Запретная любовь

Марта – ее растерянность и смущение не проходили – поправила волосы и встала.

– Пойду на кухню, помогу маме.

Алексеев тоже встал, и в узком проходе между топчанами они оказались лицом к лицу.

– Как бы я хотел снова стать командиром отряда.

– Почему?

– Тогда бы я имел право вас поцеловать…

– Разве для этого обязательно быть командиром? – Марта не договорила, Алексеев прервал ее слова поцелуем…

В коридоре послышались шаги, покашливание, и они испуганно отпрянули друг от друга и быстро сели, положив руки на колени. Вошла Августа Генриховна, глянула на них, сидевших в позе послушных учеников, и добрая улыбка мелькнула на ее усталом лице…

Матрену Платоновну о приходе Марты предупредил заранее, та радостно всплеснула руками:

– Наконец-то! А то все обещаниями кормишь. У нас есть немного сливочного масла, я приготовлю чохоон, она, наверное, никогда его не ела.

– Мама, Марта придет в следующее воскресенье, впереди целая неделя.

– Вот и подготовлюсь заранее. Хорошая хозяйка все загодя планирует.

И каждый день Матрена Платоновна встречала сына, вернувшегося с работы, вопросом:

– Как ты думаешь, стоит сварить остатки потрошков, тех, что ты привез из Нахоры? А она будет есть сырую печень? Ничего, если мы предложим ей строганину? Надо приготовить что-то такое, чтоб Марта могла отнести матери. Ты как насчет этого думаешь? Стоит?

И вот наступило воскресенье, и смущенная Марта вошла в дом Алексеевых.

Алексеев представил женщин друг другу:

– Мама, знакомься, это Марта. А это моя мама, Матрена Платоновна.

– Проходи, дочка, раздевайся и поближе к печи, морозы нынче уж больно злые.

И эти слова, и доброе лицо хозяйки сразу расположили к ней Марту, исчезла скованность. А через полчаса у нее появилось чувство, что она уже была в этом доме и давно знакома с Матреной Платоновной.

Матрене Платоновне Марта тоже понравилась, о чем она поспешила сообщить сыну, когда он проводил гостью:

– Хорошая девушка. Славные у вас будут детки.

После этого каждое воскресенье Марта проводила у них. И только Матрена Платоновна уходила во двор, они с Алексеевым начинали целоваться. Матрена Платоновна, конечно же, все замечала и решила помочь молодым и, наказав сыну, чтобы приглядывал за коровой, на две недели уехала в Нахору к родственникам. И когда Марта пришла в воскресенье и узнала об отъезде Матрены Платоновны, то сразу как-то растерялась, испуганно глядя на Алексеева, словно предвидела неизбежное…

В этот день они стали близки. И до приезда хозяйки Марта ночевала у Алексеева. Они без устали занимались любовью и не могли налюбиться.

И вот теперь на их пути, по выражению Ножигова, «стена». Да разве можно исключать из партии за любовь к женщине? Скорей всего, Леонид Мартынович просто пугает. Настроен против спецпереселенцев, вот и выдумал. Да и потом, что может угрожать Марте? Да ничего. Все это выдумки коменданта.

На следующий день, в обеденный перерыв, Алексеев направился на лесоучасток и возле комендатуры встретил Ножигова. Пожимая Алексееву руку, комендант поинтересовался:

– Куда топаешь, если не секрет?

– К Сомову. Собирались вечером на охоту, надо кое-что уточнить.

– Тогда и я с вами на охоту. А Сомов домой направлялся, пошли, нагрянем. Его Софья такие щи варит!

Был Ножигов весел, держался так, словно и не было вчерашнего разговора, словно не отговаривал он Алексеева от женитьбы на Марте, не грозил секретарем райкома. И Алексеев еще раз уверил себя, что это лично Ножигову не нравится, что поднадзорная выходит за свободного человека. А секретарь райкома здесь ни при чем.

Выехали на озеро сразу же после работы и еще засветло разошлись по скрадкам. Озеро было неширокое, но длинное – тянулось среди тальников извилистой лентой. Утка шла хорошо, но почему-то не садилась в той стороне, где затаился Ножигов. Стемнело. И уже собираясь уходить к лагерю, Алексеев на фоне неба заметил стайку снижающихся уток. Стайка коснулась воды и тут же взлетела. Алексеев выстрелил сразу с двух стволов, и удачно: три утки упали в озеро. И сразу с противоположного берега раздался крик:

– Не стреляйте!

– Леонид Мартынович, это ты?

– Кажется, ты меня подстрелил.

– Погоди, я сейчас, – Алексеев вытащил из кустов ветку, спустил на воду.

И что только не передумал, пока греб к тому берегу… Ножигов стоял без правого сапога и, чиркая спичками, разглядывал ногу.

– Что?

– Да ерунда, несколько дробинок, через сапог пробили кожу. Займемся лечением у костра.

– Черт, я такое подумал, – крикнул с той стороны Сомов. – Ты как здесь оказался?

– Как? Ногами притопал. Утка к вам садилась, а ко мне – шиш.

– Но я слышал, ты стрелял.

– В кулика. Орет и орет, уток отпугивает, вот и пришлось пристрелить.

– Все, пошли водку пить, – предложил Сомов.

– Садись, Леонид Мартынович, перевезу.

– Не пристрелил, так утопить хочешь? Я к этой галоше близко не подойду.

– Да ветка только кажется такой хрупкой, на самом деле и трех человек выдержит.

– Нет, я лучше вокруг пойду. Да тут и недалеко.

– Тогда я уток соберу.

– Заодно и моих, – попросил Сомов, – должно быть три. А я пока костер разожгу.

При свете костра еще раз обследовали ногу коменданта. Сомов ножом выковырнул дробинки, протер ранки водкой.

– Представляю, что бы сделали с Гавриилом Семеновичем, случись с Леонидом Мартыновичем что серьезное. Ведь еще надо было доказать, что выстрел случайный.