Страстотерпцы

Страстотерпцы
Владислав Анатольевич Бахревский

Духовная проза (Вече)
В романе «Страстотерпцы» известный писатель-историк Владислав Бахревский снова обращается к периоду русской истории, уже показанному в романах «Аввакум» и «Боярыня Морозова», – периоду раскола Русской церкви в XVII веке.

Многострадальный протопоп Аввакум, его последовательница Федосья Прокопьевна Морозова, царь Алексей Михайлович, царица Мария Ильинична, патриарх Никон и другие по-прежнему вовлечены в противостояние между «старообрядцами» и «новообрядцами». Но если раньше казалось, что перевес на стороне нового порядка и любое сопротивление приведёт к гибели, то теперь «Никоново собинное наваждение» как будто кончилось. Раньше судили и преследовали Аввакума и других раскольников, а теперь всесильный и всеправый Никон сам под судом.

Владислав Бахревский

Страстотерпцы

В оформлении обложки использована картина художника В.Г. Шварца «Патриарх Никон в Новоиерусалимском монастыре», 1867 г.

Знак информационной продукции 12+

© Бахревский В.А., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Глава первая

1

По левую руку степь – белого света стена, и по правую руку – даль земная, высота поднебесная. А покоя нет. Ломят днище волны, будто по камням скаканье – ретивая река под дощаником[1].[1 - Примечания см. в конце книги.]

– Ермак[2] до Иртыша, а протопоп[3] с протопопицей, с малыми ребятами – аж до Нерчи!

– Притихни, батька! – всполошилась Анастасия Марковна. – Не страшно ли так говорить?

Аввакум поскреб голову.

– О верстах, что позади, не страшно. Про те, что впереди, – сердце у меня под замком.

– Греховодники мы с тобою, батька! – вздохнула протопопица. – Как дымком потянет, так и встрепенусь: не русской ли избою пахнет?

– До русских дымов – на солнце нажаримся, на морозе нахолодуемся. Но хоть ты меня поделом оговорила – половина дороги давно позади. Не хвастаюсь я, Марковна, – удивляюсь! Сколько открыл нам Господь! Воистину не мерена земля православного царя, не считаны его угодья, его кладези. Вот достигли мы с тобой Иртыш-реки. А что он такое, Иртыш? Порог в русские сени. Царев двор – до самих Даур[4], поместье уж за двором, а где этому поместью околица, одному Господу ведомо. Не хмурься, Марковна! Сам чувствую, не к добру разговорился. Довел бы Господь до Тобольска. Ничего, кажется, нет желаннее прежней нашей тюрьмы.

– Батька! Батька! Тебя как прорвало. Господи, да не будь бешеного Струны, который с тобой мялся и дрался, и на тебя донос сочинил, плохо ли в Тобольске жили? Не про всякого архиерея такой достаток, такая слава, какие Бог тебе давал.

Аввакум перекрестился и снова поскреб голову.

– Верно, матушка. Пустобрешество от сатаны. Покличь деток, славу Господу попоем…

– Уж скоро вечерню служить. Давай в голове погляжу.

– Поищи, – согласился протопоп. Положил голову на теплые лядвы милой жены.

– Сколько волосков-то седых! – сказала Анастасия Марковна, а на Аввакума от слов этих горючих теплом повеяло.

– То морозы даурские прочь выходят.

– Протопопище ты мой ненаглядный! Все тебе нипочем!

– За-ради себя на что годимся, Марковна? Ради Бога терпим. Я вот глаза прикрыл, ложась на колени твои, и знаешь, что пригрезилось? Дуб Мамврийский![5]

– Эко!

– Да вот. Сидят рядком: Отец, Сын, Дух Святой и овечка перед Ними в чаше, Авраамом поднесенная. Помнишь сказанное под тем дубом: «Есть ли что трудное для Господа?» Марковна, оглянись на пережитое – ведь уж ничего не страшно, а многое так и смешно. Каким Перуном Пашков-то[6] громыхал перед нами, грешными. Каким теперь ягненком травку будет щипать.

– Не смешно мне пережитое, протопоп. Двух сыночков мы там оставили… Страшное страшно. На песочке сына оставили…

– Нёлюди мы были от голода, Марковна, подобно царю Навуходоносору[7], который семь лет жил, яко зверь. Навуходоносору Господь царство вернул, нам же возвращает родину милую, Русь. Ой, река Иртыш, шевели волною! Домой скачем.

Пальцы Анастасии Марковны, перебирая волосок за волоском, баюкали, солнце грело щеку. Протопоп вдруг заснул коротким, не ведающим времени сном. Увидел орла с двумя головами. Взял орел одной лапой его, другой – матушку протопопицу, понес в белую страну. Являлись на небе письмена, но прочитать их не умел, грехи свет застили.

Пробудился в томленье.

– Ты уснул, – сказала Анастасия Марковна.

Аввакум, напуганный сном, хлопал ресницами: рассказать бы, да Марковна этакое возьмет в голову, беды станет ждать.

– Зови детей, помолимся.

Пришли Иван, Прокопий, Агриппина принесла крошечку Аксиньицу, Марковна за ручку привела Акулину. Собрались казаки и бабы, ехавшие с протопопом из Нерчи, из Енисейска, из Омска.

Иван статью – отец, голосом – отец, а лицом в Анастасию Марковну. Девятнадцатый год парню. Прокопия увозили из Москвы пяти лет от роду, и вот уж пятнадцать. Дорожное дитятя. Двух мальчиков Бог взял, двух девочек дал.

Агриппине восемнадцать, замуж пора, да нет конца дороге. Уплывает земля за спину, утекают дни золотые.

Служил Аввакум сугубо[8]. Голоса поющих отражала река, и небо было их церковью, и птицы, как ангелы, вторили молитвам.

Возгласил протопоп:

– «Всех нас заступи, о Госпоже, Царице и Владычице, иже в напастех, и скорбех, и болезнех, обремененных грехи многими».

Тут и повернул дощаник за утес – Боже Ты мой! На берегу мужики с луками, с саблями. На конях скачут, к лодкам бегут.

– К берегу! – крикнул Аввакум кормщику. – Скорей к берегу заворачивай!

Сам на носу стал. В левой руке крест, правой – знамение творит, благословляя бегущих на него с оружием.

Ступил на землю, улыбаясь, распахнув объятия.

– Христос со мною! Да благословит вас, как благословил меня!