Запретная любовь

– Подумаю, Егор Васильевич, подумаю.

Только подошел к баракам, выскочила Марта, бросилась ему на шею:

– А Николай сказал, что ты в Нахоре.

– Только что приехал.

– Ганя, они пытаются нас разлучить…

Алексеев, обнимая Марту за плечи, молчал. Что он мог сделать? Как противостоять государственной махине, обрушившейся на них?

– Ганя, я боюсь. Но все равно мы будем вместе. Правда?

– Конечно, милая. Мы всегда будем вместе. Нас никто не разлучит.

Не мог Алексеев в эту минуту сказать Марте, что советовал Бердников, хоть и понимал его правоту.

Зато, только Марта вернулась в барак, как ее обступили женщины и наперебой начали уговаривать – порви с Ганей. Мужчина он хороший, но лучше тебе обратить внимание на своих. Вон Гарейс по тебе сохнет. Смотри, доведет тебя любовь до тюрьмы. Раз это не нравится начальству, оно сделает все, но разведет вас…

Мать молчала, и было непонятно, на чьей она стороне.

Отмалчивалась и Марта, разве им объяснишь, что она жизни без Гани не представляет. Ганя! Марта обратила на него внимание с той самой первой встречи, когда он отогнал собаку, которую науськал на нее Хорошев. Тогда ее поразили его слова, что он не отказывается от верований своего народа, и это говорил коммунист. И вообще, он был какой-то другой, отличался от всех мужчин, которых она знала. Пришла домой, и мать сразу почувствовала ее настроение:

– Что с тобой?

– Да так, встретила одного человека. Якут, помог мне мешок донести.

– Чем же он интересен?

– Даже не знаю, как сказать. Это словами не передашь.

– Ты что, влюбилась?

– Мама!

– По ней Андрей сохнет, а она в первого встречного втюрилась.

– Ни в кого я не втюрилась. Просто человек он необычный, какой-то… настоящий.

А про себя подумала, может, и влюбилась, еще ни один мужчина не вызывал у нее такого, такого… она сама не могла объяснить того, что с ней происходило. И потом, встречаясь с Ганей, ловила на себе его взгляды, и было предчувствие, что они обязательно будут вместе. Но матери ничего не говорила. Да и что она могла сказать, если на самом деле между ними ничего не было, и долог был их путь друг к другу. Когда во время выгрузки женщины спросили Ганю, ждать ли Марте сватов, и он ответил – ждать, Марта одна знала – Ганя не шутит. Все будет так, как он сказал.

Но прошла зима, прежде чем они стали мужем и женой.

Расстаться с Ганей? Да она день без него прожить не может! Будь что будет, она от Гани не откажется.

Через день после суда к Марте подбежал Андрей Гарейс – его бригада работала по соседству – и сказал, что Алексеева убили. Прямо в конторе.

Больше Марта ничего не слышала и не видела. И не помнила, как пробежала с отдаленного участка до села, как бежала уже по селу, под удивленными взглядами сельчан…

Влетела в контору сельпо и … живой и невредимый Ганя удивленно уставился на нее. И сразу такая усталость навалилась на Марту, она без сил опустилась на пол и заплакала, перемежая плач со смехом… Не сразу встревоженный Алексеев добился от нее ответа. Что привело ее к нему в середине рабочего дня и почему она плачет?

А поняв в чем дело, тут же распряг сельповскую лошадь и верхом повез Марту на лесоделяну, чтобы сократить ей время прогула и заодно уговорить Бердникова не поднимать шум. Но на деляне их ждал Ножигов:

– Что же ты, Гавриил Семенович, отрываешь Марту от работы? Не солидно. Только позавчера ее судили за опоздание, а сегодня ее снова нет на работе.

Алексеев, сдерживая себя, предложил:

– Отойдем, поговорим.

– Поговорим. Но если будешь просить, чтоб я на ее прогулы закрыл глаза, то сразу говорю – бесполезно. Закон для всех одинаков.

Отошли на расстояние, достаточное, чтоб их не слышали рабочие, и Алексеев спросил:

– Ты что делаешь, Леонид Мартынович, зачем Марту губишь?

– Неужели не понял? А я тебя предупреждал, причем не от себя, а от имени секретаря райкома. Но ты же не слушаешь. Как же, у тебя любовь. Променял интересы партии на п… Я мог бы ничего не говорить, да и не должен, но скажу, может, тогда ты поймешь всю серьезность положения. Товарищи решили тебе помочь, решили изолировать, так сказать, объект вожделения, дать время тебе подумать.

– Товарищи? Да какие вы товарищи? Вы самые настоящие враги!

– Ты, Гавриил Семенович, говори да не заговаривайся. Как бы тебе эти слова боком не вышли. Думаешь, нам легко было пойти на это? Но мы не могли спокойно смотреть, как ты порочишь звание коммуниста.

– А что ты делаешь сейчас? Как это назвать? За такие дела надо не только гнать из партии, но и сажать в тюрьму. Я сообщу в область…

– За какие дела? У тебя есть факты? Я, что ли, заставил ее сорваться среди рабочего дня и уйти в село? Как ты можешь огульно порочить честного коммуниста?

– Да какой ты коммунист? Ты присосавшийся к партии…

– Что? – Ножигов шагнул к Алексееву, но, оглянувшись на рабочих, остановился. – Ты еще пожалеешь об этих словах. И не забывай, ты стрелял в сотрудника МГБ и это после того, как я предложил тебе порвать с Мартой. Одно мое слово и … сам знаешь что. А Марту посадим, выйдет, посадим снова, потом еще и еще. Будет сидеть, пока ты не одумаешься.

– Не дождетесь, я люблю Марту, и никто не заставит меня отказаться от нее.

– Тем хуже для нее. Будет сидеть так долго, что забудешь, как ее зовут, а пока иди, суши сухари, – Ножигов, тяжело ступая, пошел прочь.

Возвращался Алексеев пешком, ведя лошадь в поводу. Его убивало, что он бессилен помочь Марте, уберечь ее. Ну поедет он в район, но как докажет, что все подстроил комендант Ножигов? Да и кто поверит, раз нет свидетелей? Да и захотят ли?

Оставалось одно – поговорить с Сомовым. Когда вошел в контору лесоучастка, застал у Сомова секретаря парторганизации Трубицина.

– Сидите? У вас под носом совершается преступление, а вам хоть бы хны. Вас это не касается.

– Какое преступление? – встревожился Сомов.

– По отношению к Марте Франц. Сначала Ножигов с помощью Кузакова заманил ее в комендатуру, продержал там полдня, а записали как прогул. Хотел посадить ее, да с первого раза не удалось. Тогда Ножигов подослал Андрея Гарейса сказать Марте, что меня убили…

– Когда?

– Утром. Марта, конечно, покинула работу и в село. Снова прогул. И комендант уверен – посадят. Он так мне и сказал – райкому не нравится, что я собираюсь жениться, и товарищи хотят мне помочь. Но то, что он делает – преступление. И вообще, не пойму, кто начальник лесоучастка? Ножигов? Или ты, Иван Егорович?

– Я начальник. Я. У коменданта другие задачи. Да ты садись, в ногах правды нет, – Сомов закурил, пустил длинную струйку дыма. – Говорил я с Леонидом Мартыновичем насчет Марты, мне ее судьба тоже небезразлична. А он мне напомнил о совещании.