Запретная любовь

– Марту Франц недавно наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» Это раз. И второе, на суде все подтвердят, что я ее вызывал и опоздание произошло из-за меня.

– А ты сделай так, чтоб никто не видел и не слышал, как ты ее вызовешь, тогда сможешь привлечь ее еще и за клевету. Да что тебя учить, сам все понимаешь. А медаль – это ерунда, приманка, чтоб сильнее жилы рвали. Главное, она как была, так и осталась спецпереселенкой. И засадить Марту ты должен надолго. А я для тебя, сам знаешь, все сделаю. Лоб расшибу, но сделаю. Ты попросил поймать беглеца, я поймал, и никому ни слова. Так что за тобой должок.

Должок действительно был. Еще до прибытия на Лену несколько немцев попыталось бежать на фронт, воевать с фашистами, но были пойманы и сурово наказаны. Но о том, что кто-то побежит с лесоучастка, Ножигов даже и подумать не мог: кругом тайга, зимой замерзнешь, а летом один транспорт – пароход. И не замеченным на него не попадешь. Нет, убежать было невозможно. Да и куда без паспорта? А тем, кому его выдавали, ставили отметку – действителен для проживания в таком-то районе или селе. И потому Ножигов был спокоен. И зря. Сбежал Иван Шмидт, план его был прост: добраться до райцентра, там с дебаркадера легче проникнуть на пароход, а затем уже в Осетрово пересесть на поезд. Но осведомитель вовремя сообщил Ножигову о побеге, и он тут же позвонил Дрюкову. Тот успокоил: речка Марьинка разлилась, как никогда, вброд не перейдешь, возьмем беглеца на мосту. Ножигов попросил, чтоб Шмидта при аресте не покалечили – знал за Дрюковым такую привычку, а рабочих рук и так не хватает, да и пойдут вопросы. Где? Когда?

Ивана взяли на мосту и вернули в лесоучасток с огромным синяком под правым глазом – Дрюков был левша.

Долги, конечно, надо отдавать, и Ножигов скрепя сердце согласился подвести Марту Франц под суд. Но подумал, надо попытаться уговорить Алексеева разорвать отношения с выселенкой. Может быть, ему и удалось бы это, скажи он, что угрожает Марте. Но как раз этого Ножигов сказать не мог. И был недоволен собой, Алексеевым и той ролью, которую ему придется исполнять.

Странное существо человек, думал Ножигов, важно шагая по улице, сколько вокруг женщин, нет, подавай ему именно эту, и не всегда самую красивую и умную.

А Алексеев думал о другом. Чем его любовь к Марте может вредить партии? Надо же такое придумать, совсем с ума посходили, везде им вредители мерещатся. Марта – враг народа. Это все равно, что бурундука назвать медведем. Но разве им это объяснишь. Сам он до встречи с Мартой не особенно задумывался о спецпереселенцах, раз партия, государство решило их депортировать в Якутию, значит, так и должно быть. И в том, что на лесозаготовках работали в основном женщины, тоже не находил ничего особенного – война, всем трудно. Женщины везде заменили мужчин, и жилось им не лучше, чем переселенцам. И вообще, немцы были рядом и в то же время где-то за горизонтом его интересов, общения. Сошелся дружески только с Ножиговым, начальником лесоучастка Сомовым и секретарем парторганизации лесоучастка Трубициным. А с Мартой познакомился случайно, осенним вечером сорок четвертого года. Только вышел со своего двора, как из соседнего вылетел громадный пес и с лаем кинулся на проходившую девушку, та испуганно загородилась мешком. Подоспевший Алексеев цыкнул на пса, и тот повернул к дому. За забором мелькнуло лицо его хозяина – Семена Хорошева. Про него в селе говорили: хорошо, бодливому козлу бог рогов не дал. Был Хорошев небольшого роста, худощав, лицо нервное – с детства отличался несносным характером. Мать и отец спокойные, а он вечно задирался, за что ему частенько перепадало. В армии Хорошев не служил и на фронте не был, в детстве – было ему тогда четырнадцать – умудрился напиться, обморозил ноги и остался без пальцев на обеих ступнях. Спецпереселенцев ненавидел, строил им на работе разные козни, а если шли мимо его дома, обязательно науськивал своего злого, под стать хозяину, пса.

