Детройт назвал. – Он задумался на секунду, потом резко изменил своё мнение: – Нет, не так. Я впервые это в «Тарзане» услышал. Ты ведь тоже в детстве все фильмы про Тарзана смотрел?

Я вынужден был согласиться, но даже представить не мог, когда и в какой серии это могло прозвучать. Вроде слово подходящее для Тарзана. Но вот вспомнить так и не сумел, поэтому отцу на слово поверил. А он никак не мог остановиться: