Запретная любовь

– Знаешь, мама, все так сложно.

– А в любви просто не бывает. Нельзя быть таким нерешительным. Может, эта драка поможет тебе?

– Скорей всего, нет. Посмотрим. Но Гарейсу она ничего не обещала. Случайно услышал.

– Вот видишь. Торопись, пока она свободна. Должна же я понянчить внуков. Маленькие детки так вкусно пахнут, – Матрена Платоновна закрыла глаза, словно вдыхала запах внуков.

Утром глянул в зеркало – губы опухшие, под глазом синяк, но делать нечего, надо было идти на работу. Вышел пораньше, чтоб никого не встретить.

Первым его синяки увидел Николай.

– Кто это тебя, Ганя? Скажи, кто? Я его убью!

– Никто, сам упал. Вечером вышел, крыльцо в снегу, поскользнулся, а руки были в карманах, вот и ударился лицом о ступеньки. Хорошо, нос не сломал.

Если Николай поверил его рассказу, то Ножигов похвалил:

– Складно врешь, Гавриил Семенович. Ты кого покрываешь? Фашистского выродка? Пиши на Гарейса заявление и сегодня же отвезу его в райцентр. Такая сволочь должна сидеть в тюрьме до конца жизни.

– Какого Гарейса? О чем ты говоришь, Леонид Мартынович? Что-то не пойму.

– О том, что на коммуниста напал спецпереселенец. И я должен принять меры. Это выпад не только против тебя, но и против всей партии.

– Я не понял. На кого он напал?

– Да на тебя! На тебя! Что ты дурочку корчишь?

– Ты чего орешь? – разозлился Алексеев. – Во-первых, выбирай выражения, а во-вторых, повторяю, я упал с крыльца. Свидетель – моя мама. Если интересно, как это было, спроси у нее. Все! Извини, мне работать надо, – Алексеев поднялся, шагнул к двери. – Боюсь, не успеем до морозов перевезти в склад груз с берега.

Ножигов тяжело поднялся, оперся руками о стол:

– Добренький? Я понимаю, как человеку, тебе, может, жалко этого засранца, но ты коммунист, ты должен проявить беспощадность к любым вылазкам антисоветского элемента.

– Леонид Мартынович, ну сколько я могу повторять? Я упал с крыльца и никакого Гарейса не знаю, так как со спецпереселенцами не общаюсь.

– А Марта Франц?

– Марта упала с баржи в реку, естественно, я поинтересовался о ее здоровье. Давай, закончим этот разговор, у меня столько дел.

– Не хочешь впутывать Марту? Как я сразу не догадался, – Ножигов с силой хлопнул ладонями по столу. – В благородство играешь. Сегодня ты прощаешь вражескому элементу избиение, а завтра он решится на убийство.

– Я упал с крыльца. Ты почему такой… непонятливый? – заменил Алексеев готовое сорваться с языка слово «дурак».

– Разочаровал ты меня, Гавриил Семенович, разочаровал, – Ножигов отодвинул стул и вышел из конторы.

Синяк под глазом, меняя цвет, сходил долго, и все это время Алексеев не показывался на лесоучастке. Но и когда синяк бесследно исчез, он по-прежнему не решался подойти к Марте. Не было повода, а заявиться просто так, после того, что произошло, Алексеев считал неприличным. Оставалось надеяться на случайную встречу. Но прошел ноябрь, начался холодный декабрь, и надежда на встречу погасла. Разве Марте после тяжелой работы в лесу, на морозе, захочется вечером куда-то идти. Да и сам он наведывался на лесоучасток не так уж и часто. Но успел заметить, немцы при встрече приветливо здоровались и вроде бы что-то хотели сказать. А может, ему это только казалось.

Приближался Новый год, колхоз и лесоучасток вместе готовили праздничную программу в сельском клубе – в лесоучастке клуб еще строился. Как всегда, самыми рьяными участниками самодеятельности были учителя и метеостанцовские. На этот раз, кроме обычных номеров, решили поставить спектакль. На одну из ролей пригласили Алексеева, как непременного участника праздничных концертов. Когда он пришел на первую репетицию, то в клубе буквально столкнулся с Мартой. Оба радостно улыбнулись, словно и не было двухмесячной разлуки.

– Здравствуйте, Марта! Вы тоже будете участвовать в концерте?

– Здравствуйте! Вот предложили сыграть в спектакле.

– Мне тоже, – Алексееву хотелось взять девушку за руку, хотелось разговаривать с ней, слушать ее голос, но помешал завклубом:

– Товарищи артисты! Внимание! Будем репетировать по очереди, один день спектакль, другой – песни и танцы. Согласны?

– Согласны!

– Тогда сегодня останутся певцы и танцоры. А те, кто занят в спектакле, возьмите текст пьесы и учите роль…

Возвращались из клуба вместе.

– Спасибо вам от всех наших за Гарейса, что не посадили его, – Марта слегка коснулась руки Алексеева, – и за то, что никому не сказали в селе.

– Ножигов знает. И не от меня.

– Мы догадываемся, от кого, от Генриха, он не с Поволжья, присоединился к нам, когда грузились на баржу в Осетрово. Видимо, чем-то обязан коменданту.

– Как здоровье вашей мамы?

– Не хуже и не лучше, но и это хорошо. Спрашивала, почему вы не приходите.

– После той драки было неудобно, вроде серьезный человек, а вот…

– Но не вы же начали ее.

– Не я. Но я думал, вам будет неприятно, если я заявлюсь…

– Что вы, наоборот! – Марта смутилась и замолчала.

– Августа Генриховна слово держит? – сменил разговор Алексеев.

– Держит. Никогда не думала, что у нее такой упрямый характер. Да мы все о себе ничего не знали. Не знали, что можем вытерпеть такое. Вот согласилась поучаствовать, а волнуюсь. Правда, в школе я часто играла в спектаклях, но это было так давно. Совсем в другой жизни.

Проводив Марту до дверей барака, попросил передать привет Августе Генриховне.

С этого дня повелось, после репетиции уходили вместе. И не могли наговориться. Заметив, как Марта топчется на месте – мерзнут ноги, принес ей на следующую репетицию валенки:

– Вот, возьмите. Чуть великоваты, но с портянками будет хорошо. Все равно лежат, я их не ношу. Так что, пожалуйста, не отказывайтесь. Берите.

– Спасибо! А то эти больно уж износились, и на подшивку не отдашь, кроме них, носить нечего.

– Вы завтра их принесите. Я подошью.

– Что вы, неудобно.

– Да я все равно вечерами ничего не делаю. Так что несите. К тому же, пусть и в спектакле, но вы моя невеста.