Алексеев подошел к девушке, поздоровался и спросил:

– Испугались?

– Вообще-то я собак не боюсь, но этот такой огромный.

Алексеев глянул на нее повнимательнее и сразу толкнуло в сердце, вспомнилась его первая любовь – Маайыс. И хотя Маайыс была смугла, с узкими карими глазами и черными, как смоль, волосами, а эта – русая, с большими голубыми глазами, все же она чем-то напоминала любимую. А скорей всего, вызвала в нем те же чувства, которые он испытывал к погибшей Маайыс.

Видимо, он слишком долго задержал взгляд на незнакомке, потому что она смутилась:

– Извините, мне надо идти.

Нет, Алексеев не мог ее вот так отпустить:

– Я помогу, мне в ту же сторону, – и потянул из рук девушки мешок.

– Я не против, но могла бы и сама донести. Не впервой.

– У Усольцевых копали?

– У них.

– Как там Ульяна?

– Передвигается помаленьку.

Усольцева Ульяна, красивая, статная женщина, в первый же год войны потеряла двух сыновей и мужа. Когда пришла последняя похоронка на младшего сына, у Ульяны отнялась правая половина. И с тех пор и сажать, и копать картошку она нанимала немцев. Они и огород вскопают, как надо, и посеют, и окучат, и, когда время придет копать, не оставят в земле ни одной, даже маленькой, с горошину, картофелины. Потеряв всех мужчин и здоровье, Ульяна к сосланным немцам вражды не питала, не отождествляла с фашистами, в отличие от Семена Хорошева. Только тот, кто испытал горе, поймет другого.

– Меня зовут Гавриил Семенович, – представился Алексеев, надо было что-то говорить, не идти же молча.

– Марта.

– А по отчеству?

– Отца звали Отто. Вам в самом деле по пути? А то как-то неудобно. Замечаете, как все смотрят?

– По пути. Я к Сомову, – солгал Алексеев и внезапно остановился. – Слышите?

Высоко над ними, прощально курлыкая, пролетела стая журавлей.

– Домой летят, – с тоской сказала Марта.

– Да нет, дом у них здесь, здесь они родились. И не улетели бы, да мороз гонит. А весной снова к нам через моря и горы. Дождь, пурга – все преодолеют. Ничто их не остановит.

– А встречают их выстрелами.

– Вы против охоты?

– Я против, чтобы убивали тех, кто рвется домой.

Алексеев не стал скрывать, что понял тайный смысл ее слов:

– Понимаю, – он сделал небольшую паузу. – А про охоту могу сказать следующее. Весна – голодное время для якута. Зимние запасы кончились, хорошо, если сохранили скот, хватило корма. У нас говорят, осенний человек смеется, весенний облизывается. И охота помогала выжить, если, конечно, был благосклонен хозяин тайги Байанай.

– А осенью, зачем убивать осенью?

– Впереди длинная, холодная зима, ее еще надо пережить, и запасы не помешают.

– Вы коммунист?

– Да, – с некоторой заминкой ответил Алексеев, не понимая, какое отношение это имеет к их разговору.

– А верите в хозяина тайги, говорите о каком-то Байнае.

– Байанае. Это верование моего народа, а я часть его. Якуты считают, что у каждого предмета есть свой дух – иччи. Но особо у нас почитается дух огня – Хатан Тэмиэрийэ. А прибывая на новое место, мы просим духа местности, чтобы он был добр к нам.

– Извините, но вы какой-то не такой коммунист, – внимательно оглядела его Марта.

– Самый обыкновенный.

– Не скажите. Все коммунисты ярые атеисты, а у вас духи огня, местности. Язычество какое-то. А шаманов вы видели?

– У меня дед был шаман.

– Серьезно? – вытаращила глаза девушка.

– Старики говорят, что он был сильным шаманом.

– Даже не верится, вы очень чисто говорите по-русски, и вдруг – шаман.

– В Красном живут почти одни русские. Вот я с детства и говорю по-русски. Но дома с мамой мы беседуем только по-якутски.

Они подошли к развилке, где одна дорога, огибая лесополосу, уходила к баракам, другая – к конторе лесоучастка.

– Рад был помочь. Может, донести до дому?